Мечта как разновидность мотивационной установки

Одним из психологических образований, относящихся к мотиваци­онной сфере человека, является мечта. В «Словаре русского языка» С. И. Ожегова мечта определяется как предмет желаний, стремлений, мысленно представляемый, воображаемый. Однако такое понимание мечты не подчеркивает ее специфики по сравнению с другими видами желаний.

К. К. Платонов (1986), по существу, повторил эту трактовку, когда написал, что мечта — это воображение, создающее образы желанного. В других психологиче­ских словарях этот феномен вообще не упоминается. Отсюда можно сделать вы­вод, что по каким-то причинам психологи предпочитают не касаться его. Возмож­но, они находятся еще под влиянием прежнего отношения к мечте, когда, напри­мер, известный французский психолог Т. Рибо (1886) смотрел на нее как на своего рода пустоцвет, появляющийся на древе творческого воображения, когда оно «за­гнивает» вследствие бессилия воли человека. По его мнению, мечта — удел сенти­ментальных, а действительно страстные люди мечтателями не бывают.

В зарубежной литературе сущность и функции мечты рассматриваются с психо­аналитических и бихевиористских позиций как замещение реального действия, по­ведения, как способ уйти от реального совершения того, что связано со слишком большим риском или трудом. Это способ «спустить пары» своих излишне горячих стремлений. С. Фешбах (S. Feshbach, 1970), например, показал, что после «агрес­сивных» мечтаний реальная агрессивность уменьшается. Таким образом, в запад­ной психологии мечта понимается как способ разрядки возникшего потребностного напряжения, как квазиудовлетворение потребности. Как отмечает Б. И. Додонов (1976), это зауженное понимание мечты и ее роли. Конечно, мечтание иногда помо­гает человеку отступить от цели, заменить реальное действие воображаемым, но в то же время оно дает возможность удерживать цель, так как в процессе мечтания создаются внутренние модели «потребного будущего» (по Н. А. Бернштейну), кото­рые обладают большой побуждающей силой. Именно это и позволяет относить меч­ту к мотивационной сфере личности, рассматривать ее как вид мотивационной уста­новки.

Б. И. Додонов выделяет следующие характеристики мечты: она всегда проявля­ется в воображении, рождая образы желаемого будущего; она имеет яркую эмоци­ональную окраску; она осознанна и прочно закреплена в личности, т. е обладает устойчивостью. Это одобряемое самим субъектом желание, всесторонне оценен­ное личностью, сопоставленное с другими ее стремлениями.

Тесная связь мечты с воображением привела к тому, что она рассматривается многими психологами как вид воображения, но не мотивации. Конечно, для этого есть основания; мечтая, человек не только планирует пути удовлетворения потреб­ности (по Б. И. Додонову, это мечта-план), но и проигрывает в уме выполнение са­мой деятельности, поведенческий акт, т. е. мысленно как бы выходит за границы мотива, часто получая удовольствие от воображаемой активности. Неслучайно, как мы уже отмечали, в западной психологии мечта рассматривается как своеобразный способ разрядки нестерпимого эмоционального напряжения (Т. Шибутани, 1969) и выполняет, следовательно, функцию компенсации, когда реальная деятельность (по­веденческий акт) по каким-то причинам невозможна. В результате мечта способ­ствует, как пишет Т. Шибутани, поддержанию слабых надежд, смягчению чувства неполноценности или уменьшению каких-то обид.

Б. И. Додонов выделяет в связи с этим мечту-игру, характерную для детей и подростков, у которых предмет желаний часто бывает настолько нереальным, что его недостижимость осознают даже сами мечтатели (по сути, речь идет о фантазии, грезах). Чаще всего дети и подростки прибегают к таким мечтам ради самоутешения или «самоуслаждения». Однако мечты-грезы могут быть и у взрослых (вспомним Бальзаминова из пьесы А. Н. Островского). В советской педагогике и психологии к грезам отношение было отрицательным как к пустой, бесплодной, необоснованной мечтательности, расслабляющей человека, заменяющей ему жизнь в реальном мире жизнью в воображении, в мире грез, отрывающей от созидательного труда на благо своей страны. Б. И. Додонов указывает на неправомерность такого отношения к фантазированию. Он отмечает, что в детском, подростковом и юношеском возрасте фантазирование является своеобразной игрой и необходимым элементом душевной жизни развивающейся личности. Почти каждый человек проходит в своем развитии через эту стадию наивного мечтательства (вспомним: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом). Важно, чтобы с возрастом мечта-игра (фантазия) перера­стала в мечту-план, т. е. в мотивационную установку. И в этом можно видеть одну из важных задач педагогов и родителей. По сути, мечтая, ребенок учится строить мотив, т. е. находить пути и средства удовлетворения потребности. Мечтание — это упражнение в мотивации.

Поэтому мечту можно рассматривать во многих случаях, особенно у юношей и взрослых, как положительно эмоционально окрашенную долговременную мо­тивационную установку, направленную, как и мотив, в будущее, но лишен­ную непосредственного побуждения. Неслучайно и Б. И. Додонов попытался связать мечту с фиксированной установкой, вырабатываемой с помощью вообра­жения. Кроме того, он отмечает, что мечта может появляться и при недостатке эмоций, а не только при их избытке. Она становится как бы своеобразным эмоци­ональным переживанием; переживая, субъект стремится доставить себе удоволь­ствие.

Так или иначе, мечтание сказывается на поведении человека, т. е. помимо ком­пенсаторной, насыщающей эмоциями функции мечта обладает и побуждающей фун­кцией.

ВЛЕЧЕНИЯ, ЖЕЛАНИЯ, ХОТЕНИЯ

Среди мотивационных образований особое место занимают влече­ния, желания и хотения. Как и в отношении других психологических понятий, свя­занных с мотивацией, их толкование далеко не однозначно и имеет длинную исто­рию.

Попытку разобраться в понятиях «желание» и «хотение» предпринял еще И. М. Сеченов в «Рефлексах головного мозга» (1863). И то и другое он рассматривал в аспекте произвольного управления поведением и действиями и с точки зрения раз­виваемой им рефлекторной теории считал, что и желание и хотение являются реф­лексами без конца, без удовлетворения. «Желание в страстном психическом акте то же, что мысль в обыкновенном — первые две трети рефлекса», — писал И. М. Сече­нов (1953, с. 105).

При этом он явно не отождествляет желание и хотение с органической потреб­ностью (нуждой). Так, он писал, что жизненные потребности родят хотения, что желание у взрослого человека вытекает из какого-нибудь представления и является страстной стороной мысли, т. е. ощущением, переживанием эмоции: «Желание как ощущение имеет всегда более или менее томительный, отрицательный характер» (1953, с. ПО). Процесс появления желания у детей И. М. Сеченов описывает следу­ющим образом:

Рядом с развитием страстных психических образований в ребенке появляются и желания. Он любил, например, образ горящей свечки и уже много раз видал, как ее зажигают спичкой. В голове у него ассоциировался ряд образов и звуков, предшествующих зажиганию. Ребенок совершенно спокоен и вдруг слышит шарканье спички — радость, крики, протягивание руки к свечке и пр. Явно, что в его голове звук шарканья спички роковым образом вызывает ощу­щение, доставляющее ему наслаждение, и оттого и радость. Но вот свечки не зажигают, и ребенок начинает капризничать и плакать. Говорят, обыкновенно, что каприз является из не­удовлетворенного желания.

Очевидно, что воспоминание о наслаждении, будучи страстным, отличается, однако, от действительного наслаждения, подобно тому как голод, жажда, сладострастие в форме жела­ния отличаются от наслаждения еды, питья и пр. Желание, как с психологической, так и с физиологической точки зрения, можно вообще поставить рядом с ощущением голода Зри­тельное желание отличается от голода, жажды, сладострастия лишь тем, что с томительным ощущением, общим всем желаниям, связывается образное представление... (1953, с. 102)

Таким образом, в желании И. М. Сеченов видит две составляющие: «томитель­ное ощущение» (ощущение нужды) и образ (представление) того, что человек жела­ет, т. е. цель. В то же время он ставит желание в один ряд с намерением.

И. М. Сеченов пишет, что желанию и хотению часто придают различные значе­ния. Про желания говорят, что они капризны и противятся воле. Хотение, наоборот, часто принимают за акт самой воли: я хочу, но не исполню своего желания; я устал и мне хочется спать, а я продолжаю бодрствовать. Считают, что человек, если захо­чет, может поступить противоположно своему желанию.

И. М. Сеченов связывает это с неправильностью языка, считая, что желание и хотение суть одно и то же: мне хочется лечь — означает, пишет он, желаю лечь, у меня есть желание лечь. Он считает, что тут какая-то неточность или в способах выражать словами свои ощущения, или даже в самих ощущениях и связанных с ними понятиях и словах, и пытается разобраться в этом; но выбирает для разделе­ния понятий «хотение» и «желание» очень шаткий, трудноопределяемый критерий: степень выраженности страстности (эмоционального переживания). Хотение ме­нее страстно, более «холодно», желание более страстно (вспомним А. С. Пушкина: «В крови горит огонь желаний»). Но это всего лишь допущение, главным же для И. М. Сеченова является не их разведение, а их тождество: и хотение и желание есть рефлекс без конца, мысль. Но это означает также, что и тот и другой феномен не сводимы к нужде (органической потребности).

К сожалению, многие высказывания И. М. Сеченова не дают основания говорить о том, что вопрос им решен окончательно. Это скорее размышления над поставлен­ным вопросом. В самом деле, заявляя о тождестве понятий «хотение» и «желание», он пытался затем найти критерий для их разведения.

Сложность разрешения этого вопроса доказывается тем, что и до сих пор разли­чия в понимании желаний и хотений одними психологами признаются, а другими — нет. Те же, кто эти различия признают, четко, а главное — доказательно, их не фор­мулируют. Положение усложнилось еще и тем, что, благодаря 3. Фрейду, к феноме­нам желания и хотения присоединился третий — влечения. В результате к сегод­няшнему дню наметились две линии в их рассмотрении: как выражение активности потребностей (а порой и отождествление их с потребностями) и как проявление различных видов стремлений к удовлетворению потребностей. Правда, стремле­ния многими понимаются как активная сторона потребностей, так что в какой-то части эти два направления смыкаются. Однако в ряде работ стремление — это не только влечения, желания, хотения, но и интересы, идеалы, склонности, призвание и т. д. Под стремлениями подразумевают либо такие потребностные отношения, в которых предметное содержание еще в значительной степени свернуто (т. е. не ясен предмет удовлетворения потребности), либо такие, в которых динамическая сторо­на (побуждение) особенно ярко выражена.

Таким образом, несмотря на близость стремлений к влечениям, они не тожде­ственны. В связи с этим заметим, что название книги польского психолога К. Обуховского Psychologia dozen ludskich, переведенное как «Психология влечений че­ловека», не очень соответствует истине, так как dazeri — это стремление, а не вле­чение; неудивительно, что в самой книге о влечениях говорится очень мало (глава о сексуальной потребности).

Рассмотрение влечений, желаний и хотений как различных форм потребности связано прежде всего с именем С. Л. Рубинштейна. Все эти три формы отражают, с его точки зрения, стадии развития потребности. Влечение — это начальный этап в осознании потребности, переходная форма от органических ощущений к более вы­соким формам — желанию и хотению. По С. Л. Рубинштейну, при влечении пред­мет, способный удовлетворить потребность, еще не осознается. Но в то же время он пишет, что содержащаяся во влечении направленность не заложена в индивиде сама по себе, вне его связи с внешним миром, а фактически порождается потребностью в чем-то, находящемся вне индивида.

По мере того как предмет удовлетворения потребности осознается, влечение пе­реходит в желание. В его характеристике С. Л. Рубинштейн подчеркивает прежде всего возникновение предметной определенности, т. е. осознание предмета удовлет­ворения потребности. Однако, хотя желание уже включает знание о цели действия, в нем еще нет готовности к достижению этой цели. Когда же эта готовность возни­кает, то такую потребность С. Л. Рубинштейн называет хотением. Хотение, пишет он, это устремленность не на предмет желания сам по себе, а на овладение им, на достижение цели. Хотение, продолжает он, имеется там, где желанна не только сама по себе цель, но и действие, которое к ней приводит. Тем самым С. Л. Рубинштейн, используя понятие «хотение», подчеркивает побудительную, действенную сторону потребности.

Такое деление потребностей или их активной стороны — стремлений признано правомерным рядом психологов (П. И. Иванов, К. К. Платонов, П. А. Рудик). Они считают, что влечение — это смутное малодифференцированное стремление или потребность; желание характеризуется наличием осознанной цели, но пути и сред­ства ее достижения еще не осознаны. Когда же они осознаются, то, по П. И. Ивано­ву, возникает хотение, а по К. К. Платонову — интерес.

Правомерность выделения трех форм проявления потребностей И. А. Джидарьян (1976) обосновывает так: влечение— генезисом, исходными природными предпосылками развития; желание — включенностью в целостный внутренний мир личности как выражение значимых для нее предметных отношений и связей с внешним миром; хотение — действенностью как выражением ее исходного побуж­дения.

Однако такое понимание влечений, желаний и хотений и различий между ними поддерживается не всеми психологами. Для того чтобы понять причину этого, рас­смотрим, как понимаются влечения, желания и хотения разными авторами

Влечения.3. Фрейд, понимая влечения (Treibe — импульсы) как пограничные образования между физическим и психическим (соматическим и душевным), харак­теризовал их четырьмя аспектами: источником, целью, объектом и силой (энергией) Таким образом, он связывал влечения и с целью как действием, и с целью — объектом удовлетворения потребности

Решительно высказывался против точки зрения, что при влечениях цель не осо­знается, Н. Д. Левитов Он, в частности, писал, что неверно отличать влечения бес­предметностью или неясностью, смутностью объекта. Напротив, человек, пережи­вающий влечения, словно приковывается к объекту, связывается им, находится под его гипнозом. Когда человек говорит, что его влечет, он знает, к чему; в одних случа­ях Объектом является более широкая сфера (музыка, природа), в других — более узкая (конкретный человек). Н. Д. Левитов выделял во влечении две характеристи­ки — «властность» объекта над человеком и эмоциональную насыщенность пере­живаний; он же писал, что влечение часто вызывается весьма ясной, временами навязчивой целью. Недаром А. С. Грибоедов говорил, что влечение — род недуга Если под влечением понимать фанатизм, влюбленность, то он был близок к истине Например, Ф. Ларошфуко сравнивал любовь с горячкой: тяжесть и длительность той и другой не зависят от нашей воли.

В. С. Дерябин (1974) отмечает, что влечение заключается в длительном состоя­нии напряжения, связанном с тяготением к определенному объекту и имеющем тен­денцию проявляться в ряде действий, направленных на овладение этим объектом Отсюда он, вслед за Н. Н. Ланге, рассматривает влечение как двухкомпонентный феномен, включающий в себя потребность в чем-то и двигательную тенденцию к удовлетворению этой потребности (побуждение). При этом В. С. Дерябин рассмат­ривает слова желание, хотение, влечение, потребность, вожделение как синонимич­ные, выражающие лишь различные стороны и оттенки одних и тех же переживаний, и поэтому предпочитает пользоваться только одним термином — влечение. Он вы­деляет органические влечения (потребности) — голод, жажду, половое влечение и психические влечения — к труду, к организаторской или научной работе и т. д. Пер­вые связаны с неприятным ощущением недостатка чего-то, вторые — с положитель­ным чувственным тоном (очевидно, за этими влечениями скрываются интересы, склонности).

Влечение как целенаправленную потребность понимает и П. В. Симонов (1981). Однако с физиологической точки зрения осознания цели для целенаправленного поведения вовсе не требуется, так как целенаправленность определяется механиз­мом инстинкта. Неслучайно некоторые авторы употребляют слово «инстинкт» в смысле «влечение»; разница лишь в том, что влечение обозначает более сильный аффективный процесс, а инстинкт — специально «твердо отчеканенную» форму действия. Так, А. Н. Лук (1972) в качестве первичного феномена рассматривает не потребности, а врожденные влечения, унаследованные от предков и генетически закрепленные: стремление к сохранению своей жизни (пищевой и защитный ин­стинкты), стремление к продолжению рода (половой и родительский инстинкты), стремление к активности (рефлекс цели, рефлекс свободы, ориентировочный реф­лекс), стремление к общению с себе подобными (инстинкты подражания и самовы­ражения).

Перечисленные влечения, пишет А. Н. Лук, отражаются в человеческой психике в виде тех или иных чувств (эмоциональных переживаний), а последние конкрети­зируются в форме желаний. Врожденное влечение неотчетливо, оно не облекается в слова. Желание же всегда конкретно, выражено словами, пусть не вслух, а посред­ством внутренней речи, даже свернутой. Желание возникает из взаимодействия врожденного влечения с приобретенным опытом. Оно является психологическим мостом от чувства к мысли. Как видим, трактовка желания А. Н. Луком существен­но расходится с сеченовской: у того желание — это сама мысль, а не мостик к ней.

Своеобразно понимание А. Н. Лука и отношений между влечениями и потребно­стями: последние, отражая социальный опыт, формируются на основе влечений, но, будучи сформированными, воздействуют на поведение наравне с влечениями и даже приобретают главенствующую роль. В итоге отношения между влечениями, жела­ниями и потребностями у него выглядят так:

А. Н. Лук пишет, что человек, как правило, не осознает всей этой цепочки. На последнем этапе ее он с помощью мышления устанавливает для себя цель. И в даль­нейшем ему самому именно этот момент осознания цели кажется отправной точ­кой, побуждением к деятельности. При этом чувственная мотивация этой деятель­ности остается нераскрытой. Между тем, заключает автор, поступки человека вы­текают из его потребностей (что справедливо), а не из мышления (с чем трудно согласиться, если учесть роль «внутреннего фильтра» в формировании намерения). У А. Н. Лука мышление — лишь промежуточный этап между потребностью и до­стигнутым результатом. Вообще, трудно представить себе, чтобы человек не осознавал ни влечения, ни потребности личности. Поэтому в справедливости утверждения этого автора об осознаваемости только желания можно усомниться. В то же время он правильно подме­тил подмену в сознании человека потребности целью, о чем я говорил в главе 2.

Конечно, вопрос о том, что во влечении осознается, а что не осознается, весьма сложен. Если говорить об инстинктивных влечениях, характерных для животных, то формула Н. Н. Ланге: влечения — это чувство плюс некоторая двигательная тен­денция, возможно, и верна, и влечение отражает в данном случае лишь чувствен­ную сторону инстинкта. Например, эмоция страха вызывает ряд типичных для жи­вотного инстинктивных действий в соответствии с врожденным защитным рефлек­сом. На основе ощущений, возникающих при осуществлении двигательного рефлекса, у животного возникают двигательные представления, которые, сливаясь затем с чувством страха, придают последнему характер влечения, т. е. чувства, в котором есть уже сознательная импульсивность к определенным движениям. По Н. Н. Ланге, инстинктивное влечение превратилось в «опытное» влечение, связан­ное с приобретением животным опыта.

Но если уже у животных признается сознательность влечений (правда, в приве­денном Н. Н. Ланге примере как-то странно говорить о влечении, поскольку оно обычно связывается с притягательностью объекта, а страх не предполагает тако­вой), то что же говорить о человеке? Поэтому трудно согласиться с мнением ряда психологов, что влечение — это неосознанная потребность (К. К. Платонов). Кроме того, здесь происходит смещение акцента в рассмотрении сущности влечений: не осознается не предмет потребности, а сама потребность. Сравним, например, пони­мание влечения П. И. Ивановым (человек при влечениях осознает, что ему чего-то не хватает, что-то нужно, но что именно, т. е. какой объект, он не понимает) с тем, что говорится в «Кратком психологическом словаре» (М., 1974): влечение — это психологическое состояние, выражающее недифференцированную, неосознанную или недостаточно осознанную потребность субъекта. Правда, это противоречие может быть снято, если знать, что под потребностью авторы понимают предмет по­требности.

Итак, итогом рассмотрения различных взглядов на сущность влечений может быть констатация факта, что критерий отличия влечений от желаний и хотений (неосознаваемость цели) признается не всеми. Да и сам С. Л. Рубинштейн, между про­чим, писал, что осознание влечения совершается через осознание того, на какой предмет оно направлено (заметим, речь идет об осознании не желания или хотения, а именно влечения).

Наличие у влечения осознаваемой цели (объекта) подтверждается многими фактами. Влечение проявляется в симпатии, влюбленности, но ведь не может быть симпатии вообще, ни к кому, не говоря уже о влюбленности. Их объект всегда из­вестен. Да и само слово «влечение» означает, что какой-то конкретный объект (бо­лее или менее конкретный или обобщенный) влечет к себе человека, придает его стремлению направленность, целеустремленность. Если бы объект не осознавал­ся, то не было бы и влечения, а была бы просто осознанная или плохо осознанная нужда.

В понимании влечения как потребности с неосознанной целью (неопредмеченной потребности, если пользоваться терминологией А. Н. Леонтьева), хотят того психологи или нет, находит отражение фрейдовское понимание потребности и вле­чения как инстинкта. Неслучайно в 1949 году П. Я. Гальперин упрекал С. Л. Рубин­штейна за использование понятия «влечение». Так, он говорил, что С. Л. Рубин­штейн критикует фрейдизм, а сам использует основное понятие фрейдизма — вле­чение. Конечно, нельзя согласиться с такой критикой и отказаться от этого понятия на том основании, что его предложил 3. Фрейд. Но нельзя не видеть и ограниченно­сти понимания 3. Фрейдом явления влечения.

Понимание влечений как свойств, близких к инстинктам, проявляющееся у раз­ных авторов в той или иной степени, очевидно, не случайно. Над влечениями посто­янно «витает дух» невольности, плохой осознаваемости. Как писал А. С. Пушкин: «Когда б не смутное влечение чего-то жаждущей души». Вопрос только в том, что происходит невольно, что плохо осознается или вообще не осознается. В инстинк­тах непроизвольным моментом является двигательная активность, направленная на удовлетворение потребности. Во влечениях же непроизвольным является появле­ние тяги к объекту, побуждения, но не движение, не реакция удовлетворения по­требности. Такая мысль высказывается рядом ученых. В. С. Дерябин (1974) говорит о внутренней независимой от воли человека силе, движущей к объекту, Н. Д. Леви­тов (1964) — о непроизвольном или не совсем произвольном состоянии, когда чело­век чувствует себя как бы прикованным к предмету («Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила», — писал А. С. Пушкин; или в стихотворении «Звуки» у А. Н. Плещеева: «И мнится мне, что слышу я знакомый голос, сердцу ми­лый; бывало, он влечет меня к себе какой-то чудной силой»). Речь, таким образом, идет о механизмах возникновения влечений, которые могут быть связаны и с не­произвольностью («неведомая сила», «какая-то чудная сила»). Однако, понимая это, не следует «перегибать палку» и считать, что влечения имеют наследственное про­исхождение (В. С. Мерлин,1971). Врожденное, наследственное и генетически обус­ловленное — это разные понятия. Генетическая обусловленность биологических влечений (например, полового, связанного с гормональными изменениями в орга­низме в период полового созревания) сомнений не вызывает. Но у человека и эти влечения контролируются и не вызывают активности, направленной непосредствен­но на удовлетворение потребности. Они проходят через «цензуру» личностных об­разований, т. е. «внутреннего фильтра».

Что же касается плохой осознаваемости влечений, то дело здесь не в неосозна­ваемости объекта влечения, а в непонимаемости того, чем этот объект привлека­ет, манит к себе. Именно в отождествлении понимания с осознанием кроется, на мой взгляд, причина противоречивых взглядов на сущность влечений. Например, в одном из учебников по психологии сказано, что о влечении можно говорить тогда, когда не осознаны внутренние побуждения, т. е. не взвешена их личная и обще­ственная значимость, не учтены их последствия (особенно при страсти). Но разве здесь речь идет просто об осознанности ощущений, переживаний? Поэтому наибо­лее точно, по моему мнению, вопрос об осознании влечений выражен в «Психоло­гическом словаре» (1983), где говорится, что влечение может быть и хорошо осо­знанным, а недостаточная его осознанность бывает связана не столько с отсутстви­ем представления о его объекте, сколько с непониманием существа потребности в нем, т. е. с непониманием почему и для чего он нужен. Человек обычно в той или иной степени знает, к чему его влечет, но часто не отдает себе отчета в причине этого влечения.

Безусловно, влечение подростков и юношей к противоположному полу осозна­ется ими в качестве потребности личности, но не всегда понимается причина этого влечения, т. е. те гормональные сдвиги и связанные с этим органические потребно­сти, которые происходят в период начала полового созревания и ощущаются ими. В то же время слабо понимается и то, что привлекает в объекте влечения. Привле­кательный объект становится целью, но его характеристики (привлекательные сто­роны) либо вообще не выделяются, либо осознаются весьма смутно.

Вслед за К. К. Платоновым влечение можно рассматривать как примитивную эмоциональную (или преимущественно эмоциональную) форму направленности личности.

Желания.Нет однозначного понимания психологами и другого феномена — желания. У Ж. Годфруа (1992) желание — это ощущение потребности; в других источниках — это переживание, отражающее потребность, перешедшее в действен­ную мысль о возможности чем-либо обладать или что-либо осуществить; у Р. С. Немова (1994) — это состояние актуализированной, т. е. начавшей действовать, по­требности, сопровождаемое стремлением и готовностью сделать что-либо конкрет­ное для ее удовлетворения (т. е. то, что у С. Л. Рубинштейна называется хотением). В «Психологическом словаре» желание трактуется как особая форма активности человека, стремящегося удовлетворить осознанную им потребность с помощью оп­ределенного предмета; а в «Философской энциклопедии» желание — это мотив дея­тельности, который характеризуется осознанной потребностью.

Как видно из этого перечня, диапазон психологических явлений, принимаемых за желание, достаточно большой — от ощущения потребности до мотива и даже исполнительской активности (деятельности). Правда, есть в этих определениях и общие моменты: тесная привязка желания к потребности и осознание конкретной цели (предмета или действия). Но разве нет этого и во влечении? Что же касается того, что во влечениях субъектом не все понимается, то это может быть присуще и желаниям, и хотениям. Ведь говорим же мы: «Ты сам не знаешь, чего хочешь», «У вас нет твердого намерения, а скорее всего это — лишь смутное желание». Та­ким образом, очевидно, что есть и неопределенные желания, поэтому и с этой точ­ки зрения предложенное С. Л. Рубинштейном разделение влечений и желаний не­убедительно.

Имеется даже точка зрения, что желания и хотения вообще лишены цели. Так, А. Н. Леонтьев (1971) пишет, что хотения, желания не являются мотивами, потому что сами по себе не способны породить направленную деятельность. Она возникает только тогда, когда будет понято, в чем состоит предмет данного хотения, желания или страсти. Конечно, оценивая это высказывание, надо иметь в виду, что под моти­вами А. Н. Леонтьев понимал именно эти предметы. Но это высказывание лишний раз показывает, что концепция С. Л. Рубинштейна не получила всеобщего призна­ния.

Желания могут проявляться не только как потребности и стремления, с ними свя­занные, но и как рассуждения (желательно бы, неплохо бы, не мешало бы), что ука­зывает на их большую по сравнению с влечениями рассудочность. Поэтому действенность желаний не является их обязательной характеристикой. Об этом говорит и С. Л. Рубинштейн: желание часто остается на уровне представлений, воображения, поскольку не всегда оказывается соотнесенным адекватно с возможностями его удовлетворения и даже не всегда включает в себя мысли о средствах удовлетворе­ния. Поэтому желанию сопутствуют не столько практичность и действенность, сколько мечтательность, а порой и эмоциональность.

К. К. Платонов тоже говорит о том, что желания могут быть пассивными, когда цель недостижима, и превращаться либо в мечты, либо в грезы. В связи с этим не всякое желание можно отнести к стремлению как активной стороне потребности.

Таким образом, различия между влечениями и желаниями, о которых говорит С. Л. Рубинштейн, в действительности не столь очевидны. Отпадает постулат, что у влечения цель неосознаваема, а у желания — осознаваема. Влечение целенаправ­ленно, а желание может и не иметь конкретной цели. Уже это ставит под сомнение положение С. Л. Рубинштейна, что влечение, желание и хотение — это стадии раз­вития потребности, т. е. что влечение переходит в желание, а желание переходит в хотение. Однако есть и другие доводы, опровергающие эту динамику. Так, очевид­ным является тот факт, что большинство желаний не вырастают из влечений. Труд­но, например, утверждать, что, если человек захотел есть, то у него появилось вле­чение к еде (если, конечно, он не гурман и удовольствие от пищи не является его страстью). Другое дело, что каждое влечение выступает и как желание: если меня к чему-то влечет, значит, я желаю (хочу) этим обладать (физически или духовно, это не столь важно).

Хотение.Совершенно не очевидны различия между желанием и хотением. На­помним, что И. М. Сеченов разделял их только по степени страстности, т. е по эмо­циональности переживаний. Ж. Годфруа определяет хотение как осознание стрем­ления к известному объекту, что равнозначно определению желания С Л. Рубин­штейном. Да и в обыденной речи слова «хочу» и «желаю» синонимичны. В романе И. А. Гончарова Обломов говорит: «Я не могу хотеть, чего не знаю», а мог бы сказать и по-другому: «я не могу желать...». Один литературный персонаж произнес и такую фразу: «Я хочу отсутствия желаний», а мог бы сказать и наоборот: «Я желаю ничего не хотеть». Употребление слова «желаю» в современном разговорном языке звучит несколько высокопарно, поэтому чаще пользуются словом «хочу». Неслучайно в «Словаре русского языка» пишется, что хотеть — значит иметь желание.

Вообще, если принять данное П. И Ивановым определение хотения как более высокой формы потребности, при которой осознаются не только цель, но и способы и средства ее достижения, то оно практически соответствует структуре мотива, если последний понимать как сложное интегральное психологическое образование. А этапность формирования мотива в мотивационном процессе — по С. Л. Рубин­штейну и П. И. Иванову — соответствует этапности развития потребности. В об­щем-то, это и неудивительно: для них потребность и является мотивом.

Таким образом, признание у влечений, желаний (хотений) наличия не только потребностей, но и целей заставляет говорить о них не просто как о потребностях, но и как о сложных мотивационных образованиях (опредмеченных актуальных либо «знаемых» потребностях); и при наличии активности (побуждения) они могут считаться мотивами (в качестве таковых рассматривают желания В А. Крутецкий, 1980; и А. В. Петровский, 1986), а при отсутствии активности, но наличии намерения — мотивационными установками Если же нет и намерения, то желание (хоте­ние) выступает в виде мечты и грезы

Представление желания (хотения) в форме мотивационной установки и мечты объясняет его «холодность», бесстрастность во многих случаях. Например, когда говорят¹ «Я хочу летом поехать на юг», это не значит, что я переживаю в данный момент потребность. Больше того, это не значит, что у меня на этот счет уже приня­то твердое решение. Это может быть просто мечта. Слова выполняют разные функ­ции, иногда они просто выражают настроение. Когда в момент отчаяния человек говорит, что ему хочется умереть, совсем не обязательно понимать его буквально, вполне возможно, что слова, брошенные им в порыве отчаяния и воспринятые дру­гими как заявление о намерении, на самом деле были не чем иным, как разрядкой эмоций. Отсюда не следует понимать буквально и угрозы, которые имеют место при разгоревшемся конфликте. Когда человек говорит: «Я тебя убью»,— это не значит, что он действительно имеет такое намерение и уж тем более не значит, что он мог бы совершить это злодеяние.

Различия в мотивационной напряженности «хотения» тонко подметил К. К Пла­тонов. Он пишет, что иногда для удовлетворения своего «хочу» человек может «горы сдвинуть», а вот из-за «хочется» ему бывает лень и пальцем пошевелить. «Хочется» порой безвольно, так же как прихоть, т. е. объективно неоправданное хотение. Оно может породить упрямство, но никогда не порождает настойчивости. Это тот случай, когда человек просто желает вкусненького, а не испытывает настоящий голод

Таким образом, желание (хотение) скорее всего выступает как собиратель­ный, обобщенный термин для обозначения различных мотивационных образо­ваний, феноменов. Влечение тоже можно рассматривать как разновидность жела­ния. Многозначность этого понятия может проявляться и в обозначении этапов формирования мотива: желание избавиться от неприятного ощущения или усилить приятное — на этапе формирования потребности, желание проявить поисковую активность — на этапе формирования первичного (абстрактного) мотива, желание удовлетворить потребность именно этим способом (предпочтение)— на этапе «внутреннего фильтра», желание достичь цели — на конечном этапе формирования мотива. Можно сказать, что в процессе мотивации возникает столько желаний, сколько ставится промежуточных и конечных целей, а желание (хотение) выступа­ет то в роли потребности (я хочу, чтобы меня уважали, любили), то в роли намере­ния (я не намерен (не хочу) это делать).

Итак, подытоживая все вышесказанное, можно сделать вывод, что попытки ряда психологов разграничить такие понятия, как влечение, желание и хотение, оказались не очень продуктивными. Особенно это касается двух последних понятий. Больше того, анализируя научное и бытовое употребление в речи этих понятий, приходишь к выводу, что понятие «желание» («хотение») является родовым мотивационным термином, который может относиться и к обозначению потребности, и к обозначе­нию мотива в целом, мотивационной установки, мечты, грез, влечений. И различия надо искать скорее между различными видами (формами) желаний (хотений).

¹ Намерение в «Психологическом словаре» определяется как сознательное стремление завершить действие в соответствии с намеченной программой, направленной на достижение предполагаемого результата. Влечения в зависимости от их силы и устойчивости Н. Д. Левитов делит на увле­чение и страсть. Увлечение — это еще более оформившееся и более захватываю­щее личность влечение¹. Увлечения имеют различную продолжительность, но они всегда ограничены временем, пишет Н. Д. Левитов. Если увлечение затягивается на длител