Миф № 6. «Мы – люди с большой буквы»

В такой семье выращивается «человек с большой буквы». Он создает духовные ценности, постоянно приобретает новые знания, которые возвышают личность над туповатым стадом обывателей. Носители мифа уверены, что положение человека не дается по праву рождения, а без саморазвития утрачивается. Саморазвитие здесь – это ритуал. А следить за культурным процессом заставляет не естественный интерес, а культурная повинность. Ребенок в семье – это всего лишь личинка настоящего человека. Если будет плохо учиться, то так и не вылупится.

Миф № 7. «О спасателе»

Алкогольная семья – яркий пример мифа о спасателе. Например, женщина, которая выходит замуж за уже сложившегося алкоголика, с идеей, что она вылечит его волшебной силой своей любви, – это спасатель, нашедший свой объект. Союз этих двоих обеспечивает функционирование семейного мифа и прочность отношений. Алкоголизм может заменяться другими зависимостями или депрессивным состоянием партнера.

Миф № 8. «Мы – люди образованные»

Обладание ученой степенью в таких семьях возводится в культ. Архетип легенды происходит из советских времен, когда люди приходили пешком в город, чтобы выучиться и переродиться из колхозника в сотрудника НИИ. Во многих академических семьях люди видят лишь один путь для своих отпрысков вне зависимости от их способностей. Спорт или танцы хоть сколько-нибудь стоящими занятиями не считаются. Под гнетом семейного мифа вырастают неуверенные в себе люди, которых из-за отсутствия склонности к математике родственники считали глупыми и никчемными, а следовательно, нелюбимыми. Бунтари исключаются из семьи.

К семейным секретам относится все то, что принято скрывать, так как знание слишком болезненно и могло быть причиной исключения определенной фигуры из семейной системы. Замалчивание, запрет на упоминание родственника или события имеют негативное влияние на семейную систему. В системе появляются «белые пятна».

Типичные секреты:

– факт усыновления (иногда родители забирают новорожденного у юной дочери и скрывают от ребенка, кто его мать);

– аборты;

– предыдущие браки;

– гомосексуализм;

– психиатрические диагнозы;

– зависимости (алкоголизм, наркомания, лудомания, клептомания);

– суициды близких;

– уголовное прошлое;

– военные преступления.

«Белыми пятнами» считаются те звенья семейной системы, о которых недостаточно информации или она вообще отсутствует. Это может быть опальный родственник, который был исключен из семьи, или фигура, с которой связан один из семейных секретов.

Для того чтобы закрыть «белое пятно», нужно выяснить:

– имя;

– возраст;

– национальность;

– причину смерти;

– количество браков и разводов;

– информацию о детях;

– профессию и социальное положение;

– тип отношений с родственниками.

Без семьи
О том, как пережить смерть матери

Я очень люблю старые кладбища. Люблю гулять по ним, рассматривать надгробия, вчитываться в имена. В детстве меня брали с собой на Новодевичье кладбище «навестить» бабушку. Пока родители поливали традиционное для могил растение с уютным названием «капустка» и любовно протирали памятник, я уходила на старую половину кладбища, любовалась полуразрушенными склепами, нишами с пыльными белыми розами, вглядывалась в лица младенцев на стертых маленьких фотографиях. Я совсем не боялась смерти, а где-то в глубине души была уверена, что ее не существует. А если она и есть, то вне меня и моего мира. Пока мне не исполнилось одиннадцать. Возраст с 11 до 23 лет я помню плохо. Почти никаких деталей. Только всепоглощающий ужас, который я загромождала самыми идиотскими полубезумными выходками. Мне казалось, что я такая одна и все, что со мной происходит, знать никто не должен. Повзрослев, я, конечно, поняла, что это не так. Нас много.

Я узнаю своих по каким-то неочевидным признакам. У рано потерявших маму специфический, немного голодный взгляд, особенная повышенно-эмоциональная реакция на разговоры о детях, суховатая, сдержанная интонация при разговоре о мамах. Когда я говорю рано, я имею в виду и в три, и в двадцать три. Какими бы взрослыми мы ни были, когда нам за двадцать, эта потеря все равно детская. Речь пойдет именно о повзрослевших детях, о таких как я. О тех, кто успел побыть с мамой. Узнать ее. Запомнить цвет ее глаз, запах кожи, тембр голоса. Запомнить, как она сердилась, как улыбалась, как одевалась. О тех, кто успел узнать, что такое быть с мамой, жить с ощущением, что она есть, что она рядом. Неважно, насколько она была плохой или хорошей.

Эти люди чувствуют некую пустоту, какой-то гул за спиной. Они никогда не ощущают себя целыми. Никогда. Даже когда им за сорок. Они давно привыкли спокойно слушать о вкусных пирожках, которые пекут друзьям их мамы, о том, как чужие мамы стали бабушками и как эти мамы не могут встроиться в новую жизнь, и о многом другом. Их спокойствие не объясняется принятием того факта, что у них этого никогда не будет. Просто они давно поняли и приняли тот провал, ту разницу между собой и теми, у кого мамы живы. Они давно не пытаются помочь себе, они отходили свое к психологам, и им даже вроде немного помогли. Есть те, кто ни к каким психологам не ходил и, в принципе, тоже правильно сделал. Чем тут поможешь? Фраза, сказанная Лапшиным Ханину («Ну умер человек. Что ж теперь поделать»), была для меня куда лучшей терапией, чем многолетнее хождение к психоаналитику.

Независимо от того, какими были отношения с мамой, пока она была жива, чувство собственного сиротства у всех одинаково. Потому что ранняя потеря матери – это потеря части живого в себе. Его отмирание. Иногда мгновенное, иногда постепенное. Вроде ты жив, здоров и даже весел, а какой-то кусок в тебе мертвый. Его больше нет. И не будет никогда. Ни будущая семья, ни друзья, ни дети эту потерю не восполнят. Это другое. И, в общем, не самое страшное. Живут же люди без конечностей, без почки, без возможности видеть или слышать. Многие из них научились приспосабливаться. Я научилась.

Приспособление – это необходимый процесс для всех, кто рано потерял маму. У всех оно проходит по-разному, но большинство, конечно, справляется. Оно требует много сил и времени, даже если кажется, что это не так. Это долгий путь с рецидивами и периодами застревания: вроде уже давно вылезла, оклемалась, потом что-то прочитала, посмотрела (или осталась без поддержки и тепла) и вот опять лежу, свернувшись клубком, в четыре утра и не хочу ничего. Ничего, кроме одного. Хочу к маме. Это довольно смутное, абстрактное желание. Даже не к своей конкретной маме. Просто «хочу к маме». Если я произношу это вслух, сразу начинаю плакать. Тем, кто этого не пережил, понять это невозможно. И не нужно.

Я знаю множество историй о том, как у кого ушла мама. Некоторым из этих историй я была свидетелем, другие люди рассказывали мне сами. Наверное, потому что я знаю, как это, и могу слушать, не охая и не пытаясь утешить. Надо понимать, что если они умирают, когда их ребенку не больше двадцати – двадцати пяти, то это значит, что они умирают достаточно молодыми. Точно до шестидесяти, как правило – значительно раньше. А значит, и причины их ухода неестественны. Они не умирают от старости. Мамы уходят после долгого мучительного рака, после неудачной операции, из-за аварии, несчастного случая, самоубийства. Есть те, кто любит говорить и вспоминать об этом, но таких меньшинство. В основном люди хоронят подробности смерти вместе с умершей. Я не вспоминаю больницы, имена врачей, суету близких, гомон поминок, запах лекарств. Свое отчаяние и раздражение, свою усталость и бессилие. Свой стыд и ущербность. Потому что когда тебе 11 лет, смертельная болезнь мамы воспринимается как изъян, как что-то, что надо скрывать ото всех. Хотя путь от метро «Каширская» до Онкоцентра я и сейчас пройду с закрытыми глазами. Все остальное осталось там с ней. Встречи с родственниками на годовщину и походы на кладбища воспринимаются как необходимые, но не приносящие облегчения ритуалы. Так надо. Так принято. Но каждый раз перед днем смерти моей мамы меня охватывает желание лечь и не просыпаться неделю, накатывает тошнота и чувство омерзения ко всему. Это совсем не похоже на светлую печаль.

Не слушайте нас, если мы станем говорить вам, что мам надо беречь, потому что их можно потерять в любой момент. Мы их сами не берегли бы. Все знают, что наши близкие рано или поздно умрут, и это никому не мешает вести себя по-свински. Не пытайтесь обходить с нами тему смерти. Это бессмысленно. Нам все равно. Смерть отдельно, жизнь без мамы отдельно.

Не вселяйте в нас надежду, что время лечит. Это вранье. Время не лечит – оно обволакивает образовавшуюся пустоту, не давая ей возможности распространиться, заполонить собой все вокруг. Потерявшие маму – это отряд особого назначения. Его назначение в том, чтобы нести свою потерю в полном одиночестве. Всегда.

Отношения меняются. Связь, казавшаяся случайным сексом на одну ночь, становится стартом счастливой совместной жизни. И наоборот, после десятилетий, проведенных вместе, один обнаруживает, что совсем не знает того, кто всегда был рядом. Все потому, что отказывался замечать и принимать изменения, произошедшие с партнером.

Меняется и отношение к самим отношениям. То, что казалось недопустимым десятилетия назад, сейчас – неформальная норма. Но общество подолгу принимает новые этические стандарты. А жизнь согласно старым (и особенно имитация их выполнения!) не вызывает ничего, кроме чувства вины и личностных проблем.

Этот раздел – о возможных конфигурациях отношений между двумя людьми и отношений общества с любой отдельно взятой парой, понимание природы которых избавит от неприятного прозрения: «ой, кто это?». И неважно, были вы вместе часы или годы.