Тенденция к этике, формулирующей правильные модели поведения более позитивно, чем в предшествующую эпоху

Это в то же время означает, что приходит конец пре­обладанию так называемой формалистической этики над эти­кой содержательной. Говоря о формализме этики, мы имеем в виду те этические принципы, которые намеренно отказывают­ся давать конкретные советы относительно того, что следует делать, а вместо этого сводятся к абстрактным формулам правильного и неправильного действия. Наилучшим примером такой этики является максима Канта, которая вместо того, чтобы говорить «Делай то или иное», устанавливает общее формальное правило «Поступай так, чтобы принцип твоего действия мог стать принципом действия вообще». С моей точ­ки зрения, этот тип этики соответствует такому социальному по­рядку, в котором вряд ли возможно предвидение конкретных мо­делей правильных действий. Кант жил в историческую эпоху, ког­да общество находилось в процессе перестройки, в обществе, основанном на росте и постоянном движении, на открытиях и исследовании новых областей. Это был мир раннего капитализ­ма и либерализма, где свободная конкуренция и индивиду­альное приспособление определяли сферу действий; мир, в котором конкретное предопределение моделей правильного действия могло бы лишить человека той гибкости, которая была основной предпосылкой выживания в быстро меняю­щемся мире.

Хотя Кант, выразивший формализм новой этики, сам не осознавал социологической основы своего мышления, мы вполне можем сказать, что он пришел к такому формалисти­ческому понятию главным образом потому, что жил в соответ­ствующем обществе, в котором предопределение соответ­ственных моделей поведения означало бы ограничение сво­боды действий первопроходцев. В противоположность кантов-ской эпохе средневековая система этики развивалась в обществе с умеренным динамизмом, где институты регулировались глав­ным образом традицией. В таком обществе заведомое конкрет­ное «материальное» определение «правильной» модели по­ведения не было неосуществимым.

Происходящий в настоящее время переход к форма­лизму характеризуется тенденцией, в соответствии с которой главное моральное значение придается не реальному внеш­нему поведению и его видимым последствиям, а намерениям индивида. Именно кантианство является наиболее ясным вы­ражением этой Gesinnungsethik⁵¹, которая исторически пред­ставляет собой не что иное, как развитие протестантской идеи о том, что для любого действия преимущественное значение имеет совесть. С социологической точки зрения, выделение

[513]

мотивов действия индивида адекватно такому миру, в котором существует мало шансов предсказать даже самые непосред­ственные последствия любого действия, поскольку он живет в обществе, характеризующемся неплановостью, границы кото­рого, кроме того, постоянно расширяются, изменяются, и в целом оно характеризуется высокой социальной мобильнос­тью и слиянием культур. Интересно отметить, что то, что Макс Вебер⁵² назвал Verantwortungsethik⁵³ (в противоположность чистой Gesinnungsethik), т. е. нравоучением, согласно которо­му индивид должен предвидеть хотя бы некоторые непосред­ственные последствия своих действий и отвечать за них, выс­тупает в последнее время на передний план. Это происходит, по-видимому, потому, что в нашем обществе сокращаются обла­сти свободного приспособления: вместо них по мере организации большинства сфер действия развиваются области, где преобла­дают стандартные модели, в которых возможно предсказать хотя бы непосредственные последствия действий индивидов. Следо­вательно, ответственность за эти действия становится вполне обоснованным требованием. Итак, существует следующая взаи­мозависимость: формализм и Gesinnungsethik соответствуют той стадии общественного развития, на которой моральный и актив­ный индивид должен был оставаться общественно слепым, так как в нем (в том обществе) область предварительного расчета действий и их последствий были значительно меньше, чем в обществе, которое приближается к стадии планирования либо уже находится на этой стадии: где обозначены все ключевые позиции и где нажатие кнопки предполагает, что уже заранее известны определенные результаты этого действия. Конечно, это вовсе не означает, что в плановом обществе нет места случайности и судьбе; однако в нем существуют области, в которых хотя бы в течение определенного времени процесс приспособления происходит не методом проб и ошибок, а с помощью заранее установленных моделей.

6) Напряженность между ограниченным личным миром и плановым социальным порядком

Этические нормы поведения снова станут во многом более конкретными и в этом более походящими на томистскую идею конкретной системы. С другой стороны, если мы не будем придавать достаточного значения протестантской традиции (согласно которой правильное поведение может определяться лишь внутренним опытом и голосом совести), то этот объек­тивизм может привести к дегуманизации, характерной для тоталитарной диктатуры, в которой главную ответственность за правильность или неправильность действий несет фюрер, гаулейтер или плановая комиссия. Если требовать слишком сильного подчинения религиозной сфере, то возникает опас-

[514]

ность, что эта модель слепого подчинения может подготовить почву для слепой покорности нерелигиозным силам. Так, лю­теранская разновидность протестантизма несомненно способ­ствовала выработке такого сознания, которое легче, чем кальвинистское, поддается диктату в мирских делах.

Очень трудно ответить на вопрос о том, как в плано­вом обществе, где преобладают заранее установленные мо­дели поведения, примирить необходимый объективизм с субъективизмом, согласно которому ценность действий опре­деляется содержащейся в ней долей индивидуальной совести и выбора. Средство решения этой проблемы можно искать различными путями.

а) В образовании, которое заставляет действующего индивида понять истинный смысл модели общества в целом, не довольствуясь просто механическим выполнением отдель­ных задач. В этих случаях социальное осознание становится моральным долгом. Мы лишь теперь поняли, насколько вред­ным был тот факт, что демократия, даже в тех странах, где ее институты функционируют нормально, не смогла вызвать глубокого интереса к своим достижениям, что крайне необхо­димо для того, чтобы жизнь при данном социальном порядке превратилась в истинное переживание. Демократия в этих странах стала рутинным обычным делом, и остается только надеяться, что угроза тоталитаризма вызовет процесс ожив­ления, и институты, воспринимавшиеся в обществе как долж­ное, вновь станут делом совести.

б) Может быть, не всегда возможно включить целост­ную личность в модели действия социального порядка, по­скольку слишком многое организовано чисто механически, однако в демократическом плановом обществе возможно и даже необходимо, чтобы вопрос о совести поднимался всякий раз, когда индивид принимает какой-то новый план или осоз­нает свою ответственность за его претворение в жизнь. В этом смысле весьма вероятно, что решающей проверкой со­вести индивида будут не малые решения, принимаемые ежедневно, как это имело место раньше, а способность нести ответственность за решения, касающиеся социального поряд­ка в целом. Это значит, что в прошлом вполне можно было рассуждать следующим образом: «Поскольку я хороший хрис­тианин в личной жизни и личных отношениях, я могу не беспо­коиться относительно социального и политического строя, при котором я живу». Такой подход совершенно не годится в об­ществе, находящемся на стадии планирования, так как в нем организация общественного строя в сильной степени опреде­ляет то, что возможно в личных отношениях. Если общество построено по принципу тоталитарного планирования, в нем фактически невозможен полный уход в ограниченный личный

[515]

мир. Так социальная организация становится более чем ког­да-либо делом личной совести. Нельзя быть добрым христи­анином в обществе, основные законы которого противоречат духу христианства. Так было уже во времена Льва Толстого, который сказал, что крепостничество противостоит христиан­ству не только потому, что низводит крепостных до уровня людей низшего сорта, но и потому, что заставляет помещика вести себя не по-христиански. Это еще более верно сейчас, когда не осталось больше ни одного укромного уголка, куда не проникало бы влияние господствующих принципов данного социального строя.

Хотя совершенно очевидно, что мы должны сделать все возможное, чтобы поддержать личные отношения между индивидами, а также стихийный рост малых групп в рамках планового общества, все эти средства окажутся недостаточ­ными, пока мы не научимся придавать совершенно новое зна­чение контролю социальной структуры общества в целом. Сейчас еще более чем когда-либо задачей церкви становится проверка соответствия основных принципов социальной орга­низации христианским ценностям.