ТВОРЧЕСТВО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ — ПУТЬ ПОЗНАНИЯ СЕБЯ ЧЕРЕЗ БОГА

Кто унижает самого себя, тот хочет возвыситься.

Ф. Ницше

Переживание себя как физической боли прокладывало путь христианской идее внутреннего самоочищения через страдание.

Не менее важна для самосознания эсхатологическая перспектива; то есть учение о конечных судьбах мира и человека. Античный космос не имел внутреннего центра, не было его и в судьбе отдельного индивида. Для христианина такой центр существует — это бог, главная цель которого — спасение душ. Индивид мечется между страхом и надеждой на чудо. Это делает его жизненную ситуацию и его «Я» внутреннее конфликтным: человек должен высоко думать о себе, но не заноситься, он обретает радость в страдании, величие — в унижении.

Ветхозаветное восприятие человека нисколько не менее телесно, чем греческое, но только для него тело — не осанка, а боль, не жест, а трепет, не обычная пластика мускулов, а уязвленные «по-таенности недр»... это тело не созерцаемо извне, но восчувствовано внутри...»

Средневековый человек неотделим от своей среды. Даже физически феодал почти никогда не бывал один: ни в походе, ни на молитве, ни ночью.

Взгляд на индивида как на частицу социального целого идеологически освящается идеей призвания, согласно которой каждый «призван» выполнять определенные задачи. Апостол Павел: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван» (1-е послание к коринфянам, 7). Слово «свобода» означало привилегию включенности в какую-то систему, справедливое место перед богом и людьми. _______________ /

* Аверинцев С. С. Вопросы литературы, т. 2, 1973, № 2, с. 160. 30

Ч

Регламентированы были и мельчайшие детали поведения. Играемая социальная роль предусматривала полный «сценарий поведения», оставляя мало места для инициативы и нестандартности. Каждому поступку приписывалось символическое значение. Индивидуальность человека не привлекает к себе внимания, его черты «конструируются» по заранее заданному сословному образцу и нормам этикета.

Латинское personalitas — «личность» возникло в раннем средневековье как производное от слова «персона». Уже Фома Аквин-ский использовал его для обозначения условий или способов существования лица.

Каноническое право также не знает личности «как особого явления»; слово «персона» фигурирует в нем как синоним отдельного человека, обладающего разумом, без чего невозможна ответственность за грехи. Никаких «личных прав» средневековье не знает.

Средневековая культура вообще мало психологична. По наблюдениям Д. С. Лихачева, русский летописец XI—XIII вв. описывает не психологию князя, а его политическое поведение. То же самое свойственно и «житиям святых», они так похожи друг на друга потому, что авторы их описывают не жизнь святого, а его святость.

Все индивидуальное, «выламывающееся» из заведенного порядка вещей, вызывает подозрение и осуждение. В древнерусском языке слово «самолюбие» имеет отрицательный смысл и трактуется как себялюбие, нехорошее пристрастие к себе. Гордость считалась «матерью всех пороков».

При всем том европейское средневековье отнюдь не было миром обезличенности. Наряду с партикулярными светскими «Мы» (семья, соседство, сословие) христианство подчеркивает универсальное «Мы» духовной причастности к богу.

Папа Григорий Великий (540—604) категорически утверждал, что нужно подчиняться любому приказу вышестоящего, независимо от степени его справедливости. Фома Аквинский отвечает иначе: если приказ противоречит совести человека, он не должен исполнять его, потому что «каждый обязан проверять свои действия в свете знания, данного ему богом».

Функция индивидуального, как и коллективного, самосознания принадлежала в средние века духовенству, прежде всего — монашеству. Это было самое образованное сословие, что явилось предпосылкой к интроспекции.

В монашеских кругах уже в XI—XII вв. самоотречение сочетается с повышенным интересом к духовному «Я». «Кто достоин большего презрения, чем человек, пренебрегающий самопознани-

ем?» — риторически вопрошает Иоанн Солсберийский. Одна из главных книг Абеляра называется «Этика, или Познай самого себя».

В представлении средневековых мистиков самопознание — вернейший путь к познанию бога. Даже «Исповедь» Августина — не столько внутренний диалог, сколько обращение к богу, причем «трибунал церковного покаяния торжествует здесь над исследованием совести» .

Он реконструирует свою жизнь в духе характерной для его времени общей «теории человека», подчеркивая универсальные тенденции человеческого развития. ,

«Универсализм» вообще характерен для средневековой мысли. В истории автобиографии Г. Миша период с VI по XV вв. представлен лишь семью развернутыми автобиографиями.

В XI—XIII вв. происходят сложные процессы индивидуализации образа жизни и повышения ценности человека. В 1215 г. Лате-ранский собор установил, что каждый христианин обязан исповедоваться один раз в год, причем требуется не просто признание греха, а внутреннее раскаяние. По мнению Абеляра, намерения, «греховные помыслы» даже важнее поступков. Быстро обогащается латинский словарь «страстей души» и эмоциальных состояний. У трубадуров тщательно отработан этикет ухаживания и терминология, соответствующая разным видам и степеням любви. Эволюционирует и понимание смерти.

Греция отгораживается от страха смерти верой в бессмертие души, христианское понимание смерти тесно связано с идеей первородного греха и надеждой на чудесное спасение,

В XI—XII вв. образ смерти постепенно индивидуализируется; в восприятии смерти проявляется двойственность христианской эсхатологии, предполагающей как бы два суда над человеком. Первый суд, индивидуальный, происходит после кончины.

Существует еще всеобщий Страшный суд, когда весь род человеческий предстанет перед лицом высшего судии.

Последовательность этапов «открытия индивидуальности» в искусстве подчинена определенной закономерности, выявленной Д. С. Лихачевым .

Сначала человек изображался как ряд поступков, которые интерпретировались в свете его социального положения. Затем (XIV—XV вв.) раскрываются отдельные психологические свойства и состояния человека — его чувства, эмоции. И наконец, открыва-

* Gusdorf G. La decouverte de soi, P., 1948. ** Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси.

ется внутреннее единство, связующее звено и производящая сила отдельных психических свойств — индивидуальный характер. Та же тенденция видна и в светской скульптуре. На рубеже XIII— XIV вв. французский король Филипп IV упрекал папу Бонифация VIII за то, что тот велел воплотить в своей статуе не общую идею папства, а собственную внешность. В XIV—XV вв. портретные статуи стали уже нормальным явлением. Но каково бы ни было самосознание средневекового человека, он не перестал еще ощущать себя привязанным, принадлежащим кому-либо или чему-либо.

В восприятии средних веков индивид казался микрокосмом — частью и уменьшенной копией мира. Макрокосм был организован иерархически, и такой же представлялась и личность. Индивидуальное «Я» не было и не могло стать центром этой картины мира. В эпоху Возрождения «отношение переворачивается. «Человек есть модель мира»,— сказал Леонардо да Винчи. И он отправляется открывать себя».