Чем женщины, и взрослые дочери

«Я никогда не расстанусь с тобой!» — пообещала сво­ей потерявшей голову от беспокойства матери Мари из фильма «Замкнутый круг Кароль». Сорокалетняя про­фессиональная пианистка Эрика постоянно живет вмес­те со своей матерью - это героиня романа «Пианистка» (1983) австрийской писательницы, лауреата нобелевс­кой премии Эльфриды Елинек и кинематографической версии этого романа Михаэля Ханеке с Изабель Юппер и Анни Жирардо (в главных ролях).

«Пианистка»

Незамужняя женщина, живущая вместе с матерью, - не такой уж исключительный случаи в нашем обще­стве. Это даже обычная судьба в традиционном пред­ставлении о женском предназначении, согласно которо­му карьера женщины допускает лишь три возможных варианта. Первый - жена и мать - подразумевает эко­номическую зависимость существования женщины от ее способности удовлетворить сексуальные потребности мужа. Второй - содержанка, проститутка - для него ха­рактерна экономическая зависимость женщины от не-

ограниченного количества мужчин или несанкциониро­ванной законом связи (связей). Наконец, третий вариант - вдова или незамужняя женщина, когда за экономи­ческую независимость приходится расплачиваться отка­зом от сексуальной жизни.* В последнем случае, если семейные средства позволяют, считается нормальным, когда женщина остается в доме родителей до тех пор, пока у нее не появится необходимость и возможность самостоятельно зарабатывать себе на жизнь.

Времена меняются. В наши дни женщина может жить «вне связи» с мужчиной, то есть быть экономи­чески независимой, но вести сексуальную жизнь, без необходимости «расплачиваться» за нее, подвергаясь общественной обструкции. В современных условиях незамужняя женщина больше не приговорена к проживанию со своими родителями. Она независи­ма, у нее есть собственное жилье, свои друзья, свои любовники. Несколько неловкая ситуация (одинокая взрослая дочь живет вместе со своей матерью, что редко встречается в среднем классе и в городах), раз­ворачивается в символ настоящего извращения. Из­начально противоестественные, длительно замкнутые отношения между дочерью и матерью, очищенные от всех экономических причин их поддерживать, и, со­ответственно, сведенные к их психологической сущ­ности, предстают тем, чем они на самом деле и явля­ются - перверсией.

«Эрика явилась в мир не раньше, чем минули труд­ные годы супружеской жизни. Как только отец передал эстафету дочери, он незамедлительно «покинул сцену». Эрика появилась, отец исчез, - невозможно лучше вы­разить «вытеснение» отца ребенком. Это вытеснение

* Более подробно см.Натали Эйниш «Положениеженщины», там же.

позволяет матери обеспечить себе оправдание «захват­нической политики» в отношении другого существа, полностью подвластного ее воле, что проявляется в пе­ремещении ребенка на место отца. Отцовское участие редуцируется до функции воспроизводства, и все лишь для того, чтобы обеспечить матери любимую игрушку ее нарциссизма - подпорку дефективной идентичности. «Монородительская семья», каких все больше наблюда­ется сегодня, уже не является проблемой сына, лишен­ного отцовского авторитета, которого не в состоянии обеспечить ему материнское воспитание. В наше время в такой семье страдает дочь, лишенная выхода из на­глухо закупоренных отношений с матерью, лишенная притока извне свежего воздуха, прикованная к единс­твенному ложному идентификационному центру. Ско­рее всего, даже став взрослой, она никогда не сумеет из­влечь старую занозу - вытащить наружу причину своего

несчастья.

Первое извращение - мазохизм, который заставляет ее наслаждаться тем, что ей причиняет страдание, пос­кольку ей неведом иной способ существования, кроме как само это страдание. Признанная пианистка, обуча­ющая игре на фортепиано, уважаемая своими учени­ками, Эрика мазохистски возвращается каждый вечер «домой», где мать ждет ее и следит за ней, как за деся­тилетним подростком. В этой абсурдной ситуации она приходит и намертво вперяется в телевизор — нескон­чаемую отупляющую видеожвачку, также как и мать, желающая, чтобы дочь всегда была рядом с ней. «Ни­чего не может быть лучше отдыха у телевизора после долгого трудового дня», — регулярно заявляет мать, у которой «всегда есть право посмотреть «ящик» вместе с дочерью. Часы совместного с дочерью просмотра - са­мые приятные для нее в бесконечном времяпрепровож­дении перед телевизором».

Перед нами просто каталог извращений, с помощью которых поведение дочери сигнализирует о том, что что-то разваливается в этих монструозных отношениях. Первое извращение - они сами, эти отношения, создан­ные престарелой матерью, не желающей, чтобы ее дочь выросла, и «старой» дочерью, не способной избавиться от материнского диктата. Следующее извращение - бес­конечные покупки одежды, которой до верху перепол­нен шкаф (что стало, если верить женским журналам, распространенной проблемой среди современных обес­печенных женщин). Ее шкаф прямо-таки забит дорогой одеждой, которую Эрика практически никогда не наде­вает. По меньшей мере, это способ «бросать на ветер» заработанные деньги и протестовать, таким образом, против диктата матери, всегда настаивающей на эконо­мии, чтобы потом купить квартиру их мечты.

Третье извращение - вуайеризм, который принужда­ет Эрику посещать порнографические заведения, где за несколько монет можно понаблюдать за анонимными телами, занимающимися тем, что сама она не может ре­ализовать с мужчиной. Мать воспитала ее как девочку, которая никогда не сможет стать женщиной - нормаль­ной женщиной, то есть как минимум имеющей семью, мужа и ребенка, а не засидевшейся в девках дочкой-вундеркиндом, сразу после завершения занятий фор­тепиано с учениками отправляющейся в одиночестве в парк, в самую темную его часть, чтобы подглядывать за парочками. Одинокая, бесконечно одинокая Эрика.

Четвертое извращение - саморазрушение. Эрике доставляет удовольствие резать свои половые органы лезвием бритвы, а потом усаживаться возле мамочки перед телевизором, с кажущимся внешним спокойс­твием и безмолвным воплем, — алой полосой, которая сползает вниз по ее ноге. Если она не может выть от возмущения и отвращения, которое вызывает в ней не­обходимость делить свое одиночество с матерью, то она

хотя бы таким извращенным способом напоминает о том, что между ее бедрами взывает к жизни, но умира­ет из-за отсутствия мужчины. Своими действиями она пытается вернуть крови ее инициальную ценность. Но инициация здесь невозможна, так как любое развитие блокировано - материнский запрет перекрыл все воз­можные пути перехода из состояния девочки в состоя­ние женщины.

Наконец, пятое и последнее извращение: мазохизм не только психологический, но и физический, теле­сный, не позволяющий Эрике ответить на признание в любви одного из ее учеников. Ее мазохистские же­лания описаны в длинном письме к нему, в котором она подробно излагает все, что он должен совершить с ней. В ответ на предложенные им взаимоотношения любовников Эрика способна только на их подмену

- убогие метания между порнографической покор­ностью и насильственными манипуляциями с телом другого. (Когда он пытается поцеловать ее, она в от­вет мастурбирует его, и непосредственно перед тем, как он достигнет оргазма, она его бросает). В ее сек­суальной жизни никогда не было места для отноше­ний, точнее для взаимоотношений с мужчиной. Вза­имоотношения требуют наличия другого, иначе, если другой отсутствует, они никогда не будут взаимными. Ранее она не знала иных отношений, кроме как сме­шения идентичностей со своей матерью. В результате

- отвращение к ней, жестокость и чуть ли не переход к инцестуозному акту между матерью и дочерью (не спят ли они в одной постели?), будто в попытке вновь спаять то, что чуть было не распалось под натиском мужского желания - «Мама, я никогда не расстанусь с тобой!».

Показатели

К счастью, не все женщины, живущие в наши дни вместе с матерями, приходят к таким экстремальным отношениям. Но роман и фильм «Пианистка» позво­ляют вскрыть и словно сквозь увеличительное стекло продемонстрировать глубинную логику происходящего. В том числе и сексуальность (представленную здесь в своих наиболее извращенных формах мазохизма, вуайеризма, порнографии и инцеста), которая является не движущей силой материнско-дочерних отношений, а показателем, так как проявляет их истинную психоэмоциональную подоплеку. Как будто «жестокость мате­ринских предписаний может сохранять свое влияние не только в подростковом возрасте, но и гораздо позже, и в особенности по отношению к девочкам, так как им пе­редаются материнские модели сексуального поведения и навязываются представления матери о мире мужчин, управляющие всеми эмоциональными и сексуальными отношениями дочерей с противоположным полом». (Фр. Кушар.) Такая связь между матерью и дочерью, если она длится слишком долго и отсекает все остальные свя­зи, постепенно приобретает уродливые насильственные формы, все более превращаясь в то, чем и является по сути - инцестуозным извращением, чудовищной первер­сией.

Неожиданное вмешательство третьего может быть еще одним наглядным показателем извращенности этих отношений (проиллюстрированное с помощью художес­твенных произведений). Например, драматурга, которо­го приглашают в гости мать и ее взрослая дочь, как в пьесе «До конца» (1981) Томаса Бернхарда. Присутствие этого свидетеля позволяет продемонстрировать читате­лю, что на самом деле представляет собой вдова муж­чины, которого она никогда не любила и не хотела. Вот уже двадцать пять лет она живет одна, со своей взрослой

дочерью, в вечном трауре по своему младшему сыну Ри­чарду, тяжело страдавшему от преждевременного ста­рения и безвременно усопшему, словно в соответствии с высказанным желанием матери. («Я хотела его смерти так горячо, что он умер»). В присутствии третьего не­скончаемый монолог матери вскрывает экстремальный характер «захвата в плен» собственной дочери:

«Мать: Ты чистое мое дитя

А мать порочная твоя

Ужасна я не так ли та

Что держит детку при себе

Не разрешит уйти тебе

Не пустит коль еще жива

Скажи я разве не права

Дочь: Ты мучаешь себя сама

Мать: Да больше жизни я люблю

Себе страдания причинять

Тебя терзать и истязать

Уродуя десятки лет

Обезображена и я

Сама в любви и ты пойми

Мыспаяны одна с другой

любовью подлинной одной

Любовью материнской дитя мое с тобой

Мать не отдаст свое дитя

Она с ним скована навек

И не отпустит никогда

А коль одна из них уйдет

Другая тотчас же умрет

Они обречены на смерть

И за разлукой - сразу смерть

Ведь правда ты поймешь меня

Ведь создана ты для меня

Произвела тебя на свет я только для себя

Ведь ты не Ричард

Что ловко скрылся от меня

Но вся ты только для меня

Ты для меня одной лишь. И сомневаться глупо в том. Принадлежишь ты целиком мне, только мне одной, Вся мне принадлежишь».

Можно надеяться, что для дочери вмешательство автора - драматурга, свидетеля, опубликовавшего эту историю, послужит средством, которое разделит мать и дочь, и снимет, наконец, смертельное заклятие: «А все-таки неплохо быть вместе, жить одним, без посторонне­го вмешательства. Никто не должен встать между нами, ты понимаешь!»

Все, что есть чудовищного в отношениях матери и дочери, может быть выявлено как с помощью художес­твенных средств, так и пристального внимания к тем об­ластям жизни, которые способны вызывать напряжение и не давать ему естественного выхода, таких, например, как сексуальная сфера. Даже если просто отследить трансформацию этих отношений в каждом жизненном возрасте дочери, что, кстати, красной нитью проходит сквозь наше исследование, это само по себе будет весь­ма показательно и красноречиво. Этот последний пара­метр особенно важен, так как разница в возрасте, как и разница полов, исключена из взаимодействия пары «мать - дочь». Когда их отношения застывают в точке без времени, дочь остается в них вечным и полностью зависимым, неспособным жить без матери ребенком; даже если она давно уже стала женщиной, очевидно, что на самом деле именно мать не может обойтись без своей дочери. В таких условиях любое напоминание о том, что дочь растет и взрослеет, переходит из одно­го возраста жизни в другой, означает для матери опас­ное расшатывание незыблемой конструкции — функ­ционального клише, в котором существует пара «мать - дочь». В свою очередь любое такое движение означает

риск пусть малого, но проявления жизни, которого им не достает для разделения, то есть символической смер­ти их как пары, но в то же время возрождения для собс­твенной, индивидуальной жизни.

Последовательное описание отношений «в большей степени матерей, чем женщин» с дочерьми, находящи­мися в разных возрастах, позволило нам вскрыть их ис­тинную суть, хотя, на первый взгляд «матери в большей степени, чем женщины» мало подходят для нашего ис­следования. Пограничные условия, в которых существу­ют вышеописанные пары, и, в особенности, последствия отношений «сращения» взрослого и несовершеннолет­него, со всем грузом моральной и юридической ответс­твенности за них, выявляют их истинную, страшную ли­чину. В деструктивных тенденциях («опустошительных» по выражению Жака Лакана) в конечном итоге прояв­ляется, как мы смогли увидеть, «захват матерью в плен» «одаренного ребенка».

Неудовлетворенность

С точки зрения матери, «материнское захватничество» представляет собой всего лишь глубокое понима­ние и удерживание (в обоих смыслах этого слова - «от чего» и «где») своего ребенка, как «абсолютно отчаян­ная защита, борьба до последней капли крови, против смертельного страха матери потерять и себя с потерей дочери - источника и объекта любви и ненависти одно­временно» (А. Наури). Поэтому она не прекращает удер­живать дочь и вмешиваться в ее жизнь, противореча са­мой себе. Получается, нет ничего экстраординарного в том, что «довольно долго после того, как дитя выходит из детского и далее подросткового возраста, некоторые матери отказываются уважать это новое пространство, возникшее между нею и ребенком. В особенности, это касается дочери, на которую она продолжает проеци-

ровать свои идеи, подворовывать ее самые интимные мысли, вламываться в ее личную жизнь, претендовать на то, что она читает в дочери, «как в открытой книге». (А. Наури).

Такимобразом, площадка для маневра дочери ста­новится чрезвычайно узкой, ограниченной двумя иден­тификационными центрами: во всем и насколько воз­можно быть похожей на мать, и полностью отличаться, всегда совершая противоположный материнскому вы­бор. В том и другом случае существует риск выстроить то, что Дональд Винникот называет «ложной самостью». В этой шахматной партии самая значительная фигура - парадокс собственного разочарования этими отноше­ниями. Так как, с одной стороны, дочь никогда не смо­жет полностью удовлетворить амбиции матери, потому что на самом деле она занимает не свое место, и какой бы она ни была хорошей, этого никогда не будет достаточно. Дочь должна будет постоянно доказывать, что способна на героические свершения, и стараться соответствовать бесконечным материнским требованиям «быть лучшей»: самой красивой, самой талантливой и т.п. Все эти требо­вания появляются вследствие рационализации подсозна­тельного намерения дать дочери все то, чего не достает самой матери. С другой стороны, вышеупомянутая «шах­матная партия» не может в той же мере разочаровывать мать, так как для нее дочь - всего лишь объект проек­ции, приукрашиваемый ради собственного удовольствия и развлечения. Нам уже известна способность «матерей в большей степени, чем женщин» выдумывать идеальный образ девочки без недостатков — сооружать ей велико­лепную прическу, приписывать возвышенные чувства и исключительную одаренность и т.д.

«Нарциссические злоупотребления» происходят в сдвинутой реальности, в бесконечном продолжении, смещенном по времени вперед, в подвешенном состо­янии. Поэтому «захваченной в плен» дочери не хватает

психического ресурса даже на то, чтобы высвободиться из материнской оболочки, то есть принять материнское разочарование, оставив ее неудовлетворенной; отсю­да катастрофические саморазрушительные тенденции (наркомания, самотравмирование, попытки убийства и самоубийства). Матери же всегда удается восстановить свои силы, найти в поведении дочери, чем вновь подпи­тывать свою потребность в нарциссическом удовлетво­рении. Постоянно и не до конца удовлетворенной мате­ри соответствует всегда и абсолютно неудовлетворенная дочь — это инфернальная, губительная для жизни, но на удивление прочная и живучая связь.

От «захваченного в плен» ребенка к извращенной женщине, или от «Беллиссимы» к «Пианистке»: худо­жественный вымысел позволяет нам, опустив интервал в тридцать лет, соединить в одну картину две взаимодо­полняющие иллюстрации одной и той же материнской идентициональной проблемы. Она заставляет мать при­нести свое дитя в жертву и запереть его в извращенной связи, в собственной нарциссической проекции, любов­ной сверхопеке. Пожалуй, не столько отцов, сколько матерей должны особенно опасаться современные Ифигении.