А если мужа охватил азарт обогащения?

- Да-да! Как быть в таком случае? — спро­сите вы. — Если он стал как одержимый и ни о чем, кроме заколачивания денег, больше не помышляет?

«Вопрос, конечно, интересный», как любил выражаться герой популярной кинокомедии Эльдара Рязанова.

Тут очень важно понять следующее: для многих современных мужчин «делание де­нег» — это способ самоутверждения. Особую соблазнительность приобрел он сейчас, когда, с одной стороны, страсть к обогащению по­ощряется властями, а с другой, столько лю­дей оказалось не в состоянии вписаться в новую жизнь.

В такой обстановке человек с претензией на лидерство получает редкую возможность воз­выситься сразу над многими. И этот мотив го­раздо сильнее инфантильного желания обла­дать какими-либо вещами.

Причем жены нередко играют тут провоци­рующую роль. На словах они сетуют, что муж думает только о бизнесе и даже спать ложит­ся в обнимку с телефоном, а на деле постоян­но одолевают его просьбами купить то одно, то другое.

Никогда не забуду, как я пришла в гости к одной знакомой, которая вроде бы очень страдала от того, что муж связался с какими-то нечистоплотными типами, и говорила, что ей лично никаких денег не нужно — лишь бы в доме были мир и покой. А буквально через пять минут достала из шкафа роскошную шубу, которую он купил на деньги, которые, по ее же собственным словам, «дурно пахли», и принялась вертеться перед зеркалом, приго­варивая, что к этой обновке нужна, конечно, хорошая шляпа. И она уже присмотрела под­ходящую в дорогом магазине...

А главное, как-то так незаметно получает­ся, что преуспеяние в бизнесе становится ос­новным достоинством мужа. Остальное — дело второстепенное. Пусть, придя домой, он все время молчит, уткнувшись в телевизор. Пусть практически не занимается детьми. Пусть ог­рубел, опростился, мало кем и чем интересу­ется и своими представлениями о жизни уже очень напоминает тупых «крутяков» из анек­дотов. Главное, чтобы был добытчиком. И да­же ребенок в ответ на просьбу психолога пе­речислить хорошие качества папы говорит: «Много зарабатывает». То есть сама семья не дает ему сойти с этих накатанных рельсов.

Так что если кто-нибудь из читательниц книги начал замечать, что муж чересчур ув­лекся бизнесом и перестал обращать внимание на семью, советую вам проанализировать соб­ственное поведение. Сколько времени занима­ют в вашем общении разговоры о различных жизненных благах? Не слишком ли часто звучит мотив нехватки денег? Не увлекаетесь ли вы сравнением своего уровня жизни с уровнем жизни друзей и знакомых?

Если да, то надо следить за собой. Мужчи­на в семье — голова, но женщина, как изве­стно, шея. Куда повернется, туда голова и будет смотреть.

Постарайтесь найти в муже какие-нибудь таланты, не связанные с предприниматель­ством, и подчеркивайте их ценность. Давайте понять, что самоутвердиться можно не только (и не столько!) при помощи банковского сче­та. И что «мерседес» он купить еще успеет, а вот детство сына или дочери пройдет безвоз­вратно. И если вовремя не спохватиться, мно­гое будет упущено навсегда. А проиграют от этого все: иначе в семье просто не бывает.

ЧАСТЬ V КАЗЕННЫЙ ДОМ

Глава 25. Детский сад

Я ходила в детсад с трех лет и отчетливо по­мню, как окружающие меня дружно жалели, и один голос заявляя, что это слишком рано и зачем мучить ребенка. Впрочем, даже не с трех, а с пяти лет дошкольные учреждения тогда посещали немногие. В нашем классе таких бедолаг были единицы. Все остальные сидели до школы дома с бабушками.

Со временем ситуация менялась. И бабуш­ки уже не торопились на пенсию, и детских садов становилось все больше. Однако до не­давнего времени необходимость отдать ребен­ка в садик воспринималась как вынужден­ная мера. Что называется, не от хорошей жизни. Если мама имела возможность не работать, вопрос о саде даже не поднимался. Само собой разумелось, что до школы она будет заниматься детьми сама. Ни родные, ни знакомые просто не поняли бы ее, если бы она, не ходя на службу, «запихнула» ре­бенка в сад.

Теперь и в этом плане произошли заметные подвижки. Все чаще на моем профессиональ­ном горизонте появляются семьи, у которых есть все возможности не водить ребенка в са­дик. Или жена совершенно не рвется работать даже «для души», а муж вполне в состоянии обеспечить семью. Или бабушка готова посвя­тить себя внуку, или у родителей есть день­ги на няню. Но... ребенка с трех-четырех лет все равно отдают в детский сад. И ладно бы он там наслаждался общением и коллективны­ми играми! Так нет же! Малыш садик не лю­бит, по утрам хнычет, жалуется, что его оби­жают, просится хоть немножко побыть дома. А другой идет без возражений, но часто боле­ет. А третий стал нервным, раздражитель­ным, агрессивным. Я уж не говорю про гипе­рактивных детей, которых сейчас, к сожале­нию, все больше и больше. Для них детский сад — совершенно непосильная психологичес­кая нагрузка.

Но когда заводишь об этом разговор, неред­ко наталкиваешься на непробиваемую стену.

Мученики общения

Впервые я задумалась над природой такого сопротивления несколько лет назад, когда ко мне на консультацию пришла молодая пара с мальчиком четырех с половиной лет. Степа жался к маме, прятал лицо в ее колени, на­отрез отказался пройти без родителей в сосед­нюю комнату посмотреть игрушки.

— Он всегда так себя ведет? — спросила я.

— С чужими — да. Когда освоится, будет, конечно, пораскованней, но вообще-то он у нас зажатый. Ходить никуда не любит, даже на прогулку не вытащишь. Детей боится до дро­жи в коленках. Взрослых меньше, но тоже побаивается.

Я была абсолютно уверена, что уж этого-то ребенка родителям и в голову не пришло оп­ределить в детский садик. Но ошиблась! В сад Степа пошел с трех лет. Полгода, правда, бес­престанно болел. А когда выходил «в свет», то целыми днями сидел на стуле, не реагируя на призывы поиграть с детьми. Теперь на сту­ле уже не сидит, но детей по-прежнему ди­чится.

— Они для него слишком шумные, кри­чат, дерутся, а он этого не понимает, — сказала мама. — Но хотя бы истерик, как прежде, не закатывает при расставании — и то хорошо.

Привели Степу с жалобами на утомляе­мость, рассеянное внимание, плаксивость, капризы и ночное недержание мочи (энурез). Причем в два с половиной года, до садика, никакого энуреза у ребенка не наблюдалось. С ним тогда вообще не было проблем: тихий, спокойный, покладистый мальчик. Чужих опасался, но совсем не так, как сейчас. Он даже с детьми пробовал играть, теперь же и слышать ни о ком не желает.

Картина очень напоминала психотравму, нанесенную ребенку ранним отрывом от се­мьи. О чем, говоря по правде, вполне можно было догадаться самим, без консультации спе­циалиста. Но мама с папой не хотели видеть очевидного.

— Забрать из сада?! — ужаснулась мама. — Но... Где же ему тогда учиться общению? Нет, что вы! Об этом не может быть и речи! Дома он у нас совсем одичает.

Хотя именно в садике, а не дома Степа ра­стерял даже те небольшие навыки общения, которые ему удалось приобрести до трех лет.

— А подготовка к школе? — подхватил папа. — Нет, мы не в состоянии научить ре­бенка всему тому, чему сейчас учат в детском саду.

Хотя внимание у Степы рассеивалось как раз в саду, при нервном перенапряжении. И до школы оставалось еще два с половиной го­да — для дошкольника огромный срок. Да и чему уж такому особенному учат детсадовские воспитательницы? Почему людям с высшим образованием (техническим и гуманитарным) не под силу освоить эту премудрость? И как еще недавно бабушки безо всякого высшего образования вполне успешно учили своих вну­чат-дошкольников читать и считать? А неко­торые учат и до сих пор...

На эти и другие вопросы ответа у родите­лей не нашлось, но было понятно, что они даже не собираются их искать. Главный воп­рос был решен давно, окончательно и беспово­ротно. Степа в сад ходить будет при любых обстоятельствах, потому что БЕЗ САДА ПРО­СТО НЕЛЬЗЯ.

Случай был настолько яркий, а родительс­кое сопротивление так откровенно иррацио­нально, что мысль о подсознательных меха­низмах этого сопротивления напрашивалась сама собой. На уровне сознания возразить бы­ло нечего. Но подсознание нашептывало Степиным родителям прямо противоположное, и его шепот оказывался сильнее. Почему?

«Безмамные мамы»

Лет 30 назад в Америке поставили опыт: у обезьян отняли детенышей, выкормили их и принялись наблюдать, как они будут воспиты­вать своих малышей.

Оказалось, что «безмамные мамы» (так уче­ные прозвали обезьян, выросших на людском попечении) не умеют ухаживать за детеныша­ми и не испытывают к ним родственных чувств, поскольку в своем детстве не имели перед глазами образца материнской заботы. У них в памяти запечатлены совсем другие ран­ние образы (импринтинги). По тем же при­чинам и многие детдомовцы, вырастая, ис­пытывают серьезные трудности в построении семьи.

Нынешние молодые родители, конечно, не детдомовцы и уж тем более не обезьяны, но это, пожалуй, первое поколение, которое мас­сово посещало детские сады.

— Мы же ходили в сад — и ничего, вы­росли! — рассуждают они, позабыв, как час­тенько бывает, о своих детских огорчениях и обидах.

И им трудно себе представить, как можно обойтись без садика, потому что коллективное воспитание для них — импринтинг. А ранние впечатления очень прочно укореняются в под­сознании. Мы их вроде бы не помним, не осознаем, но они никуда не делись и, как серые кардиналы, незримо управляют нашими представлениями и чувствами.