Цвет: кодирование и категоризация
К классическим темам исследования в сравнительно-культур- ной психологии относится и восприятие цвета. Как уже отмечалось, данная проблема заинтересовала ученых уже в середине XIX в., затем ее исследовал У. Риверс. В дальнейшем эта область оказалась наиболее пригодной для проверки гипотезы лингвистической относительности Сепира—Уорфа, так как цветовое пространство удобно для изучения: любой цвет может быть однозначно определен в терминах объективных физических измерений (по тону, яркости, насыщенности).
Гипотеза лингвистической относительности лежит в основе разработанной в 20–30-е годы XX столетия концепции о существовании неразрывной связи между структурой языка, с одной стороны, и характеристиками мышления и способом познания внешнего мира — с другой. Первоначально эта идея была сформулирована американским лингвистом и культурантропологом Э. Сепиром [1884–1939], полагавшим, что
«…люди живут не только в объективном мире вещей и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают,[с. 65]они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления. На самом же деле "реальный мир" в значительной степени бессознательно строится на основе языковых норм данной группы» [цит. по: Уорф, 19996, с. 58].
Дальнейшая разработка концепции принадлежит Б. Уорфу (1891–1941), который еще более категорично утверждал, что языки расчленяют мир по-разному, поэтому обнаруживается относительность всех понятийных систем. Более того, он выдвинул доктрину лингвистического детерминизма, т. е. односторонней причинной связи между языком и познавательными процессами: «…основа языковой системы любого языка (иными словами, грамматика) не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив, грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума»[Уорф, 1999а, с. 97].
Итак, мышление и восприятие, по мнению Сепира и Уорфа, не могут не зависеть от того, на каком языке говорит человек. В современном языке эскимосов имеется около двадцати слов для обозначения понятия снег, в английском языке — одно, а в языке ацтеков есть только одно слово, обозначающее и снег, и лед, и холод. В соответствии с гипотезой лингвистической относительности пришлось бы признать, что эскимосы способны воспринимать больше видов снега, чем американцы, а у ацтеков с восприятием снега возникают большие сложности.
Но как совершенно справедливо отмечают М. Коул и С. Скрибнер, крайние формы лингвистической относительности если не исключили бы, то весьма снизили возможность межкультурного обмена знаниями, так как «изучение мира ограничилось бы только теми явлениями или чертами, которые закодированы в нашем языке»[Коул, Скрибнер, 1977, с. 56].
К счастью, эмпирические данные свидетельствуют о не столь значительном влиянии языка на восприятие и мышление. Многие психологи, изучавшие воздействие лексических различий на познавательные процессы, исходили из слабой версии гипотезы лингвистической относительности, гласящей, что языки отличаются друг от друга не столько тем, что в них можно выразить, сколько тем, что в них легче выразить. Если согласиться с этим, можно предположить, что наличие нескольких слов для категории снег облегчает выявление некоторых нюансов во внешнем мире и делает [с. 66]более точной вербальную коммуникацию относительно этого феномена.
Соответственно, следует ожидать, что чем легче обозначить словами те или иные перцептивные категории, тем с большей легкостью они используются мышлением. Именно для проверки этого предположения было избрано изучение восприятия цвета. Так, слабая версия гипотезы лингвистической относительности подтвердилась при изучении восприятия цвета у американских индейцев зуни, в языке которых не различаются желтый и оранжевый цвета. Действительно, индейцы, говорившие только на родном языке, чаще других ошибались при узнавании этих цветов. Меньше ошибок делали индейцы-билингвы, и еще меньше — говорившие только на английском языке. Иными словами, тот, кому легче было обозначить цвета, легче их узнавал [Коул, Скрибнер, 1977].
Но в последние десятилетия некоторыми исследователями подвергается сомнению даже слабая версия гипотезы Сепира—Уорфа. Долгое время ее подтверждением служили многочисленные данные о несовпадении границ цветовых обозначений у представителей разных языковых групп. Американские культурантропологи Б. Берлин и П. Кэй не отрицали этого, но в своем классическом труде «Базовые термины для обозначения цветов: универсальность и эволюция» обратили внимание не на границы между цветами, а на центр — на то, что они назвали фокусными цветами [Berlin, Kay,1969].
На первом этапе они просили испытуемых — представителей 20 языковых групп, проживающих в США и знающих, кроме родного языка, английский, выделить базовые термины для обозначения цветов на их языке. Когда наборы цветообозначений были получены, испытуемые должны были из 329 образцов, окрашенных в разные цвета, выбрать: а) те, которые соответствуют каждой из выделенных цветовых категорий; б) среди них наиболее типичные, соответствующие каждой категории в наибольшей степени.
Как и следовало ожидать, границы обозначения цветовых категорий в разных языках не совпали. Но выбранные испытуемыми «лучшие» для базовых цветов образцы (фокусные цвета) оказались одними и теми же: для черного, белого и красного цветов — в 20 языках, для зеленого — в 19, для желтого — в 18, для синего—в 16, для коричневого и фиолетового — в 15, для серого — в 14, для оранжевого и розового — в 11.
Таким образом, американские исследователи предложили систему цветовых универсалий. Кроме фокусных цветов, универсальной они считают последовательность возникновения цветовых категорий в языках мира. Исследовав 78 языков, Берлин и Кэй пришли к выводу, что 11 основных цветов стали кодироваться в истории любогоязыка [с. 67]в фиксированном порядке, а стадии появления терминов представляют собой ступени лингвистической эволюции языков:
1. Сначала появились названия для белого и черного цветов, и они имеются во всех языках[22].
2. Если язык содержит три термина, то в нем имеется термин для красного цвета.
3. Если язык содержит четыре термина, то в нем имеются термины либо для желтого, либо для зеленого цвета.
4. Если язык содержит пять терминов, то в нем имеются термины и для желтого и для зеленого цветов.
5. Если язык содержит шесть терминов, то в нем имеется термин для синего цвета.
6. Если язык содержит семь терминов, то в нем имеется термин для коричневого цвета.
7. Если язык содержит восемь или больше терминов, то в нем имеются термины для фиолетового, розового, оранжевого, серого цветов.
Поддержку для этой схемы можно найти как в классической литературе, так и в этнологии. При анализе случаев употребления цвета в «Илиаде» и «Одиссее» было установлено, что греки в эпоху Гомера имели трехчленную классификацию цветов: основными терминами являлись белый, черный, красный. Согласно данным британского этнолога В. Тернера (1921–1983), африканское племя идембу находится на той же стадии эволюции языка: «…все прочие цвета передаются произвольными терминами или описательными и метафорическими выражениями. Нередко те цвета, которые мы сочли бы отличными от белого, красного или черного, у идембу лингвистически отождествляются с ними. Синяя ткань, например, описывается как "черная", а желтые и оранжевые предметы объединяются под рубрикой "красных"» [Тернер, 1972, с. 51].
Концепция Берлина и Кэя имеет как ревностных сторонников, так и яростных критиков. За прошедшие годы собрано множество экспериментальных доказательств и ее универсальности, и сс недочетов. Серьезную поддержку теории оказали результаты проверки универсальности фокусных цветов, полученные Э. Хайдер (Рош). Фокусные цвета оказались более кодируемыми, чем нефокусные, т. е. их названия были короче, и испытуемые, говорившие на 23 языках, вспоминали их раньше. Более того, исследовательница обнаружила, что фокусные цвета запоминались точнее [с. 68]нефокусных даже теми испытуемыми, в языке которых отсутствуют названия для них. Этот впечатляющий результат был выявлен у людей народности дани с Новой Гвинеи, цветовой словарь которых состоит всего из двух категорий: мили (темный холодный) и мола (светлый теплый) [по: Коул, Скрибнер, 1977]. Если следовать гипотезе лингвистической относительности, чрезвычайно бедный цветовой словарь народности дани должен был бы тормозить их способности к выделению и запоминанию цветов. Но этого в эксперименте Хайдер не происходило: даже если для многих цветов в языке не было вербальных «ярлыков», при необходимости в категоризации человеку удавалось их запомнить. Но почему? На этот вопрос не было дано ясного ответа. Во всяком случае, большинство психологов искало объяснение полученным результатам не в нейрофизиологической теории категорий цвета. Отнюдь не случайно, что Берлина и Кэя критиковали за игнорирование социального значения цветов в культуре, их использования в символах и ритуалах.
Более того, если в 80-е годы среди психологов считалось доказанным, что фокусные цвета легко запоминаются представителями всех изученных народов, то результаты более поздних исследований позволили их авторам вновь поставить вопрос: а являются ли цветовые категории универсальными?[Roberson, Davies, Davidoff, 2000]. Например, представители народности беринмо с Новой Гвинеи, как правило, лучше вспоминали цвета, для которых у них имелись термины (нол, охватывающий синий, зеленый и фиолетовый, и уор, соответствующий желтому, оранжевому и коричневому), а не фокусные цвета. Приходится констатировать, что проблема восприятия цвета в разных культурах до сих пор далека от разрешения, сходство между ними не столь однозначно, как полагали ранее, а категоризация цветов в большей степени зависит от лингвистического и культурного контекста, чем считали Берлин, Кэй и Хайдер.
В этой связи особый интерес вызывает попытка А. Вежбицкой найти для фокусных цветов «естественные прототипы из окружающей среды». Она выявила ассоциативную связь между черным и ночью, белым и днем. Очевиден и выбор аналогов для зеленого и синего: это — растительность и небо. Так, во многих языках, в том числе и в русском, для обозначения зеленого цвета служат слова, морфологически или этимологически связанные с обозначением травы, растений или растительного мира в целом[23]. Подобные примеры [с. 69]можцо найти и для синего цвета, так, в родном для исследовательницы польском языке словоniebieski (светло-синий) происходит от словаniebo (небо). Желтый— это цвет солнца, не случайно на детских рисунках солнце неизменно желтого цвета. А коричневый ассоциируется с цветом земли. Сложнее всего оказалось выделить прототип для красного цвета. Для него в окружающем нас мире нет постоянного образца, ведь с кровью, с которой его часто связывают, большинство людей не сталкивается столь же часто, как с небом, солнцем или растениями. Но Вежбицкой удалось обнаружить глубинную связь между красным и его ближайшим аналогом в человеческой среде — огнем. Отражения такой связи можно найти во многих языках, например, в русском выражении «красный петух» служит синонимом огня.
Проведя глубокий анализ обозначений цвета в разных языках, исследовательница пришла к заключению, «…что цветовые концепты связаны с определенными "универсальными элементами человеческого опыта" и что эти универсальные элементы можно грубо определить как день и ночь, солнце, огонь, растительность, небо и земля» [Вежбицкая, 1997, с. 283].