Партизанское движение на подъеме 5 страница

Население оккупированных районов начинало по­нимать свою силу. Желавшие бороться с врагом шли к нам непрерывным потоком. Среди них были люди самых различных возрастов и профессий. Это откры­вало широчайшие возможности для нашей работы. В конце июня меня посетил мой бывший командир отряда Цыганов. Долго мы вспоминали с ним сорок первый год. Огромная разница бросалась нам в глаза. Осенью сорок первого года гитлеровцы, опи­раясь на быстрое движение своих армий, дезоргани­зовали местное население своей демагогической про­пагандой, хвастовством — с хода взять Москву и за­кончить войну через месяц-два.

Летом сорок третьего большинство гитлеровских солдат и офицеров потеряло веру в осуществление военных замыслов фашистского командования.

Осенью сорок первого белорусское население нам сочувствовало и помогало.

Весной сорок третьего года подавляющее боль­шинство населения уже принимало активнейшее уча­стие в разгроме оккупантов. В первую военную зиму мы месяцами не снимали с плеч автоматов, теперь мы жили в окружении партизанских отрядов и действую­щего с нами населения; имели прекрасное жилье, кух­ни, бани. Могли по-человечески отдохнуть на досуге.

Узнал обо мне и Черный, прислал своих людей навстречу. А на мою просьбу откомандировал в мое распоряжение Дубова, Рыжика, деда Пахома, Теле­гина, Терешкова, Никитина и некоторых других. Че­рез некоторое время часть товарищей благополучно прибыла в наше распоряжение. При этом Черный мне рассказал, что с Дубовым он около шести месяцев не имеет связи. «Буфетчик» ему крайне нужен, а Пахому Митричу предоставлена полная свобода действовать по своему усмотрению: «Он и без моих указаний иногда выполняет поручения местных партизанских отрядов».

И наш замечательный дед не замедлил навестить нас самолично. Это была радостная, глубоко волную­щая встреча старых боевых друзей. Хотя все это со­стоялось не в красавице Москве, а День Победы еще был далеко впереди, но все мы были счастливы, и наша совместная борьба с врагом стала намного эф­фективней.

Пинский буфетчик Рыжик, проведав о моем воз­вращении, стал давать ценные данные нам и Черно­му. А скоро переехал в Кобрин и установил с нами еще более тесную связь.

Перед нами стояла, как и раньше, задача тща­тельно проверять идущих к нам людей. Всем честным людям надо было помочь находить место в нашей об­щей борьбе, где они могли бы причинить наибольший урон неприятелю. Понятно, что выполнение этой зада­чи требовало от нас железной выдержки и уменья проникать в психологию человека. Трудно и опасно было производить диверсии на железнодорожном транспорте, организовать взрывы объектов в гитлеров­ских гарнизонах. Труднее было проникать в мастер­ские, склады, учреждения, воинские части оккупантов. Ошибешься — смерть. Но еще труднее было подхо­дить к человеческой душе, придавленной, а — кто зна­ет? — может быть, и исковерканной фашистским ре­жимом.

Однако нам удавалось справляться и с этим труд­ным и ответственным делом. Мы находили наших, до конца преданных советской родине людей, и они шли туда, куда их посылали. Подавляющее большинство этих людей показывало высокие образцы дисциплины и стойкости при выполнении боевых заданий.

Давая то или иное задание, мы принимали все не­обходимые меры к тому, чтобы наш исполнитель не пострадал и чтобы гитлеровцы не могли распра­виться с его семьей или ближайшими родственниками, как это случилось с семьей Конопадского. Некоторые из этих людей, принимая наши поручения, сами про­сили взять их семьи и вывести в лес, некоторым об этом напоминали наши представители.

Осенью 1943 года у нас насчитывалось более се­мисот семейств, состоявших главным образом из жен­щин, подростков и детей. Но еще летом нам при­шлось начать строить партизанскую деревню в лесу. Бойцы, привыкшие к труду и имевшие опыт строи­тельства в лесных условиях, быстро построили не­сколько первых землянок. Этого было достаточно, чтобы женщины сами взялись за это дело. Они созда­ли добровольные женские строительные бригады, и строительство пошло полным ходом.

Выбранное нами удаленное от обжитых мест уро­чище было недоступно для карателей. В течение ле­таи осени 1943 года оно было застроено настолько, что скоро наш семейный партизанский лагерь имел уже, кроме жилых землянок, бани, пекарни и обору­дованные бараки для больных и выздоравливающих после ранений бойцов и командиров.

О партизанской санитарной части следует расска­зать несколько поподробнее.

Среди десантников группы Топкина был молодой врач Александр Холоджиев и военфельдшер — Нико­лай Рубцов. В момент раскрытия парашюта у Холоджиева стропами ободрало кожу под подбородком. Молодой двадцатидвухлетний человек вынужден был отпустить бороду. А борода у Холоджиева за не­сколько месяцев выросла огромная. Молодой врач стал похож на пожилого доктора с солидным стажем врачевания. Сам Александр обрел солидность, реши­тельность в действиях и вдумчивость. Десятки сложных операций, проведенных Холоджиевым на ветру под открытым небом или под плащ-палаткой, иногда ночью при свете костра или коптилки, без надлежа­щего инструмента, оказались удачными. Однажды он ампутировал ногу подрывнику, и ему пришлось обре­зать берцовую кость древесной пилой, но операция закончилась благополучно. Было ли причиной этому искусство молодого врача или сверхвыносливость со­ветских людей, которую они обретают в момент смер­тельной опасности для своей родины, но только авто­ритет Холоджиева рос не по дням, а по часам. Наш бородач приглашался на консультации опытными хи­рургами, работавшими в соседних партизанских отря­дах, он принимал младенцев у деревенских рожениц, к нему обращались жители партизанской зоны. Чер­ная борода Александра плохо маскировалась в редких зеленых кустарниках на болоте. Врача опознавали издалека и были всегда рады его появлению. Александр Холоджиев проявлял не только пре­красные способности советского врача, но и органи­затора. По его настоянию строились необходимые по­мещения для больных и раненых, вспомогательные службы для продуктов, бани для дезинфекции и стир­ки. А впоследствии, когда наше положение на болотах упрочилось, у Холоджиева были свои коровы, пекар­ня, мастерские по пошивке белья и т. п. Холоджиев почти не употреблял спиртного, всегда был трезв и рассудителен, но молодость все же иногда проявлялась в нем бурно, рьяно, вскипала в пустяковых спорах, порой не значащих, и 'вырывалась на поверхность.

Помимо своих прямых обязанностей, наш главный медик заведовал складом спиртного, и здесь он был неумолим и неподкупен. Хранилища свои он содержал в секрете: когда он брал и где, никто не мог проведать, просить же это снадобье у него было бесполезно.

В санчасти царил образцовый порядок и незыбле­мый авторитет нашего врача.

Иначе вел себя военфельдшер Николай Рубцов. Этот не был доволен своей профессией и все стремил­ся вырваться на боевые операции. Обладая качества­ми строевого командира, он выдвинулся по этой ли­нии, и ему было поручено командовать подразделе­нием автоматчиков. Рубцов хорошо показал себя при выполнении боевых заданий.

В нашем семейном лагере женские бригады зани­мались не только строительством. Они создали не­сколько боевых групп.

Зная прекрасно подходы к населенным пунктам и складам в районе Пинска, боевые группы женщин и девушек весьма успешно захватывали фашистские за­пасы продовольствия и табуны скота, приготовленные для отправки в Германию. Только в одной такой опе­рации женская боевая группа при содействии несколь­ких автоматчиков отбила у оккупантов семьсот голов коров, более тысячи овец, которые были угнаны в лес, в район расположения семейного лагеря. Таким же способом было захвачено большое количество муки и соли.

Боевые группы девушек и молодых женщин вы­полняли немало заданий по разведке и диверсиям. Они помогали соединению завязывать связи с инте­ресовавшими нас людьми, а иногда захватывали и до­ставляли в лес фашистских солдат.

Позднее в семейном лагере были созданы различ­ные мастерские, в которых шилось для бойцов белье, полушубки из выделывавшихся там же овечьих шкур, из шерсти изготовлялись валенки, вязались джемпе­ры и перчатки, производилась починка белья, верх­ней одежды и обуви.

Женщины и девушки семейного лагеря не были для нас обузой,— они помогали нам в повседневных боевых делах и освобождали большое количество бойцов от хозяйственных дел и забот. Семейный ла­герь стал числиться у нас тыловой частью, полезной для боевой работы.

* * *

Как-то вернувшись с центральной базы, я застал у себя в штабной землянке Сергея Ивановича Сикорского. Он радовался как ребенок. Только накануне ему удалось вырвать из фашистского рабства свою жену и троих детей.

Война застала Сикорских в Бресте, где Сергей Иванович был секретарем обкома партии по кадрам. Старшей его дочке исполнилось тогда девять лет, а младший сынишка только что начал ходить. Гитлеров­цы захватили Брест, а семья Сикорских не успела уйти. Какой-то военный, забежавший впопыхах на квартиру Сикорских, сказал жене, что Сергей Ивано­вич умер у него на руках. Надеяться семье было больше не на кого. Убитая горем женщина взяла ребяти­шек и, в чем была, ушла из дому к дальним род­ственникам на окраину города. Там, в жалкой лачуге, под чужим именем Сикорские провели страшных два года. Босые и голодные ребятишки побирались под окнами. Повыползшие из своих щелей бывшие кулаки и подкулачники, в угоду «панам-фашистам», травили беззащитных детишек собаками, бросали в них кам­нями, ругали безобразными словами.

Слезы подступили у меня к глазам, когда я слу­шал печальную повесть семьи Сикорских. Я вспомнил свое горькое детство, холодную грязь осенних дорог, от которой ныли босые ноги, высокие окна богатеев, псов, хрипящих от ярости, и толстые морды хозяев. Тот, кто сам не пережил подобных унижений, не пой­мет, как иссушают они детскую душу.

Но вот 4 мая 1943 года наша авиация совершила налет на военные объекты Бреста. Был поврежден вокзал, разбиты железнодорожные стрелки и пути. Дождь фугасов и зажигалок охладил пыл зарвавших­ся в своем усердии фашистских прислужников. Они поняли, что Красная Армия сильна и что недалек тот день, когда им придется отвечать за свои подлые по­ступки. И страшная звериная натура хозяйчика из­менилась как по волшебству. Детишек, которые при­выкли за два года «нового порядка» далеко обходить крепкие, заново покрашенные дома с высокими огра­дами и гремящими железом цепными псами, стали наперебой зазывать в эти дома. Двери, которые еще вчера со стуком захлопывались перед их носом, сего­дня гостеприимно распахивались. Руки, награждав­шие тычками, начали гладить по головке. Ребятишек называли «панычами», сажали за стол и угощали, как дорогих гостей, их умывали, чесали, наделяли обнос­ками, а одна «сердобольная» тетя — лавочница — да­же сводила детишек в баню и отпустила домой во всем чистеньком.

В это самое время в лачужку Сикорских пришла незнакомая женщина и передала записку с сообще­нием, что Сергей Иванович просит жену на другой день выйти с детьми для встречи на опушку леса. Сикорская не поверила этой записке и, опасаясь про­вокации, не только сама никуда не пошла, но и де­тишкам в этот день выходить из дому запретила. А женщина была женоргом партизанского соедине­ния и посланцем Сергея Ивановича. Делать нечего, пришлось Сергею Ивановичу писать записку своей рукой, И вот вся семья потихоньку выбралась из го­рода и в радостном волнении поспешила к условлен­ному месту. Женщина и детишки уже подбежали к опушке леса, когда внезапно из высокой ржи поднял­ся в рост отряд немецких солдат. Сикорская, таща за собой перепуганных детишек, кинулась прочь. Ее до­гнали, объяснили, что это необходимый для встречи маскарад, и «под конвоем» увели в лес.

Я поехал в семейный лагерь и познакомился с семьей Сикорского, с волнением пожал огрубевшую руку изможденной маленькой женщины, держал на руках худенького большеглазого мальчика. Я вспо­мнил своего Вилена — давненько уже не получал я писем из дому,— розового, веселого, озорного. Какое счастье, что его не коснулись ужасы «нового порядка»!

Странные позывные

В этот солнечный день я почему-то особенно за­скучал о Дубове Павле Семеновиче. В мыслях у меня всплывали одна за другой картинки из бесед у кост­ров в первую зиму, вспомнился шестисоткилометро­вый переход. Дубов теперь издалека казался велика­ном. Да и на самом деле этот человек был особен­ным. В самую трудную минуту он будто предугады­вал настроение людей и приходил им на помощь.

Сидишь бывало у костра, задумавшись. Он подой­дет, посмотрит на тебя, усядется поближе, да и заго­ворит о главном, будто прочитал твои мысли. «Всегда этот человек был таким или лишь в сложной и тяже­лой обстановке? Шесть месяцев нет связи! Такого друга потерять... Неужели погиб?»—думал я, шагая вдоль канавы.

Докладывая расшифрованные радиограммы, на­чальник связи пригласил меня послушать в двадцать один час концерт из Москвы, составленный по заяв­кам знатных летчиков.

В такое время суток у нас наступало затишье. Я дал согласие.

Собралось человек восемь, не считая радистов. Музыка была изумительной, слышимость превосход­ная, в воздухе никаких помех. Но радист Петя время от времени регулировал настройку, музыка отдаля­лась, слышался писк передатчика, Мой адъютант по­просил радиста остановиться. Но Петя был в науш­никах, не слышал слов товарища Калугина и продол­жал время от времени менять длину волны, Я понял: он за кем-то охотится в эфире. Один из командиров подошел и прикрикнул на связиста. Тот снял науш­ники и, как бы спохватившись, сказал:

— Извините, товарищ полковник! Кто-то переда­ет открытым текстом позывные, а может, условлен­ный сигнал. Через каждые три минуты посылает в воздух по три буквы: «ДПС», «ДПС», «ДПС». Пере­датчик работает на волне очень близкой к радиове­щанию, порой их плохо слышно из-за музыки, и я чуть поворачивал рукоятку. Думал, услышу что-ни­будь еще.

Над Петей посмеялись и стали расходиться по своим землянкам. Утомленный переживаниями ми­нувшего дня, я заснул крепким сном

Проснулся, как всегда, очень рано и стал проду­мывать порядок дня, Но у меня еще не развеялись впечатления от вечернего концерта, я невольно начал вспоминать музыку, песни и эти «ДПС», «ДПС», «ДПС»... Затем снова вспомнил Дубова Павла Семе­новича. И у меня в голове мелькнула мысль о совпа­дении необычного радиосигнала с инициалами моего друга. У Дубова не было рации, и получить ее без нашего содействия он не мог.

«А если он достал ее случайно или связался с Мо­сквой, то зачем ему передавать свои инициалы откры­тым текстом? Но кто-то же передает эти три буквы, почему же нельзя допустить, что это делает именно он или кто-либо из связанных с ним людей? Если ему удалось достать рацию с радистом, то, не имея обще­го с нами шифра и программы связи, он не в состоя­нии передать нам и единого слова, При его докумен­тах эти три буквы ничего не означают и не могут вы­звать к нему подозрения у гитлеровцев, если бы они даже его засекли. Поэтому он или его радист без ма­лейшего риска может посылать в воздух эти «ДПС», на которые можем обратить внимание только мы и никто больше. Если у него есть рация, то он, как и мы, может заблаговременно знать о передаче из Мо­сквы интересного концерта, вот и решил время от времени подавать эти сигналы.

Я быстро соскочил, обулся и пошел к радистам.

— Знаете что? — сказал я начальнику узла свя­зи,— У меня создалось предположение, что тремя буквами «ДПС» напоминает о себе наш Дубов Па­вел Семенович, с которым мы потеряли связь. Что вы, товарищ командир! Откуда он может взять рацию? — возразил товарищ К.

— Дубов Павел Семенович! Точно, все совпадает, не иначе он! — воскликнул радист Петя.

— Ну, так вот вам задание: в течение трех суток установить связь с этим «ДПС», а там мы выясним, что к чему.

— Открытым текстом ведь запрещена всякая пе­редача, товарищ командир,— напомнил мне старший из связистов.

— Автомат выпускается для того, чтобы поражать противника огнем. Но если вы не сумеете во-время привести в действие эту машинку и разобьете гитле­ровцу черепок прикладом, вам засчитают все равно. Рация — ваше оружие, и старайтесь поразить им про­тивника любым возможным способом. Позывные у вас теперь уже есть. Но если вы их зашифруете, они потеряют всякий смысл, вызывать можно только от­крытым текстом. Ну, детали вы придумаете лучше ме­ня, а мне доложите о результатах.

— А можно, товарищ полковник, передать ему ваши инициалы, если мы с ним свяжемся? — спросил загоревшийся возможностью выполнить сложное за­дание связист-комсомолец Петя.

— Передавайте.

Через три дня мне доложили, что связь с «ДПС» установлена и по всей вероятности это Дубов. Но для уточнения деталей у меня попросили радисты до­полнительно трое суток.

Спустя несколько дней на одной из вспомогатель­ных точек мне представили человека лет двадцати восьми, прихрамывающего на одну ногу. Незнакомец отрекомендовался Яном Мовинским, работавшим ра­нее телеграфистом. Когда гитлеровцы оккупировали Польшу, он уехал в деревню, а затем перебрался в Брест, где у него проживала мать, Брат его работал - в железнодорожных мастерских, где и познакомился с гражданином Доминым Иваном Куприянычем. За­тем им удалось достать рацию, которую оставила одна группа на хранение местному жителю осенью со­рок первого; обещали зайти за ней, но не вернулись.

— Радиста не нашли и поручили мне на ней ра­ботать, — рассказывал Мовинский. — Ля ключом вы­стукивать могу. А шифра у нас нет, нет и программы связи. Пришлось посылать в воздух позывные «ДПС» на тех же волнах, на которых производится передача концертов из Москвы. Вот я и стучал недели две кря­ду, пока не получил ответную депешу. Теперь я по со­вету Домина и брата поступаю сторожем одного магазина в Бресте, но для этого нужна реко­мендация. В Дрошченском районе один из моих дальних родичей работает бургомистром, я выехал из города к нему попросить рекомендацию. Попутно к вам и заглянул...

Мы тщательно разработали шифр и программу связи с Дубовым, и у нас получилась новая, хорошо засекреченная точка связи в Бресте.

Я тщательно продумал все сообщения Мовинского.

Нам из Москвы радировали в сорок третьем: «Со взрывами у вас получается хорошо. Вы подрываете гитлеровские эшелоны и организуете взрывы враже­ских объектов. Но главное теперь — усилить развед­ку. Гитлеровские войска, откатываясь на запад, со­здают укрепленные пункты обороны. И для успешного продвижения наших войск нужны разведывательные данные о противнике».

В этих условиях трудно переоценить значение сво­его человека, проникшего в аппарат противника и имеющего радиосвязь с нами. Именно через Дубова, установившего прочную связь с работниками брест­ского почтамта, нам удалось систематически добывать ценные сведения.

Всем народом

После провала июльского наступления гитлеров­цев на Курской дуге Красная Армия, сокрушая на своем пути все преграды, стальной лавиной двину­лась на запад. С каждым днем все отчетливее выри­совывался крах нацистской Германии.

Не в силах больше скрывать от населения свои поражения на восточном фронте, фашистское коман­дование сообщало в сводках об оставлении гитлеров­скими войсками советских городов и целых районов «по стратегическим соображениям» или «для выравни­вания линии фронта».

Советские граждане, насильно мобилизованные ок­купантами для работы на промышленных предприя­тиях, железнодорожном транспорте и в учреждениях, не могли пассивно ожидать прихода Красной Ар­мии. Они искали путей и средств отомстить ненавист­ным захватчикам.

Даже те немногие, которые с приходом гитлеров­цев поддались фашистским провокациям, готовы бы­ли любой ценой искупить свою вину перед советским государством. Все эти люди искали встреч с нашими представителями. Они просили заданий и средств для нанесения ударов по врагу.

Основные районы партизанской борьбы — Пин­ские болота и Полесье — значительно приблизились к линии фронта. Наладилась связь и улучшилось руко­водство местными партизанскими отрядами со сторо­ны ЦК КП (б) Белоруссии и Центрального штаба партизанского движения. Усилилось снабжение пар­тизан взрывчаткой, оружием, боеприпасами.

Партизанское движение в Белоруссии достигло огромного размаха. Оружие, боеприпасы и взрывчат­ку местные партизанские отряды добывали теперь не только от гитлеровцев, но и получали с Большой земли. Подрыв железнодорожных поездов к этому времени был освоен так, что его организовать могли даже деревенские подростки, дай им только взрыв­чатку и арматуру.

Перед нами открылись неограниченные возможно­сти для массового нанесения ударов по врагу в заня­тых им районах. Фашистское руководство принимало все меры для подавления советского народа на окку­пированной территории.

Наместник Белоруссии — Вильгельм Кубе — при­менял самые разнообразные средства для борьбы с советским народом. Он был опытным и опасным про­тивником.

На одном из совещаний гебитскомиссаров в Барановичах весной 1943 года Кубе примерно так изло­жил задачи колонизаторской политики фашистов:

«Мы должны считаться с тем, что перед нами со­вершенно иной противник по сравнению с тем, кото­рого мы встречали в Европе... Большевики сильны своей организацией. Комсомол — это такая массовая организация, которая охватывает подавляющее боль­шинство советской молодежи. Упорство и стойкость комсомола испытали на себе наши солдаты, сражав­шиеся в боях с комсомольскими частями.

Мы должны создать в Белоруссии массовые мо­лодежные организации, формально воспроизводящие организационные принципы комсомола, но работаю­щие в интересах великой Германии.

Мы должны создать в Белоруссии национальные формирования, которые могли бы быть противопо­ставлены партизанам...

Белорусский народ не велик по своей численно­сти, и нам не нужно бояться, что, почувствовав предо­ставленные ему возможности, он может впоследствии стать опасным для нас противником. Мы успеем реализовать свои преимущества, вытекающие из победы нашей армии, а в данное время мы должны создать видимость полноправия белорусского насе­ления.

Мы должны организовать экскурсии белорусской молодежи в Германию и наглядно показать то, что мы иногда обещаем.

Я снесся с фюрером и получил одобрение этого плана...»

Весной 1943 года мы уже систематически получа­ли сведения о выступлениях кровавого фашистского диктатора и были в курсе основных его планов и на­мерений. Получаемые нами сведения, документы представляли исключительную ценность не только для нас, но и для Верховного командования Красной Ар­мии. «Лойяльная» тактика, о которой говорил Кубе на барановическом совещании, сочеталась у него с открытыми и скрытыми карательными акциями про­тив белорусского народа.

В Белоруссии были собраны сотни опытных про­вокаторов из разных государств Европы, оккупиро­ванных немцами. Профессиональные убийцы засыла­лись в партизанские отряды для диверсионных актов против руководителей. Но простые советские люди разоблачали агентов Кубе, расстреливали и вешали их на осинах белорусских лесов.

Кубе посылал на борьбу с партизанами специаль­ные дивизии до зубов вооруженных эсэсовцев. Но сожженные деревни и села умножали ряды народ­ных мстителей и увеличивали сопротивление совет­ских людей оккупационному режиму. На стороне пар­тизан были симпатии широких народных масс. Пар­тизанское движение в Белоруссии росло и крепло с каждым днем.

Советские люди, поднявшие знамя вооруженной борьбы против фашистских захватчиков, многому научились в тяжелой кровопролитной борьбе с силь­ным и коварным врагом. От обороны они переходили к наступлению, проникали в лагерь врага и били его всюду, где создавалась для этого хоть малейшая воз­можность.

В сентябре 1943 года в минском городском театре происходило совещание фашистского актива по во­просу усиления борьбы с партизанским движением. И тут партизаны «сказали свое слово»: взрывом в театре было убито и покалечено более сотни актив­ных фашистских руководителей, Но Кубе удалось из­бежать участи своих сподручных.

Взбешенный диктатор начал подготовлять драко­новские меры расправы с советским народом. Парти­заны спешно принимали свои контрмеры.

В двадцатых числах октября 1943 года, через ме­сяц после взрыва в театре, рука народного мстителя настигла кровавого диктатора. Из Барановичей, где Кубе выступал на митинге перед солдатами, отправ­ляемыми на восточный фронт, позвонили в Минск на его квартиру, чтобы был подготовлен ужин. «Госпо­дин наместник почувствовал себя утомленным».

Ужин для Кубе был подготовлен, но этот ужин оказался для него последним. Вынесенный ему смерт- »ый приговор был приведен в исполнение: взры­вом толовой шашки Кубе был убит в собственной по­стели.

Так бесславно закончилась жизнь гитлеровского наместника, поставившего своей целью сделать Со­ветскую Белоруссию «провинцией Восточной Прус­сии».

Организатором этой диверсии был москвич-десантник, выпрыгнувший в соединение Щербины—Кеймаха; исполнительницей была славная белорусская женщи­на, истинная патриотка своего народа, оставленная ЦК КП(б) Белоруссии в тылу у гитлеровских захват­чиков для подпольной работы.

Мы были особенно рады, когда узнали, что в практическом осуществлении уничтожения кровавого диктатора принимал участие товарищ Хатагов Харитон Александрович, тот самый осетин, которому под Молодечно весной сорок второго года был вручен дробовик деда Пахома. Ему же пришлось выводить в лес исполнительницу, связную «Черную», и ее семью, и переправлять их затем на Большую землю.

Харитон Александрович Хатагов был кандидатом ВКП(б). К осени сорок третьего года он имел на своем счету семнадцать сброшенных под откос вра­жеских эшелонов и ряд других ответственных ди­версий.

Гитлеровцы потеряли всякую надежду подавить партизанское движение карательными экспедициями. Они начали поспешно укреплять железнодорожные и шоссейные магистрали. Спилили леса по обеим сторо­нам железнодорожной линии и шоссе на сто—сто пятьдесят метров. В отдельных местах заминировали" подходы к полотну и увеличили численность охраны. Чтобы защитить железные дороги от диверсий, гитле­ровцы превратили их в укрепленную полосу. Но чис­ло крушений железнодорожных эшелонов продолжа­ло расти, принимая катастрофические размеры для оккупантов. Подход к линии с каждым днем стано­вился труднее, но зато все больше и больше парти­занских отрядов овладевали техникой организации крушений, все больше и больше людей, работающих у гитлеровцев на транспорте, включалось в работу по подрыву вражеских поездов. Подрыв вражеских эше­лонов стал осуществляться такими средствами борьбы, как «ПТР».

Из противотанкового ружья с расстояния трех­сот—четырехсот метров одним-двумя выстрелами можно вывести из строя паровоз, можно зажечь ци­стерну с горючим, взорвать состав с боеприпасами и т. п. А стрельбе из этого оружия не могла помешать гитлеровская оборона, расположенная вдоль полотна дороги.

Особенно широкий размах приняла тактика выве­дения из строя вражеских эшелонов с помощью маг­нитных мин и термитных шариков. Шарики попросту забрасывались в крытые вагоны железнодорожника­ми, завербованными нами, и вызывали в пути следо­вания пожар в эшелоне; Магнитки же прикладыва­лись к цистернам и, как правило, при взрыве вызы­вали пожар в составе с горючим.

Кто наблюдал, как горят цистерны с бензином или даже с нефтью, тот знает, что такое пожар в пути на ходу поезда. Огромный столб пламени охватывает весь состав, уцелеть могут только вагоны, находящие­ся впереди от горящих цистерн, но при остановке по­езда пламя бросается вперед и охватывает все осталь­ное, иногда включая паровоз.

Наше соединение в Брестской области, не ограни­чиваясь организацией крушений поездов, начало про­изводить диверсии па промышленных предприятиях и других важных военных объектах противника, расположенных в городах и крупных местечках.

К осени 1943 года диверсии с помощью мин за­медленного действия приняли настолько- массовый характер, что гитлеровцы были бессильны с ними бороться. Взрывы происходили в офицерских столовых и клубах, в военных казармах и мастерских, на же­лезнодорожных станциях и складах. В некоторых районах Брестской, Пинской и Барановической областей наши работники вывели из строя почти все мельницы и спиртозаводы, работавшие на ок­купантов, подорвали большое количество гитлеров­ских хлебопекарен, заводов по обработке масло-молоч­ных продуктов, всевозможных вспомогательных мастерских, складов стратегического сырья и продоволь­ствия. Иногда подпольщики и наши разведчики стави­ли мины-противопехотки даже на тропах, соединяв­ших уборные с казармами, и гитлеровцы, отправляясь по своим надобностям, несли жертвы. Взрывались оставленные без надзора на улице автомашины и тракторы, были такие случаи, когда гитлеровские офи­церы и чиновники взрывались в пути следования от мин, заложенных под сиденье.

Об этом случае следует рассказать поподроб­нее.

Некоторые местные партизанские отряды, дейст­вующие поблизости от своих деревень, особенно нена­видели полицейских, выходцев из тех же населенных пунктов. Да это и понятно, полицианты хорошо зна­ли местность и окружающие леса, в которых скрыва­лись партизанские семьи. Они знали всех родственни­ков партизан и людей, оказывающих помощь парти­занам. Все это они передавали в гестапо, приводили карателей и расправлялись с советскими людьми при первой возможности. Без помощи местных полицей­ских гитлеровцы в наших просторах для партизан не были бы так опасны.

Поэтому партизаны очень часто обращались к нам с просьбой: отпустить им боеприпасов и взрывчатки на то, чтобы разбить тот или иной полицейский уча­сток. Первое время мы часто шли им навстречу в этом их желании и по возможности отпускали проси­мое. Впоследствии мы убедились, что этого делать не следует. К этому выводу мы пришли на таком при­мере.