Современники революции: правые и левые

Основное представление о прямых причинах и о "командной цепи" в революции 1905—1907 гг. в России, которое принималось монархистским истеблишментом и прессой, состояло в том, что преимущественно нерусская интеллигенция, возможно, состоявшая на содержании иностранных держав, спровоцировала на бунт "неустойчивые" элементы, в первую очередь рабочих. В тех российских деревнях, где во всей очевидности не находили никаких "студентов, евреев и анархистов", возможно, действовали пришлые агитаторы или политические преступники, сосланные в провинцию под надзор полиции. Они вызывали волнения, втягивая в них "неустойчивых" в самой деревне, т.е. крестьян-маргиналов, безземельных батраков и местную молодежь, которая еще не умела отличать добро от зла.

Те высокопоставленные бюрократы, которые видели себя государственными мужами, реалистично и взвешенно оценивавшими политические и социальные вопросы (что выгодно отличало бы их поведение от паранойи монархистской прессы и паники провинциальных помещиков), были также уверены, что обвинять нужно интеллигенцию, как таковую, и, особенно, "третий элемент". И для них неустойчивые группы в деревнях были связующим звеном между радикальной сельской интеллигенцией и теми крестьянами, которых вовлекли в восстание обманом. Но руководителей бюрократической системы отличало более глубокое понимание всероссийского политического кризиса, а также логики поведения вождей "антигосударственных элементов", с которыми их сближал общий культурный багаж. В 1904 г. Петр Столыпин, саратовский губернатор делающий тогда быструю карьеру, хорошо выразил этот взгляд в докладе царю об опасности радикализма в среде "наиболее влиятельного элемента Саратовской губернии, называемого "третьим" и состоявшего из земских

работников, учителей, медицинского персонала и в настоящее время даже из некоторых судей". Он продолжал: "На почве наших военных неудач и всевозможных разоблачений правительственных язв и якобы правительственной слабости, "третий элемент" быстро поднял голову и смело предъявил притязание на руководящее положение... Нельзя отказать им в смелости, трудоспособности, энергии и знаниях, но, с другой стороны, бросается в глаза их предвзятость, врожденная антипатия и недоверие к сложившимся историческим путям и формам, их презрение и полнейшее незнание людей других классов и воззрений и часто прямолинейное игнорирование жизненных интересов страны... Единственный тормоз на пути "третьего элемента" это [государственная. — Т.Ш.] администрация"¹.

Впервые в истории России представители интеллигенции жили постоянно, легально и в большом числе в сельской местности и в небольших губернских городах. Они попадали сюда теперь не по царскому указу о высылке за преступления (действительные или мнимые) и не из-за желания удалиться от света. Примерно 70 тыс. из них работали там учителями, агрономами, медиками, статистиками и т.д., общаясь ежедневно с крестьянским населением². Именно о них министр внутренних дел Дурново сказал в 1905 г.: "Россия может обойтись без интеллигенции". Массовые аресты и высылки 1905 г. ясно показали, что он имел в виду. Не только политическая позиция, но и постоянное желание учиться у жизни в качестве "исследователей социальной действительности" и сравнительно высокая квалификация, обычная для этих людей, несли в себе опасность. В своем докладе 1906 г. Витте назвал само занятие сельской статистикой угрожающим и потребовал его немедленно ограничить.

В соответствии с этим взглядом, сельских интеллигентов принимали за истинных руководителей и активистов Всероссийского Крестьянского Союза. Для монархистской прессы те были просто интеллигенты.

переодетые в крестьян. Высшие царские чиновники знали и понимали, что крестьяне активно и в большом числе участвовали в революции. Но даже самые блестящие умы в этом лагере, комментируя в своих книгах уже свершившиеся события, что делало их задачу более легкой, считали, что "ведущая роль в этом Союзе явно принадлежала интеллигентам, близким к революционерам-социалистам"³.

Из этого следовал вопрос: «Почему и как "третьему элементу" удалось развратить крестьянство радикализмом?» Для многих представителей реакционного монархического крыла именно Витте был тем человеком, на которого следовало возложить вину как за его стратегию развитию промышленности за счет сельского хозяйства, принятую в 1890-х годах, так и за его политику уступок мятежникам в 1905 г. Тем не менее, все больше помещиков и бюрократов считали, что именно отсталость структуры крестьянского общества и экономики давала радикалам из сельской интеллигенции возможность вызывать беспорядки. В то время, как пылало все больше помещичьих усадеб, а депутаты I и II Думы множили брань и требования к правительству, в качестве причины сельского восстания все чаще стали называть российскую крестьянскую общину. В статьях и выступлениях монархистов крестьянская община быстро трансформировалась из оплота стабильности и предпочитаемого инструмента социального контроля в главное пугало — причины экономической стагнации, социальной отсталости, политического коллективизма и радикализма, — которое должно быть уничтожено любой ценой.

Большинство российских оппозиционных либералов приняли суть официального взгляда на руководителе!! и подстрекателей крестьянского выступления. Их позиция отличалась только тем. что они подчеркивали также обоснованность многих крестьянских жалоб, особенно по поводу недостатка земли, и соглашались с необходимос-

тью предложить какое-то немедленное решение, которое привело бы к успокоению, а не к репрессиям, направленным против крестьян и "третьего элемента". Они считали, что из-за непроходимой глупости и некомпетентности царской администрации и ограниченности и эгоизма большинства помещиков, это могло сделать только просвещенное правительство, ответственное перед Думой. Вместе с тем либералы соглашались, что разложение крестьянской общины было естественным и необходимым элементом российского "прогресса". С точки зрения большинства конституционных демократов, увеличение крестьянских земельных наделов (с полной компенсацией, выплачиваемой их собственникам) и одновременное разрушение сельских общин было необходимо для создания социальной базы политического консенсуса в британском стиле — их публично провозглашаемого идеала и модели для подражания⁴.

Что касается революционных партий, то предположение о стихийности крестьянской борьбы больше всего было бы к лицу народникам и бакунинцам старой закалки, но новая политическая карта России выглядела теперь иначе. В соответствии со всеми подсчетами и оценками того времени, наибольшее влияние в сельской местности Великороссии имели официальные наследники революционного народничества XIX в. — эсеры⁵. Они раньше других стали вербовать себе сторонников из крестьян и создавать особые крестьянские организации в некоторых губерниях. К 1905 г. эсеры разработали теорию, касающуюся крестьянского участия в социальных революциях, а также крестьянских политических целей. Эта теория включала в качестве цели "социализацию земли", т.е. конфискацию всех частных земель без выкупа, ее уравнительное перераспределение через крестьянские общины, запрет на продажу земли и наем рабочей силы⁶. Все это еще не превращало ПСР в крестьянскую партию. Некоторые крестьяне присоединились к эсеровским Крестьянским Братствам, но наи-

большее влияние на селе эта партия оказала на сельскую интеллигенцию, особенно на учителей, земских статистиков, врачей и даже некоторых священников⁷.

Российские крайне "правые", тяготели к объяснениям в духе "плаща и кинжала", часто подменяли крестьянский бунт злодеяниями террористов — врагов правительства. Для них вовлеченные в восстание крестьяне оставались лишь марионетками сельской интеллигенции, которой, в свою очередь, манипулировали эсеры, а аграрные волнения 1905—1907 гг. были всего лишь талантливо составленным эсеровским заговором. Социал-демократическое крыло революционеров никогда не уставало объяснять полную политическую несостоятельность ПСР: эсеры не могли возглавить крестьянскую революцию, даже если в их сельских связях невозможно было сомневаться. Эта позиция, риторически расцвеченная в речи Троцкого на съезде РСДРП в 1903 г., посвященной пропаганде среди крестьянства, выглядела так: "Но тот мыльный пузырь, который из учтивости называется партией социалистов-революцонеров, слишком несерьезный конкурент... Это отсутствие серьезных соперников облегчает нашу задачу"⁸. На одном дыхании эсеры обвинялись в излишнем радикализме (например, за призыв к вооруженной сельской борьбе) и за отсутствие такового (например, за их готовность к блоку с другими оппозиционными партиями в противоположность позиции всей РСДРП, настаивающей на собственной исключительности).

Что бы не говорили противники этой партии, ПСР оказалась в двусмысленности собственной позиции⁹. Сельская интеллигенция была часто проэсеровски настроенной, но из этого неприлично было бы сделать вывод, что ей удавалось "толкать" крестьян, или хуже того — водить крестьянские массы за нос. Для эсеров главной революционной силой в России был "трудящийся класс", состоявший из крестьян, рабочих и интеллигенции. В противовес народникам 1870-х годов, которые

были склонны относиться к рабочим как к крестьянам, временно переехавшим в города, ПСР все чаще рассматривала обедневших крестьян как рабочих села. Крестьянский революционный дух и поиск социализма были для нее естественными и гармонировали с истинным интересом "трудящегося класса" в целом, которым руководили революционные партии, боровшиеся за свержение царизма и за справедливость. Лучшим выразителем и руководителем этого усилия была сама ПСР. Но все же, находясь на "тропе войны", сжигая поместья, образуя альтернативные власти, участвуя в демонстрациях под красными флагами и т.п., большинство крестьян продолжали отрицать республиканизм и вооруженное восстание, обнаруживая даже противоречивое отношение к захвату всех частных земель без выкупа. Этим крестьяне не формулировали свои цели и средства в духе ПСР, т.е., казалось, не исходили из своих истинных интересов, но в то же время действовали революционно и энергично.

ПСР не претендовала поэтому на решающую роль в крестьянских действиях. В противоположность более поздним взглядам, многие социалисты-революционеры в своем начальном анализе происходящих событий, стремлениях или надеждах вовсе не были "прокрестьянски" настроены (следуя более народовольческой традиции, чем ранним взглядам "Земли и Воли"). В 1905—1907 гг. их политические усилия и действительное влияние связывалось как с интеллигенцией, так и с городскими рабочими и армией¹⁰. Что касается крестьянской борьбы, она рассматривалась, в главном, как отстающая от эсеровского авангарда на пути к народной социалистической революции. Чернов описывал революцию как народно-трудовую, т.е. как промежуточную стадию, предшествующую социалистической революции. Что касается различий в позициях между революционной сельской интеллигенцией и крестьянством, только время, с его точки зрения, могло изменить это

переходное состояние дел. Другие руководители ПСР были даже более настойчивы. Ряд делегатов на съезде 1906 г. сомневался, продолжать ли свое членство во Всероссийском Крестьянском Союзе, считая Союз реформистской организацией, конкурирующей с их собственными революционными усилиями¹¹. Их доводы напоминали более ранние нападки социал-демократической "Искры" на "экономистов" с их надеждами на народную стихийность.

Если перейти от образов и представлений к фактам. то распространяя социалистические взгляды, критикуя, информируя селян о том, что происходит в других местах или просто обучая грамоте или читая вслух листовки и новости неграмотным, сельские интеллигенты, без сомнения, играли важную роль в радикализации российского крестьянства. Их симпатии явно были на стороне врагов правительства, чаще всего — эсеров , но также и на стороне некоторых более мягких вариантов народничества, социал-демократов и кадетов. Наиболее идейные из этих интеллигентов организовали крестьянские группы на местах, помогали создавать отделения Всероссийского Крестьянского Союза и учреждали эсеровские крестьянские братства и партийные ячейки ПСР и РСДРП. Некоторые видные деятели русской интеллигенции, получившие общенациональную известность, такие, как бывший народоволец Тан (Богораз)¹² или Пешехонов, ведущий земский статистик, сыграли важную роль в общероссийских попытках крестьянства создать собственные организации с "комитетами поддержки" Всероссийского Крестьянского Союза. Эсеры Чернов и Вихляев приглашались в качестве советников на совещания Трудовой фракции в дни работы Думы. Братья Мазуренко. учителя, оба известные прежде только на Дону, на съезде Всероссийского Крестьянского Союза в 1905 г. стали знаменитостями и были избраны в состав его Главного Комитета. Для "сознательных крестьян", тех. "в заплатанной одежде".

сельская интеллигенция, с ее сильными радикальными настроениями, выступала как естественный союзник и руководитель.

Тем не менее, никто пока не смог доказать, что сельская интеллигенция или ее популярные лидеры в действительности возглавляли крестьянскую революцию 1905—1907 гг. Единственный способ, которым можно проверить это предположение, заключается в том, чтобы соотнести политические цели с политическими действиями. И тогда образ крестьянской революции, возглавляемой интеллигенцией быстро рушится. Когда на карту ставилось действительное политическое влияние "третьего элемента", совершенно очевидно, что ему не удавалось "возглавить" или раскачать крестьянские массы. Большая часть сельской интеллигенции на Юге изо всех сил пытались предотвратить "эксцессы", вроде поджогов усадеб, как противоречащие истинным крестьянским, социалистическим и, шире, антимонархическим интересам. Несмотря на это, крестьяне "разобрали" и сожгли тысячи имений. В 1905—1906 гг. большинство сельской интеллигенции и особенно революционеры горячо поддержали бойкот I Думы, но крестьяне почти поголовно приняли участие в голосовании. Интеллигенция в целом была настроена прореспубликански. Большинство крестьян сохранили смутные монархистские симпатии (широко известный антиинтеллигентский погром, учиненный в 1905 г. в Камышине, неподалеку от Саратова, был направлен против "врагов царя"). Если говорить об эсерах, то нетрудно убедиться в огромной дистанции между их верой в террористические и вооруженные акции и теми позициями, которые на самом деле занимало подавляющее большинство крестьян.

Во время революционного подъема 1905—1907 гг. крестьяне относились с уважением и умели пустить в действие грамотность "третьего элемента", его знания и способности анализировать события. В те дни они жадно

внимали новым образам, идеям и словам. Но если эти образы и слова вступали в противоречие с устоявшимися предпочтениями крестьян, их осознанным выбором или предрассудками, на советы интеллигенции не обращали внимания. Когда в 1905 г. начались массовые полицейские чистки "третьего элемента", они не повлекли за собой упадка сельской борьбы — крестьяне продолжали сражаться. Вопреки обвинениям правительства и тому своему образу, которым многие сельские интеллектуалы так дорожили, интеллигенция села не руководила крестьянством и не определяла его решения по политически решающим вопросам. То же самое можно сказать и относительно другой интерпретации, сторонники которой делали упор на эсеровской манипуляции крестьянами, осуществляемой посредством сельской интеллигенции.

* * *

В оценке крестьянской революции "ортодоксальным марксистам" РСДРП, взгляды которых исторически оказались столь важными, суждено было пройти гораздо более длинный путь как в концептуальном, так и в тактическом отношении по сравнению с монархистами или эсерами. В 1896 г. влиятельнейшая партийная группа II Интернационала — немецкие социал-демократы — отвергла саму идею марксистской аграрной программы. Для российской РСДРП именно Каутский, поддержанный Энгельсом, стал высшим авторитетом в области теории, защищавшим и разъяснявшим эту позицию¹³. Предполагалось, что прогресс человечества демонстрирует ряд абсолютных законоподобных тенденций: крупные производственные единицы — эффективнее мелких; крестьянствование равносильно нищете и застою: промышленный капитализм представляет собой шаг вперед (связанный, однако, с эксплуатацией). Сельское хозяйство было неспособно прогрессировать и трансформироваться с той же скоростью, что и все общество.

но промышленнность брала сельское хозяйство "на буксир". Производительные силы в нем должны возрастать, пролетариат неизбежно будет расти количественно и набирать силу, а крестьянство в конце концов исчезнет. Подъем капитализма и рост знаний отразится на растущем политическом влиянии рабочего класса и его партии, и в конце концов приведет к социализму. На пути к этому партия наиболее передового класса, обладающая единственно научной теорией общества, партия будущего, не должна вступать в компромиссы с другими социальными и политическими силами. И это особенно справедливо в отношении крестьян, которые представляют прошлое в настоящем и, одновременно, владеют собственностью и уже вследствие одного этого не могут быть сторонниками социализма. Со стратегической точки зрения единственно возможным отношением к крестьянским требованиям был нейтралитет — партия социалистического прогресса ничего больше не могла предложить крестьянам кроме реализма в принятии фактов жизни, т.е. неизбежности их гибели при капитализме и надежду добиться лучшего будущего под руководством пролетариата. В то же самое время, с точки зрения тактики, крестьяне и особенно крестьянские парни в военной форме должны были быть ограждены от антисоциалистических влияний. Двойственная ипостась бедного крестьянства, т.е. его работа по найму и одновременно владение землей, должна была облегчить ведение направленной на него социалистической пропаганды.

В российских условиях какое-то время казалось, что эта стратегия имела определенный смысл. Период формирования российского марксистского движения — с середины 1880-х годов и 1902 г. был самой нижней точкой крестьянской борьбы. По словам марксистского аналитика, "мужик страдал молча... и мы не должны удивляться тому, что марксисты к середине 90-х годов окончательно махнули рукой на крестьянство"¹⁴. Жес-

токий голод 1891 г. только усилил крестьянскую апатию. Не только надежды народников 1870-х годов на крестьянскую революцию, в борьбе с которыми Плеханов стал марксистом, но даже его собственные заявления, сделанные в 1880-е годы о том, что русские марксисты "не собираются жертвовать деревней", сейчас выглядели романтическими и наивными — уступкой более ранним народническим предрассудкам. В 1890-х годах пессимизм относительно крестьянского революционного потенциала шел рука об руку с фактами действительно идущей капиталистической трансформации России и веры (разделяемой российскими либералами) в ее освободительный потенциал, направленный против реакционной смирительной рубашки феодальных пережитков, одним из которых была крестьянская община. Основная позиция Плеханова, принятая всеми российскими марксистами ("ортодоксами", "ревизионистами" и "легалами"), предполагала, что капиталистическая экономика в России уже создана и вступила в противоречие с надстройкой — самодержавным государством, так же как и с отсталостью крестьянских общин. Демократическая революция должна была привести их в соответствие. В условиях этой конфронтации слабость и противоречивость российской буржуазии делала "гегемонию пролетариата" необходимой для того, чтобы борьба стала более эффективной, но ее результатом должно было стать буржуазное государство. Крестьянскую войну не ждали и не желали — она отражала бы импульсы отсталости мелкой буржуазии, напуганной неизбежностью прогресса. С точки зрения Плеханова марксистский подход к аграрной программе должен был вытекать из "взгляда на социализм как на следствие развития производительных сил в капиталистическом обществе"¹⁵.

Несмотря на первоначальную готовность Ленина в большей степени прислушиваться к требованиям крестьян, чем его партнеры по "Искре", первая аграрная

программа, составленная им и принятая на съезде РСДРП 1903 г., была тактическим выражением именно взгляда социал-демократов, распространенного в 1890-х годах. Крестьянам мало что предлагали и от них ожидали, что они будут играть ограниченную роль в грядущей борьбе. Главной пружиной революционного действия в деревне должен был стать сельский пролетариат. Этот взгляд хорошо определил Громан, сказавший, что II съезд РСДРП выработал "знаменитую отрезочную программу" (в значительной степени ограниченную возвращением земельных "отрезков", отнятых в 1861 г.) "не веря в близкую и серьезную крестьянскую борьбу"¹⁶. В 1906 г. на IV съезде РСДРП Луначарский отозвался об этом примерно так же, когда говорил о "старой бледной аграрной программе" и обвинял Плеханова в том, что она была принята социал-демократией "из страха перед крестьянской революцией, из боязни, чтобы ее торжество не повлекло за собой и торжество народников над марксистами"¹⁷.

Период 1905—1907 гг. был временем важнейших и драматических противостояний и изменения взглядов на крестьянство в лагере социал-демократов. Эти конфликты выразились в споре, возникшем под прямым воздействием сельского взрыва 1905—1907 гг. и странных известий из Гурии, которые, начиная с 1903 г., широко публиковались в "Искре". На передний план вышли усиливающиеся требования новой стратегии по отношению к селу. Сдвиг перспективы был неровным. Социал-демократические лидеры были в очень разной степени склонны поддержать пересмотр первоначальной аграрной программы 1903 г., которая их объединяла вплоть до 1906 г. Лишь немногие из них предполагали новый теоретический подход. Для остальных вопрос был в основном тактическим: компромиссом между желанием получить поддержку крестьянства в борьбе против царизма и страхом, что победа крестьян и уравнительное распределение земли замедлят капитализм и задер-

жат пролетаризацию, т.е. затормозят развитие послереволюционной России¹⁸. Наконец, были и те, кто не видел никакой причины вообще что-либо менять — попытки добиваться расположения крестьянских мелких собственников противоречили истинным интересам пролетариата. И все соглашались с безотлагательностью создания автономных организаций и с лидирующей ролью сельского пролетариата — деревенского эквивалента единственно последовательного революционного класса российской буржуазной революции и того семени, из которого произрастет будущая аграрная социалистическая революция. Спор в целом отражал старые подозрения по поводу революционного потенциала крестьян. Это звучало слишком по-народнически для партийных ветеранов, которые в 1890-е годы спорили друг с другом до хрипоты, чтобы покончить с "романтическим утопизмом" тех, кто сомневался — была ли Россия капиталистической или ее все еще ожидало крестьянское восстание.

В основе проблемы лежит фундаментальное противоречие между теоретической позицией РСДРП в 1903 г. относительно развития капитализма в российском аграрном секторе и политическими событиями или тактическими потребностями 1905—1907 гг. Если Россия и ее сельское хозяйство были в основном капиталистическими, как предположил Плеханов с конца 1880-х годов, сельский классовый раскол на буржуазию и пролетариат села должен был предотвратить специфически крестьянскую революцию. Если это была крестьянская революция, то это означало, что капитализм не смог преобладать в российской деревне. По словам Ленина, который был автором аграрной программы РСДРП 1903 г. и сейчас призывал к ее пересмотру, новая стратегия должна исходить из предположения, что "...современное помещичье хозяйство в России больше держится крепостнически-кабальной, чем капиталистической системой хозяйства. Кто отрицает это. тот не сможет

объяснить теперешнего широкого и глубокого революционного крестьянского движения в России"¹⁹.

Новый спор по аграрному вопросу углубил раскол между уже сложившимися социал-демократическими фракциями. Мнения менялись очень быстро, как это можно было ясно видеть на примере делегатов съездов партии, в течении нескольких дней переходивших от одной аграрной стратегии к другой. Третий съезд большевиков (апрель 1905 г.) оставил вопрос о возможном изменении аграрной программы 1903 г. открытым²⁰, как это сделали и меньшевики на своей параллельной конференции в Женеве. Пока же только меньшинство в каждой из фракций РСДРП придерживалось политической программы, ставившей своей целью использование крестьянского революционного потенциала, посредством включения в нее требования всеобщей отмены частного землевладения и уравнительного перераспределения всех земель между мелкими собственниками. Меньшевики, такие, как В.Громан и, следовавший своей собственной линии Н.Жордания были ближе к взглядам Ленина по этому вопросу, чем большинство большевистских лидеров"²¹.

На IV съезде, состоявшемся в 1906 г. предложение Ленина и П.Румянцева о "национализации всей земли" (которое было настолько близко к позиции Всероссийского Крестьянского Союза и идее "социализации" партии социалистов-революционеров, насколько можно было рискнуть в социал-демократии тех дней) было не только отвергнуто большинством делегатов-меньшевиков, но также отклонено почти всеми большевиками. Большинство делегатов-большевиков (включая Рожкова. Сталина и Борисова) возражали против меньшевистской аграрной программы муниципализации земли, но проголосовали за программу, обращающую все земли в частную крестьянскую собственность (с целью облегчить развитие капитализма). Ленинские взгляды по этому вопросу были в то время подвергнуты сомнениям

и в "Пролетарии" — газете его собственной фракции. Местные активисты также были расколоты. Большевистская организация Саратова, находившаяся в эпицентре крестьянской жакерии охарактеризовала даже полушаг, сделанный III съездом к пересмотру аграрной программы, как неприемлемый отход от марксистских позиций²². А.Шестаков, отвечающий за действия большевиков в сельской местности Московской губернии и представлявший партию на I съезде Всероссийского Крестьянского Союза, пошел дальше, ставя под сомнение предложения Ленина и характеризуя их в открытом письме "как шаг назад в смысле капиталистического развития"²³. В ноябре 1905 г. конференция северных комитетов РСДРП решила "ни при каких обстоятельствах не включать в партийную программу" крестьянские требования конфискации и перераспределения всей земли. Подобные взгляды большевиков выражались и в других социал-демократических изданиях²⁴. На IV съезде Плеханов изложил эту позицию еще более остро: "Ленин смотрит на национализацию [земли. — Т.Ш.] глазами социалиста-революционера. Он начинает даже усваивать их терминологию — так, например, он распространяется о пресловутом народном творчестве [политических форм. — Т.Ш.].Приятно встретить старых знакомых, но неприятно видеть, что социал-демократы становятся на народническую точку зрения"²⁵. Многие эсеры охотно согласились бы с этой оценкой²⁶.

Несмотря на эти различия и изменения в позициях, место, отведенное рабочему классу в историографии, обеспечило меру идейного единства российской социал-демократии. Для всех социал-демократов единственным действительно революционным классом был промышленный пролетариат. РСДРП обошлась без сомнений ПСР и уверенности монархистов относительно роли "сельской интеллигенции". Интеллигенция не была для нее ни особой социальной группой, ни аналитической единицей, а только частью мелкой буржуазии (когда она

бросала вызов социал-демократам) или частью пролетарского авангарда (в противном случае). Буржуазно-демократическая природа революции позволила ей легко апеллировать к различным социальным классам и группам, включая крестьянство. Тот факт, что аграрная программа партии была сверхпессимистичной при рассмотрении революционного потенциала крестьянства, к этому времени был принят большинством социал-демократов и объяснялся большей, чем ожидалось, распространенностью "феодальных пережитков". Меньшевики и большевики схватились друг с другом по вопросу о революционном потенциале буржуазии и возможных классовых союзах, которые выгодны пролетариату. Представление о "командной цепи" в сельской борьбе было менее спорным. Для всех социал-демократов именно промышленные рабочие крупных предприятий, особенно высококвалифицированные металлурги, печатники и др. крупнейших городов возглавляли лагерь рабочих, включая сельский пролетариат. И пролетарская борьба, особенно забастовки, вызвали "аграрные волнения", в которых участвовали бедняки, середняки, и, возможно, даже некоторые богатые крестьяне.

Следуя этим доводам, крестьяне-рабочие и сельский пролетариат были "передаточным механизмом" между селом и главной ареной, т.е. политической борьбой в городах. Крестьяне в основном боролись со своими собственными классовыми врагами — помещиками, и могли, следовательно, поддерживать революцию только на ее досоциалистической стадии. Но, тем не менее, это и была та стадия, на которой находилась Россия. Большевики в целом были более оптимистичны, чем меньшевики, относительно шансов на победу революции вообще и использования революционного потенциала крестьянства в частности. В этом своем убеждении Ленин недолго оставался в меньшинстве. Его переработанная аграрная программа стала существенной частью большевистской политической платформы и термино-

логии. Эта новая стратегия почти безусловной поддержки крестьянских требований была концептуализирована как продвижение к капитализму по "американскому пути" в условиях победившего революционного режима — демократической диктатуры рабочих и крестьян. С этой точки зрения, уравнительное перераспределение земли, за которое боролись российские крестьяне, должно было рассматриваться не только как политически рекомендуемое для того, чтобы бросить вызов царизму, но также как экономически прогрессивное, т.е. открывающее путь наиболее полному процветанию сельского капитализма. Она также явно поддерживала взгляды Всероссийского Крестьянского Союза и Трудовой фракции Думы как действительное выражение воли крестьян²⁷.

Новая позиция Ленина означала, что объединение пролетарской и крестьянской революций было главным условием будущей революционной победы и краеугольным камнем оптимального послереволюционного режима. Предполагалось, что пролетариат обладает более высокими революционными качествами, и его лидирующая роль объявлялась существенной для успеха революции, но крестьянство рассматривалось теперь как социальный класс наравне с рабочими, а не как устаревшее понятие, которое настоящие марксисты заключали в кавычки²⁸. Его революционная борьба была признана "прогрессивной", союза с ним добивались и политические организации, которые выражали его интересы и рассматривались теперь как естественные партнеры. Еще более драматично было то, что Ленин теперь признавал ПСР в качестве возможного компаньона в разворачивающейся революционной борьбе-⁹. Какая огромная разница по сравнению со II съездом РСДРП!

Ленин теперь защищал союз с крестьянами и теми. кто, с его точки зрения, их представлял, в качестве альтернативы "блоку" РСДРП с "западниками" из буржуазных партий, особенно кадетами. Эта стратегия

"левого блока" стала теперь главной разделительной линией между большевистским и меньшевистским течениями³⁰.