Использование тела как альтернативного средства при отделении-индивидуализации и продвижение к психической зрелости

Желание маленькой девочки идентифицировать себя со своей матерью можно наблюдать в ее играх и фантазиях задолго до появления физической возможности иметь ре­бенка. Чувство принадлежности к своему полу устанавли­вается в раннем детстве; сексуальная идентификация во мно­гом выясняется к началу юности. Когда девушка-подросток взрослеет, она входит в важный новый этап отделения-ин­дивидуализации. Сильнейшим образом оживает сексуаль­ность и влечет ее к первому половому акту, который под­тверждает ее право брать на себя ответственность за свою сексуальность и право на свое собственное взрослое тело, отдельное от материнского. Здесь, как и на каждой пере­ходной фазе жизненного цикла, телесные изменения (изме­нения в нарциссизме, в объектных отношениях, в определя­емых культурой образцах полоролевого поведения и в спо­собах выражения своей сексуальности) непременно влияют на образ Собственного Я и изменяют его.

Винникотт подчеркивал важность роли воспитывающего окружения, которое обеспечивает ребенку мать, на первич­ных стадиях развития Эго. То, как именно мать физически и эмоционально обращается с телом младенца и его нарож­дающимся Собственным Я, входит в состав опыта этого ребенка и его сознательные и бессознательные фантазии. Внутренний образ матери, создающийся при этом, и есть тот образец, с которым дочь всю жизнь стремится как иден­тифицироваться, так и отойти от него. Только на этом раннем этапе маленькая девочка имеет возможность интроециро-вать ощущение их с матерью взаимного телесного удовлет­ворения. Если в младенчестве девочка не получала удов­летворения от матери или не ощущала, что удовлетворяет ее, она никогда не сможет восполнить этот базальный про-

бел (отсутствие первичных устойчивых ощущений телесно­го благополучия и благополучного образа своего тела), если она не жертвует своим нормальным стремлением к позитив­ному эдипальному исходу. Более того, она может так и ос­таться с образом Собственного Я: «Я не приношу удовлет­ворения ни другим, ни себе», который сохраняется неизмен­ным в Истинном Я, неважно, насколько сильно ее взрослый опыт не подтверждает этот образ. Ее продвижение к диф­ференцированной сексуальной идентичности, такой же, как у матери, и все же отдельной, также требует интернализа-ции женского тела матери и идентификации с ним. В эди-пальных желаниях родить отцу ребенка мы уже можем ус­мотреть отделение от матери и попытки маленькой девочки идентифицироваться с ней.

Биологический пубертат требует от девушки изменить об­раз своего тела: образ ребенка предстоит превратить в об­раз взрослой женщины, у которой есть груди и гениталии. Она должна признать в своем влагалище способность вме­щать пенис мужчины (в фантазии - сексуального партнера матери) и согласиться с дальнейшей возможностью бере­менности.

По моему впечатлению, те девочки-подростки, которые не испытали в свое время достаточно хорошего материн­ства, могут использовать свое тело, пытаясь снова стать мла­денцем: они гоняются за миражом утраченного нарцисси-ческого состояния. Кроме того, они надеются, родив ребен­ка, обрести в нем свое Идеальное Я. У этих девочек, я по­лагаю, была мать, которая умела заботиться только о теле дочери и не могла вместить ее тревоги и аффекты. М.М.Р.Хан утверждает, что во взрослой жизни такие девушки исполь­зуют в объектных отношениях сексуальную активность вза­мен возможностей Эго,- и я разделяю этот взгляд, ибо сек­суальность в пубертате и ранней юности основана на опыте младенческих отношений с матерью.

КЛИНИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ

Случай г-жи X.

Госпожа X. первый раз стала матерью в шестнадцать лет. Она обратилась за помощью к аналитику после того, как ее младший ребенок попал на лечение в детскую воспитатель­ную клинику (child guidance clinic). Г-жа X была в жестокой

депрессии, говорила, что ее брак развалился, и чувствова­ла, что больше так жить не может. Она была первым ребен­ком и единственной девочкой в семье, у нее было три млад­ших брата, за которыми она часто - с досадой - присматри­вала. Ее мать была жесткой и сердитой и не ценила женщи­ну ни в себе, ни в дочери. Между ними не могло существо­вать ни отношений, где удовлетворение дается другому, ни отношений, где оно получается от другого, и девочка не могла любить ни материнское, ни свое тело. Отец г-жи X., грубый и скандальный, больше любил своих приятелей, чем жену и маленькую дочь, так что она не могла обратиться и к нему за защитой и любовью. Девочку не подготовили к тому, что у нее будут менструации, и она сочла, что это ее экскремен­ты, грязные и болезненные, а мать закрепила это впечатле­ние, настаивая, чтобы девочка пользовалась старыми тряп­ками, вместо того, чтобы покупать гигиенические пакеты. Таким образом ее женственность, ее образ своего тела и ее сексуальность были с самого начала крепко привязаны к стыду и ненависти к себе. Мы можем предположить, что и мать не любила ни себя, ни свое тело. Г-жа X. всегда чрезвы­чайно ревновала мать к своим младшим братьям, которых, как она чувствовала, мать любила больше просто потому, что они были мальчиками. Ненависть матери отдалила г-жу X. от нее на этом этапе жизни.

Приобретения пубертата позволили ей по-новому распо­рядиться своей жизнью. В четырнадцать лет она научилась пользоваться своим телом и сексуальностью. Для подъема самооценки и для того, чтобы ощущать себя любимой, она вступала в половые гетеросексуальные отношения, играя при этом всегда соблазняющую, активную роль. Физически зре­лое тело г-жи X. и ее возраст дали ей возможность прикрыть сексуальным возбуждением душевную пустоту и боль. Создавалось впечатление, что она адекватно взрослеет, вы­полняя нормальные задачи развития подростка. Она взяла на себя ответственность за свое зрелое тело и взрослую сек­суальность и экспериментировала с этим новым отношением к мальчикам своей возрастной группы. Бессознательно она искала объект, который бы любил ее и поднял бы ее само­оценку, так как сама она не умела любить ни себя, ни других.

Она плохо успевала в школе и все сильнее обращалась к промискуитету как средству обойти свои трудности в учебе _и в осмыслении мира.

Когда г-жа X. в шестнадцать лет забеременела, ее мать страшно рассердилась и велела делать аборт. Семнадцати­летний отец ребенка настаивал на свадьбе, но несмотря на это мать со злобой гнала дочь от себя. После венчания г-жа X. и ее муж уехали. Беременность была трудная, тревожная, но наконец родилась девочка. И здесь юный муж помогал и поддерживал ее, заменив ей тем самым ей мать, отвергшую дочь. Их взаимное сексуальное наслаждение сгладило ее неудовлетворенность своим телом и собой как женщиной. Поскольку муж нянчился с ней, она, в свою очередь, могла нянчить свою малышку - не „только как свое дитя, но и как свое Идеальное Я, которое никогда не видело материнской ласки. Второй ребенок, мальчик, быстро последовал за пер­вым, но семейная жизнь г-жи X. ухудшилась, и она стала фри­гидной. Поскольку г-жа X. всегда пользовалась своим телом, чтобы выразить сознательные и бессознательные чувства, ей было трудно одновременно быть матерью ребенку и оставать­ся сексуальным партнером мужа. В ответ на фригидность жены, которую он не мог ни понять, ни изменить, г-н X., чув­ствуя себя эмоционально кастрированным, постоянно стре­мился доказать ей свою потенцию. Хуже того, поскольку его любовь к ней всегда выражалась через секс, она теперь отвечала на это злостью, считая, что он не понимает ее пер­вичной потребности - в защите и любви, а не в сексе. Вы­тесненные проблемы, которые предшествовали ее первой беременности и сопровождали и ее, и рождение первенца, повторились и в этой беременности, поскольку не были ре­шены и проработаны. Г-жа X. радовалась телу своей дочур­ки, как если бы оно было ее собственным, и эта ситуация взаимного удовлетворения смягчила ее базальный взгляд на себя и свою мать как на неудовлетворительную пару. Так как она перестала ценить своего мужа и сердилась на него за непонимание ее потребности в поддержке, отношения с ним не могли больше поддерживать в ней предыдущее ощущение своей взрослой личности как привлекательной женщины. Она регрессировала к своему базальному взгля-

ду на Собственное Я как на неудовлетворяющий и неудов­летворенный объект. В этом плане ее брак повторил ее доэ-дипову ситуацию. Ее сын, который теперь был для нее жи­вым доказательством ее греховной сексуальности, стал вместилищем для негативных сторон ее Собственного Я, маленьким жадным позорищем, которым-она ощущала себя в детстве и продолжала ощущать в браке. Детская ревность к братьям и нежелательные аспекты мужа были смещены ею на ребенка, и мальчик стал объектом нелюбви и агрес­сии. Казалось, что она не видит в этом ребенке отдельной личности со своими правами, а ее Идеальным Я он не мог стать, как ее дочка, потому что был мальчиком, что ей са­мой было недоступно. Мы поняли в ходе нашей совместной работы, что поскольку мысль, символизация и фантазия были недоступны г-же X., то, став матерью, она стала плохой ма­терью из своего собственного детского опыта, оставаясь при этом эмоционально ребенком. Ее брак воспроизводил те­перь ее доэдипову ситуацию, словно муж был той самой матерью, которая заботилась лишь о ее теле, но не о чув­ствах.

В курсе ее анализа стало ясно, что г-жа X. не может по­чувствовать и принять ничего доброго, хорошего и приятно­го. Она постоянно критиковала мужа и сына, ради повыше­ния своей очень низкой самооценки. Проецируя на них обо­их все то, что ей не нравилось в самой себе, она могла по­зволить себе продолжать с ними жить. При переносе она видела аналитика как критикующую и наказывающую фигу­ру, и любая зависимость или достижение внутреннего оза­рения вели к постоянным угрозам бросить анализ, как если бы анализ и привязанность к аналитику тоже были чем-то слишком хорошим и приятным. Ее жизнью управляло чув­ство стыда, и главной чертой в переносе был тоже стыд. Стало видно, что ее агрессивные попытки пристыдить мужа и сына были попытками превратить пассивность в активность, поднять самооценку и тем самым избежать депрессии.

В курсе анализа взгляд г-жи X. на Собственное Я начал изменяться. Ее зависть к аналитику и острая наблюдатель­ность позволили ей научиться с большим уважением относить­ся к собственному телу. Это улучшение мнения о себе отра-

зилось на ее внешнем виде и одежде, как и в ее попытках загладить свое предыдущее враждебное поведение с мужем и сыном. Как только повысилась ее самооценка, она смогла вынести на анализ как свою интенсивную мастурбацию, кото­рая никогда не снижалась с раннего детства, так и отыгрыва­ние своих мастурбационных фантазий, которые всегда воз­буждали ее и приносили удовлетворение. В своих фантазиях в детстве, замужестве и в процессе анализа, она всегда была эксплуатируемой рабой. Кроме того, она отыгрывала тему депривации, воруя продукты в магазинах по дороге на ана­литическую сессию. Ее очень возбуждала опасность: она вот-вот попадется, но все-таки оказывается хитрее продавщиц. Всплыло, что в раннем детстве она таскала молоко из кухон­ного буфета, пока мать кормила грудью младших братьев. При переносе она ощущала каждую интерпретацию, кото­рая ей помогала, украденной у аналитика-матери и у других пациентов-сиблингов. Анализ зависти к матери в раннем детстве и (при переносе) к способности аналитика давать ей что-то ценное, помогли проработке некоторых из этих ее про­блем.

Как только к г-же X. вернулась способность думать, она вернулась к работе и хорошо с ней справлялась. Она те­перь могла позволить себе ощущать аналитика заботливой фигурой, которая не бросит и не выгонит ее за плохие по­ступки, как ее мать отвергла ее: в детстве ради братьев, и вновь - во время первой ее беременности, когда г-же X. так нужна была забота и ласка, словно она опять стала младен­цем. Забота, которую она получала в процессе анализа, по­могла ей больше заботиться о своем ребенке. Она также смогла выразить свое удовольствие через вновь разрешен­ное себе желание наслаждаться своей женственностью и женской ролью, и произошли некоторые изменения в ее семейной жизни. Ее муж отвечал усилением ответственнос­ти за семью, а она смогла позволить себе насладиться за­ботой о себе и больше не чувствовала себя рабой. Она смог­ла также позволить своей матери участвовать в некоторых из вновь обретенных семейных радостей и к своему и мое­му удивлению обнаружила, что ее мать в свое время тоже забеременела в шестнадцать лет {моей будущей пациент-

кой) и ей тоже пришлось выйти замуж по этой причине.

По моему опыту, многие пациентки, входя в заключитель­ную фазу анализа, высказывают сильное желание зачать ре­бенка, как бы заканчивая (в своей фантазии) анализ эквива­лентом рождения менее конфликтного Собственного Я. К кон­цу анализа и у г-жи X. возникло сознательное желание зачать последнего ребенка, чтобы это стало исходом вновь обре­тенных удовлетворяющих и любовных отношений с мужем. Но тут она узнала, с яростью и болью, что теперь беременна ее дочь - в шестнадцать лет, как она сама. После многих кон­фликтов г-жа X. решила удовлетвориться ролью молодень­кой бабушки.

Случай г-жи А.

Г-жу А. удочерили в очень раннем возрасте, и у нее было счастливое детство, пока не умерла ее приемная мать. Де­вочка изо всех сил стремилась быть матерью для своей ма­тери во время ее смертельной болезни. Ей было десять, когда она осталась одна с неадекватным отцом, находящимся в жестокой депрессии. В день смерти приемной матери она настояла, чтобы отец сводил ее к той, которая ее родила. Эта женщина, к удивлению девочки, жила неподалеку и в то время нянчила ее брата. Все надежды девочки найти новую мать были разбиты - эта женщина очевидным образом не хотела иметь ничего общего с дочерью. Итак, обе матери покинули ее, и она осталась одна, с болью и злобой на жен­щин. Социальные работники поместили ее в интернат, так как отец был неспособен ни воспитывать ребенка, ни вести хозяйство. Она часто сбегала домой к отцу, пока наконец не стала достаточно большой, чтобы уйти из интерната и вер­нуться к нему насовсем. Пубертат и юность дали ей новые возможности строить свою жизнь. Она натащила домой без­домных животных, словно они были утерянными сторонами ее Собственного Я.

Еще в интернате (где она не могла учиться, поскольку ее разум был блокирован) она пользовалась своим телом, что­бы обрести любовь и поднять самооценку. Она сознательно желала, чтобы какой-нибудь мальчик любил и обнимал ее, что нормально для девочки-подростка, но кроме того, она бес-

сознательно хотела воскресить все младенческие телесные удовольствия, словно мальчик был ее матерью. В то же вре­мя ей нужен был мужчина, чтобы удерживаться от угрожаю­щей сексуальной привязанности к своему одинокому отцу. Позднее она говорила мне во время анализа, что использо­вала свое красивое юное тело, чтобы спровоцировать отца показать ей свой пенис. Как отец он провалился, и тогда она принялась опекать его, словно сильная мать, которая обере­гает отца и маленькую девочку от отыгрывания их бессознательных инцестуозных желаний.

Физически зрелое тело г-жи А. и ее возраст способствова­ли тому, чтобы сексуальное возбуждение заполнило душев­ную пустоту и вытеснило боль. Казалось, что она адекватно продвигается к зрелости, выполняя нормальные задачи раз­вития подростка. Она взяла на себя ответственность за свое зрелое тело и взрослую сексуальность, экспериментировала с новым отношением к мальчикам своей возрастной груп­пы, и внешне освобождалась от инфантильных пут, привя­зывавших ее к отцу. Бессознательно ее эксперименты со своим телом были безнадежным поиском утраченной при­емной матери, которую она не смогла никем заменить, и их ранних аффективных отношений. Каждого сексуального парт­нера она бросала столь же жестоко, как бросили ее обе ее матери. В конце концов, соблазнив одного молодого чело­века, она забеременела, и он, к ее удивлению, женился на ней. Теперь у нее был мужчина, который любил ее, и в ее фантазиях, представлял собой и покойную мать и ее сексу­ального партнера - здравствующего отца. Надо сказать, что моя пациентка искала кого-нибудь, кто бы любил ее, так как сама себя она любить не умела. Беременность заставила ее почувствовать, что она теперь зрелая женщина, как ее физическая мать, и пробудила в ней восхитительные фанта­зии о возвращении в утробу, словно она сама была плодом внутри своего тела. Теперь ее пустующее тело заполнилось, и ее стремление к покойной матери несколько ослабло, так как она ожидала ребенка," который всегда будет с ней и бу­дет ее любить. Когда дитя зашевелилось, она не могла боль­ше отрицать, что надвигается отделение от него, неизбеж­ное после его появления на свет, и слегла с депрессией.

Она ощущала, что будет снова одна, так же, как она была одинока и заброшена после того, как смерть разделила ее с матерью, ибо рождение - это отделение, и смерть тоже, и потому они тесно связаны в нашем внутреннем мире. Таким образом, первая беременность г-жи А., фаза дальнейшего развития в жизненном цикле женщины, стала для нее нача­лом упадка.

Для г-жи А., чей сын родился, когда ей было семнад­цать, материнство обернулось бедствием. Она часто катала сына в коляске мимо дома своей «настоящей» матери, на­деясь, что та выйдет посмотреть на внука и поможет дочери стать матерью, но чуда не случилось. Оставаясь с ребен­ком одна, г-жа А. принималась бить его, стоило ему запла­кать, впадая в панику при его требованиях, которых она ни­когда не могла ни понять, ни удовлетворить. Чувство к ре­бенку, изначально амбивалентное, обернулось скорее нена­вистью, чем любовью.

В ходе нашей совместной работы мы поняли, что теперь она как бы стала плохой матерью из своего прошлого, оста­ваясь при этом эмоционально ребенком. Для этого ребенка внутри нее собственный сын по многим причинам представ­лял собой соперника. Он, во-первых, представлял собой об­раз брата, о котором физическая мать заботилась, отверг­нув дочь. Далее: поскольку муж был для нее фигурой мате­ри, ей не нравился его интерес к ребенку, и она завидовала той безусловной любви, которую сын получал от отца. Лю­бое агрессивное чувство, которое возникало в ней к мужу или отцу, она смещала на своего ребенка мужского пола. Она бросала сына при любой возможности. Она бросала его, поскольку ощущала себя дважды брошенной плохими мате­рями, ибо для десятилетнего ребенка смерть матери озна­чала, что мать ее бросила. Но более всего сын представлял собой те стороны ее Собственного Я, которые она в себе не любила. Г-же А. случалось намочить постель вплоть до бе­ременности, но тут подобные эксцессы прекратились, так как она ощущала, что мать должна быть чистоплотной. Став чистоплотной, она стала фригидной, потому что генитальная сексуальность ассоциировалась у нее с грязью и испраж­нениями. Ребенок, следовательно, был для нее конкретным

доказательством ее. грязной сексуальности, и, вдобавок, лишил ее наслаждения сексуальностью. Рядом с ней, вне ее, был беспомощный младенец, плачущий, описанный и закаканный, прямо как ее внутренний ребенок, которого она ненавидела. Она очень старалась заботиться о сыне, но с самого начала она не только ненавидела в нем эти свои черты, но еще и ненавидела его за одиночество и изоляцию - домашний арест, под которым она оказалась из-за него. Рождение ребенка повторило тревожные хлопоты и изоляцию времен болезни приемной матери, а ребенок еще и пред­ставлял собой эту ее мать, приучившую ее к чистоплотнос­ти. Иногда эти чувства выходили из-под контроля, и она била ребенка. Но частью она была еще и идентифицирована со своей хорошей приемной матерью, так что чувствовала себя виноватой и подавленной, когда ее что-то толкало побить малыша. Муж г-жи А. настоял, чтобы она обратилась за по­мощью. В результате лечения она начала понимать, кого ребенок представляет собой для нее и что она проецирует на него. Это помогло ей увидеть сына самого по себе, уви­деть в нем реального ребенка. Перенос г-жи А. был подчер­кнуто лишен аффектов. Она являлась с равнодушной улыб­кой, одетая в черную кожаную мотоциклетную одежду, час­то с каской на голове. Много раз я чувствовала сильный гнев, когда она рассказывала мне, на вид совершенно бес­чувственно, о своем поведении, из-за которого маленький мальчик получал травмы. Он падал у нее с лестницы, она распахивала дверь у него перед носом, зная, что он к ней подползает. Однажды она принесла его с собой, и я была свидетельницей ее скверного обращения с ребенком. Мои сильнейшие контрперенесенные чувства - гнев на пациент­ку за ее бесстрастную жестокость и страх за ребенка - по­зволили мне осознать, что для пациентки во мне воплоти­лась живая физическая мать пациентки, злая, отвергающая и жестокая и нашла внешнее воплощение эмоциональная смерть в душе г-жи А ее доброй приемной матери, которая могла бы смягчить эти ее нападки на сына. Г-жа А. словно утратила эту часть себя. Разобравшись в тяжелом положе­нии пациентки, я научилась становиться для нее материнс­кой фигурой, которая эмоционально «держит на ручках» ее

перепуганное незрелое младенческое Собственное Я, тем самым давая ей возможность защитить сына от собствен^ ных же завистливых и садистских нападений. Моя тревога за ребенка отражала ее тревогу за него. Испытав эту трево­гу, я смогла не только соприкоснуться с ее отчаянием и с бедственной безвыходностью ее ситуации, но и поняла, что никто другой не мог бы поддержать ее младенческое Соб­ственное Я, как могла бы это сделать ее хорошая мать - в ее психике не было жизнеспособной альтернативы отверга­ющей злой матери и травмированному ребенку. Когда мы проработали эти проблемы, которые привязывали ее настоя­щее к грузу прошлого, переменилась валентность ее отно­шения к ребенку. Она смогла сдерживать свою фрустрацию и ярость, и так как она больше не была беспомощно раз­давлена собственной виной, то смогла установить более нежные отношения с ребенком. Оплакав приемную мать, она вновь обрела способность пользоваться своим разумом и вернулась в колледж закончить образование.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Клинический материал моих пациенток, матерей-подрос­тков, служит иллюстрацией к теме данной статьи. Я хочу подчеркнуть, что на первый взгляд поведение обеих этих молодых женщин было нормальным раннеюношеским по­ведением, но при пристальном рассмотрении нарушения ока­зывались куда глубже, чем казалось сначала. Обе они сло­мались психически на этапе беременности, и их ранние от­ношения мать-младенец были серьезно расстроены.

Проблемы переноса и контрпереноса, вошедшие в ана­лиз этих пациенток, позволили увидеть, что в их душевной жизни не было жизнеспособной альтернативы отвергающей матери и отвергнутому ребенку. Обе пациентки экстернали-зовали грубую, карательную фигуру Супер-Эго (проецируя ее на аналитика) и отыгрывали ее же, отвергая и наказывая своих детей. И однако также необходимо понять, что тайное удовольствие от психического вмещения, объектом которо­го они обе ощущали себя в аналитической ситуации, вызы­вало у них сильную тревогу (остаться во вместилище, как в ловушке, навсегда), и в случае г-жи X. эта тревога подска-

зывала ей сердитые угрозы и неоднократные уходы. Г-жа А. ушла, когда стали всплывать ее позитивные чувства. Мой контрперенос был важным орудием, позволившим мне по­нять эти проблемы. Сначала моим ответом было чувство гнева и возмущения жестокостью этих матерей к своим детям. Мне было очень неприятно, что я так сильно сержусь на своих пациенток и так сильно их осуждаю. Я осознавала, что мне очень хочется срочно восстановить душевное рав­новесие, наказав пациенток вербально. Но тщательное отслеживание собственных реакций и напряженные стара­ния прорабатывать свои чувства, дабы остаться на аналити­ческих позициях, привели меня к убеждению, что в обоих случаях пациентки сильнейшим образом активизировали мои материнские чувства. Я была поставлена перед выбором линии поведения. Я могла повторить грубую установку ка­рающей и отвергающей матери из внутреннего мира моих пациенток и садистски напасть на их уязвимое инфантиль­ное Собственное Я. Или же я могла защитить их от того, что возбуждало во мне их поведение, и, поступая так, понять на собственном опыте, как трудно это было для них - защитить собственных детей от садистского повторения их соб­ственной инфантильной ситуации (с плохой матерью). Так проблемы переноса и контрпереноса отражали трудные от­ношения пациенток с их матерями, отношения, в процессе которых инфантильные аспекты личности пациенток не были «растворены» (не получили разрешения) и успешно интег­рированы в их взрослое Собственное Я.

И наконец, может быть не лишено интереса замечание, что обе пациентки имели опыт работы с психоаналитиками-мужчинами. Г-жа А. большую часть времени молчала, и те­рапия, по-видимому, никак на нее не повлияла, а г-жа X. испытала сильнейшим образом эротизированный перенос, который напугал ее и заставил уйти. Мне кажется, важным фактором при проработке некоторых из их проблем был тот факт, что я - женщина. Я конкретно предоставляла им обе­им более доброжелательную фигуру матери, которую они могли интроецировать и с которой они могли себя идентифи­цировать. Кроме того, мне кажется, что я как женщина-ана­литик/мать могла также дать каждой из них позволение на­слаждаться ее телом женщины и ее сексуальностью - по­зволение, которого им ни в коем случае не давали их враж­дебные матери.