А. Линдбек: шведский эксперимент

Ассар Линдбек — известный шведский экономист, посвятивший многие работы исследованию феномена государства всеобщего благосостояния — "шведского эксперимента", как сам он назвал это явление в европейской экономической и социальной жизни второй половины XX в. Рассмотрим основные положения его работы[129].

Свое рассмотрение шведского государства всеобщего благосостояния Линдбек начинает с институционального контекста послевоенной экономической и социальной политики Швеции. В это время особое внимание уделялось следующим важным целям. Это экономическая безопасность (как называет ее Линдбек), включающая и полную занятость, и эгалитаризм, подразумевающий как общее сокращение дифференциации доходов, так и снижение бедности. Внимание к этим целям и особенностям их реализации, согласно автору работы, помогает объяснить некоторые характерные черты институционального устройства Швеции на протяжении практически всего послевоенного периода — устройства, часто именуемого шведской моделью экономической и социальной организации.

Упомянутое институциональное устройство лучше всего может быть охарактеризовано как общество с преобладанием крупных и централизованных институтов. Важнейшими его элементами являются:

• значительные расходы государственного сектора и высокие налоги, отражающие амбиции общества всеобщего благосостояния;

• отличающаяся высокой степенью интервенции стабилизационная политика, изначально предназначенная для организации полной занятости в сочетании с активной политикой на рынке труда в качестве важнейшего инструмента;

• попытки государства воздействовать на уровень совокупных сбережений, предложение кредитов и инвестиций, а также на их размещение с помощью государственных сбережений, регулирования рынка капиталов, налогов и субсидий;

• жесткий контроль местных администраций со стороны центрального правительства;

• централизованное установление зарплаты на национальном уровне;

• высокая степень централизации решений, принимаемых в частном секторе: среди производителей господствует небольшая группа крупных фирм, владение финансовыми активами, включая акции, также сконцентрировано в нескольких институтах — трех или четырех банках, шести страховых компаниях и нескольких инвестиционных корпорациях;

• режим свободной торговли, с которым упомянутые централизованные структуры, однако, сочетаются[130].

Согласно Линдбеку, государство всеобщего благосостояния формировалось в Швеции в конце 1960-х — 1970-х гг. и его краеугольным камнем было социальное страхование. Отметим его черты, характерные именно для шведской системы социального страхования:

большинство выплат являются универсальными в том смысле, что они охватывают все население, хотя многие права должны приобретаться путем предшествующего или текущего участия в труде (так называемая плата за труд);

обычно выплаты производятся не по единообразной ставке, а замещают некоторую часть дохода;

значение проверки нуждаемости преуменьшено.

Известно, что до недавнего времени уровень выплат был достаточно щедрым. Ставки замещения составляли по крайней мере 90% заработка (вплоть до "потолка") за исключением пенсионной системы, где они колебались в пределах 65%.

Другие типы трансфертов тоже были довольно щедрыми даже по международным стандартам — особенно различные формы пособий семьям. Например, годовая компенсация одному из родителей, который остается дома ухаживать за детьми; ассигнование на поддержку одиноких родителей. Однако наиболее характерной чертой шведского государства всеобщего благосостояния является, вероятно, то, что социальные услуги — такие, как уход за детьми или поддержка престарелых, — обеспечиваются в основном за счет государства (фактически муниципалитетами или региональными властями), а не за счет семей или частного сектора, как в большинстве развитых стран. Это различие проявляется в том, что финансируемое за счет налогов потребление "социальных" услуг, как оно обычно определяется, в начале 1990-х гг. составляло в Швеции около 20% ВНП по сравнению с 10% в среднем по Европейскому союзу.

Во многом благодаря щедрой политике в области благосостояния совокупные расходы государственного сектора колебались с конца 1970-х гг. в интервале 60-70% ВНП. Для европейских стран ОЭСР данный показатель (средний взвешенный) не превышал 45—50%. Из этих расходов на трансферты обычно приходилось 35-40 процентных пунктов и на государственное потребление — 27-30 процентных пунктов[131].

Что касается распределения располагаемых доходов домашних хозяйств, то оно постепенно уравнивалось после Второй мировой войны вплоть до начала 1980-х гг. Коэффициент Джини упал примерно с 0,28 в середине 1960-х до порядка 0,20 в начале 1980-х гг. (для глав домохозяйств в возрасте 25-64 лет), если определять домохозяйства в единицах потребления. Уровень бедности также был относительно низок. Большинство тех, кто в течение пяти лет входили в группу с наименьшими доходами (менее 50% среднего дохода), за один год переместился в группу со средними доходами и выше.

В 1960-е гг. политика солидарности в установлении заработной платы в основном была направлена на то, чтобы сократить различия в ее размере для работников приблизительно одного уровня подготовки и умений, занятых в различных производственных секторах. Был провозглашен лозунг "одинаковая плата за одинаковую работу". Впоследствии, особенно на протяжении 1970-х гг., цели изменились в сторону уменьшения различий в заработной плате по всем направлениям; скрытым лозунгом этого периода, как отмечает Линдбек, стало требование "одинаковой оплаты за любую работу". Другими словами, цели изменились от "справедливости" до "равенства".

Различия в заработной плате между мужчинами и женщинами были также значительно сокращены. В 1968 г. женщины зарабатывали примерно на 23% меньше, чем мужчины сопоставимых возрастов и образования. К середине 1980-х гг. разрыв сократился до 11%. На этом уровне он сохраняется до сих пор. Имеющийся разрыв связан скорее с различиями в занятиях и условиями работы мужчин и женщин, чем с различиями в оплате одинаковых занятий и условий работы.

Линдбек приводит многочисленные примеры социальных последствий проведения в Швеции мероприятий по созданию государства всеобщего благосостояния. Например, он пишет, что трущобы, являющиеся рассадниками преступности во многих городах США и Великобритании, в Швеции практически отсутствуют. Хотя нельзя не отметить, что в 1980-е — 1990-е гг. физическое и социальное состояние некоторых шведских пригородов начало ухудшаться. Особенно это коснулось тех из них, где расположены наибольшие скопления муниципального жилья и недавних мигрантов (большинство из которых беженцы)[132].

Далее шведский экономист обращается к вопросу о причинах экономического роста и экономических неудач "шведского эксперимента".

С начала процесса индустриализации в Швеции, примерно с 1870 г. и вплоть до 1950 г., рост производительности был одним из самых высоких в мире, возможно, самым высоким. На протяжении так называемого золотого века мировой экономики в период с 1950 по 1970 г. рост производительности также оставался довольно высоким. В течение этого времени ВВП в расчете на человеко-час в Швеции увеличивался на 4,20% в год, в странах ОЭСР — в среднем на 4,46%. Различие между Швецией и странами ОЭСР в 1950-1970 гг. исчезает, если исключить из рассмотрения Западную Германию и Японию — страны, чья экономика была перестроена после поражения во Второй мировой войне.

Пытаясь объяснить относительно высокий экономический рост в Швеции на протяжении целого столетия (1870-1970 гг.), обычно подчеркивают экономическую активность страны, благоприятное развитие условий торговли, свободу предпринимательства, стабильные правила игры, значительные инвестиции в инфраструктуру, крупные и охватывающие широкие сферы инвестиции в человеческий капитал (практически все население Швеции было грамотным уже в XIX в.), относительный социальный мир и жизнеспособное гражданское общество. Это означает, что либеральная, плюралистическая и внешне ориентированная страна, в которой правительство сосредоточено на физической и институциональной инфраструктуре и инвестициях в человеческий капитал, вполне может поддерживать относительно высокий рост производительности. Помогло, вероятно, и то, что Швеции удалось остаться в стороне во время обеих мировых войн.

"Таким образом, — пишет Линдбек, — Швеция стала относительно богатым обществом еще до возникновения особой шведской модели. Необходимо также отметить, что на ранних стадиях построения государства всеобщего благосостояния, в 1950-е и 1960-е гг., рост удельного веса государственных расходов ВВП с 30 до 45% оказался вполне совместим с довольно высокими темпами роста производительности"[133]. Подобно некоторым другим странам с относительно высоким уровнем ВВП на душу населения в 1970 г. (например, США и Швейцарии) в Швеции рост производительности труда в последующие годы оказался менее впечатляющим. Рост ВВП на одного занятого в течение 1970-1996 гг. составлял 1,45% в год, в то время как в среднем по странам ОЭСР значение этого показателя составило 1,73%, а в европейских странах ОЭСР — 2,02%. Расхождение увеличивается, если рост производительности труда измеряется в ВВП на душу населения. Таким образом, в то время как в странах ОЭСР ВВП на душу населения за 1970-1995 гг. вырос примерно на 60%, в Швеции он увеличился на 37%.

В результате этих изменений положение Швеции в рейтинге стран ОЭСР по уровню душевого ВВП с 1970 г. существенно ухудшилось. По расчетам на основе паритета покупательной способности в 1970 г. Швеция занимала 4-е место среди 25 стран ОЭСР с душевым ВВП, на 15% превышающим среднее значение по странам ОЭСР (если исключить Мексику и Турцию — на 6%). К 1990 г. Швеция переместилась на 9-е место с душевым ВВП на 6% выше среднего по ОЭСР уровня (если исключить Мексику и Турцию — на 5% ниже). К 1995 г., после двух лет пребывания в низшей точке глубокой депрессии, Швеция оказалась на 16-м месте в рейтинге с душевыми ВВП на 5% ниже среднего по странам ОЭСР (на 16% ниже, если исключить Мексику и Турцию)[134].

Линдбек подробно рассматривает все экономические и идеологические перипетии, с которыми сталкивалось шведское государство всеобщего благосостояния в 1970-х — 1990-х гг.

В заключение он подводит итоги и задается вопросом о будущем шведской модели.

Действительно, относительно быстрый рост производительности труда за период длиной в век (1870-1970 гг.) принес шведам более высокий уровень доходов, чем у граждан большинства других индустриальных стран. Возрастающее амбициозное государственное обеспечение благосостояния и полная занятость после Второй мировой войны также дали исключительно высокую экономическую безопасность, щедрое обеспечение услуг общественного сектора и относительно равномерное распределение доходов.

Поэтому представляется естественным то, что, особенно в первые послевоенные десятилетия, Швецию в основном рассматривали как страну, способную совместить экономическое равенство, щедрые государственные выплаты на обеспечение благосостояния и полную занятость с высокой экономической эффективностью и довольно быстрым ростом производительности. Но замедление экономического роста с 1970 г., крушение полной занятости в начале 1990-х гг., увеличение дифференциации доходов и отход от различных государственных социальных выплат сделали картину шведской модели менее идиллической.

Например, крушение полной занятости в начале 1990-х гг. повлекло за собой следующие проблемы. Проводившаяся активная политика на рынке труда, требовавшая большого числа вакансий, стала менее эффективной. Государство всеобщего благосостояния также было финансово подорвано. Тем временем "работообеспечивающая стратегия" систем социального страхования стала более проблематичной. Появилась тенденция к формированию двух классов получателей пособий с весьма различными уровнями выгод: те, у кого в прошлом достаточный опыт работы, и те, у кого его нет, и т.д. Этот перечень может быть продолжен.

"Главное значение шведского опыта, — пишет Линдбек, — вероятно, заключается не в том, что экономическое положение страны по сравнению с другими странами ухудшилось в последние десятилетия. Скорее речь идет о том, что развитие событий в Швеции иллюстрирует и подчеркивает тенденции и проблемы, присущие многим западноевропейским странам...

Мы видим, что в последнее десятилетие шведская модель находилась в состоянии постоянно движения. Это стимулировало «переменчивость правил», что развилось в характерную черту экономической и социальной политики. Общая тенденция, однако, предполагает, что Швеция вновь становится более «нормальной» западноевропейской страной, какой она была до проведения радикальных экспериментов в середине 1960-х — 1970-х гг. Членство в ЕС с 1995 г., очевидно, усилит эту тенденцию. Если нынешнее направление развития шведской экономической и социальной системы будет продолжено, то окажется, что шведская модель, как она описана в настоящей работе, была кратким историческим эпизодом, продолжавшимся не более трех десятилетий — с середины 1960-х до начала 1990-х гг."[135]