Эмоциональный интеллект. дованиях при нацизме, например, при виде военной формы

дованиях при нацизме, например, при виде военной формы, при стуке в дверь, при лае собак или виде дыма, поднимающе­гося из трубы. Около 60 процентов участников исследования сообщили, что даже по прошествии полувека почти ежедневно думают о холокосте; из тех, у кого наблюдались активные сим­птомы, восемь из десяти человек продолжали страдать от час­тых ночных кошмаров. Как сказал один из оставшихся в жи­вых, «Если вы прошли Освенцим и вас не мучают кошмары, значит, вы ненормальны».

Ужас, вмерзший в память

Вот что говорит ветеран вьетнамской войны, сорока вось­ми лет от роду, через 24 года после страшного события, пере­житого им в далекой чужой стране:

Я не могу никак избавиться от этих воспоминаний! Они возвращаются и предстают перед глазами во всех подробнос­тях, спровоцированные какими-то вроде бы ничего не зна­чащими мелочами; подчас достаточно одного только стука захлопнувшейся двери, появления поблизости восточной женщины, прикосновения бамбуковой циновки или запаха жареной свинины. Прошлой ночью я отправился на боковую, быстро заснул и спокойно проспал всю ночь. Рано утром к нашему дому приблизился грозовой фронт, и небо расколо­лось от страшного удара грома. Мгновенно проснувшись, я застыл от ужаса. Мне показалось, что я во Вьетнаме, на дворе середина сезона дождей, а я только что заступил в караул. И я почему-то уверен, что после следующего залпа снаряд попа­дет в меня и я умру на месте. Руки у меня заледенели, а все тело покрылось холодным потом. Я почувствовал, как встали дыбом волосы у меня на загривке. Дыхание сбилось, а сердце заколотилось с бешеной силой. В нос ударил запах отсырев­шей серы. И тут я увидел то, что осталось от моего приятеля Троя... на круглой бамбуковой циновке... вьетконговцы ото­слали его обратно в наш лагерь. Следующий удар молнии и оглушительный раскат грома подбросили меня на кровати, и я свалился на пол.

Дэниел Гоулллан

Страшные воспоминания, не утратившие своей живости и сохранившиеся в мельчайших подробностях по истечении более чем двух десятков лет, все еще обладают силой нагонять на бывшего солдата такой же ужас, какой он пережил в тот роковой день. При расстройствах вследствие посттравмати­ческого стресса опасно снижается порог включения нервной системой тревожной сигнализации, заставляя человека реа­гировать на тривиальные жизненные ситуации, как если бы это были чрезвычайные происшествия. Система «пиратского захвата», рассмотренная в Главе 2, видимо, играет очень важ­ную роль в том, что такого рода события прочно отпечатыва­ются в памяти: чем более жестокими, отвратительными, от­талкивающими и устрашающими бывают реалии, включаю­щие атаку миндалевидного тела, тем труднее стереть их из па­мяти. Невральную основу для таких воспоминаний, по всей вероятности, образуют стремительные изменения в химии го­ловного мозга, запускаемые каким-то отдельным моментом пережитого трагического события. И хотя данные исследова­ний расстройств вследствие посттравматического стресса обычно основаны на изучении последствий единичного эпи­зода, аналогичные результаты получают и в тех случаях, когда жестокое обращение длится годами, как это имеет место с детьми, которые подвергаются сексуальному, физическому или эмоциональному насилию.

Более подробная работа по изучению этих изменений в го­ловном мозге ведется в Национальном центре по исследованию расстройств вследствие посттравматического стресса, в систе­ме научно-исследовательских центров на базе госпиталей уп­равления по делам ветеранов войн, где сосредоточены большие группы ветеранов вьетнамской и других войн, страдающих рас­стройствами вследствие посттравматического стресса. Большая часть сведений о расстройствах вследствие посттравматическо­го стресса получена именно в ходе таких исследований с учас­тием ветеранов. Однако эти открытия применимы также и к детям, перенесшим тяжелейшую эмоциональную травму, на­пример, к детям из кливлендской начальной школы.

«Жертвы ужасающей травмы с биологической точки зре­ния уже никогда не бывают такими, как до нее», — поделился

Эмоциональный интеллект

со мной д-р Деннис Чарни. Психиатр, окончивший Йельский университет, д-р Чарни заведует отделением клинической не­врологии в Национальном центре. «И совершенно не важно, что это было — бесконечный ужас сражения, пытка или час­тые случаи жестокого обращения в детстве, или разовое пере­живание, как это бывает, когда человек попадает в ураган или едва не лишается жизни в результате автокатастрофы. Любой неуправляемый стресс может оказать то же самое биологиче­ское воздействие».

Ключевым словом является определение «неуправляемый». Если люди, оказавшиеся в катастрофической ситуации, пони­мают, что могут что-то сделать, могут хоть до какой-то степе­ни, пусть даже очень незначительно, контролировать ее, в эмо­циональном отношении им живется гораздо лучше, чем тем, кто чувствует себя совершенно беспомощным. Фактор беспо­мощности — вот что делает определенное событие субъектив­но неодолимым. Как рассказал мне д-р Джон Кристал, руково­дитель лаборатории клинической психофармакологии центра, «Допустим, кто-то, на кого напали с ножом, знает, как защи­тить себя и какие действия предпринять, а другой человек, по­пав в такой же переплет, думает, «Ну все, я — покойник». Этот беспомощный человек впоследствии будет больше подвержен расстройствам вследствие посттравматического стресса. Имен­но в тот момент, когда вы чувствуете, что ваша жизнь в опасно­сти и вы ничего не можете сделать, чтобы избежать ее, именно в этот момент в головном мозге начинается изменение».

То, что беспомощность — это темная лошадка с точки зре­ния вызывания расстройств вследствие посттравматического стресса, было продемонстрировано во множестве исследований на парах лабораторных крыс, сидевших в разных клетках, каж­дая из которых получала слабые, но для крыс чрезвычайно стрессовые электрические удары одинаковой силы. Только у одной крысы в клетке был рычаг; когда крыса нажимала на рычаг, электрические удары прекращались в обеих клетках. На протяжении дней и недель обе крысы получали одинаковое количество ударов. Но крыса, у которой была возможность пре­кращать электрические удары, прошла через испытания без ус­тойчивых признаков стресса. Вызванные стрессом изменения

Дэниел Гоулман

мозга произошли только у одной — беспомощной — крысы из пары. У ребенка, в которого стреляли на игровой площадке и видевшего, как его товарищи по играм истекали кровью и уми­рали, — или у учителя, находившегося там и не имевшего воз­можности остановить эту бойню, — эта беспомощность, долж­но быть, была буквально осязаемой.

Расстройство вследствие посттравллатического стресса как расстройство лимбической системы

Прошло несколько месяцев с тех пор, как сильнейшее землетрясение заставило ее вскочить с постели и с громкими воплями заметаться в панике по погруженному во тьму дому в поисках четырехлетнего сына. Они провели несколько ча­сов, съежившись от холода лос-анджелесской ночи, под спа­сительным дверным проемом, загнанные туда, без еды, воды и света, пока последующие толчки, волна за волной, сотря­сали землю под ними. Теперь, спустя месяцы, она почти из­бавилась от приступов паники, мгновенно охватывавших ее в первые несколько дней после катастрофы, когда стук за­хлопнувшейся двери мог заставить ее затрястись от страха. Единственным никак не проходившим симптомом было то, что она не могла спать, но проблема с засыпанием возникала у нее только в те ночи, когда ее мужа не было дома — как и в ночь землетрясения.

Основные симптомы такого приобретенного страха — включая расстройство вследствие посттравматического стрес­са, как наиболее сильное, — могут быть вызваны изменениями в лимбической системе, сфокусированной в миндалевидном теле. Часть главных изменений происходит в «голубоватом ме­сте»* — структуре, управляющей процессом выделения голов­ным мозгом двух веществ, называемых катехоламинами, к ко­торым относятся адреналин и норадреналин. Эти нейрохими-каты приводят организм в состояние боевой готовности, при-

* «Голубоватое место» находится в ромбовидной ямке на дне 4-го желудочка головного мозга.