Организационная структура ислама

Цитируется по изд.: Батунский Н. К проблеме взаимоотношений религиозной и политической элит на мусульманском Востоке/0бщество, элита и бюрократия в развивающихся странах Востока. М., 1974. Кн. 1. С. 82-105.

Соединяя в формально-неразрывное целое и собственно религиозное и сугубо «светские» аспекты деятельности, ислам представляет собой совокупность права, этики и мировоззрения, тотальную систему, в которой религия есть унифицирующий и детерминирующий фактор и в ней нет принципиального различия между «священным» и «светским», «Божьим» и «кесаревым», «правом Божьим» и «правом человеческим». Ислам — это номократия, т.е. такая система, где теологически-рационалистический монизм с его приматом коллективной субстанции видит источник власти только в Божественном Законе. Он понимается как всеобъемлющая онтологическая религия, раз и навсегда открытая основателю учения, воплощенная прежде всего в праве, теологии, этике, политических структурах и семейно-бытовых комплексах и т.д. и не подлежащая изменению,— чтобы на веки вечные, вопреки любым превратностям, сохранялась связь с идеальной, первоначальной моделью.

Тем самым религия утверждается как целостный путь жизни всей конфессиональной общины, не только как мировоззрение и культовая практика, но также и как гражданское и уголовное пра-

во, индивидуальная этика, социальные обычаи и традиции и т. д. т.е. как система, претендующая на удовлетворение всех потребностей, пытающаяся регулировать все аспекты жизни и на этом основании требующая безусловной преданности.

И сама конструкция ислама обеспечивала несравненно более прочное и длительное, нежели в ареалах христианства, господство религиозного фактора, давала наилучшие, пожалуй, гарантии и от появления и упрочения широкоохватывающих деформирующих процессов, позволяла создавать такую структуру коллективного сознания, которая в состоянии порождать чрезвычайно устойчивое по времени социальное поведение. И дело тут не только в акцентировании детальных запрещений и предписаний, каждому из которых дана специфическая божественная санкция, но и в стремлении к фиксированной предопределенности основных социальных действий, в маловариантном поведении под влиянием внешних факторов и т.д.

Все сказанное есть следствие одной в высшей степени важной причины: ислам не имеет церкви. Как и во многих типично восточных культурах (конфуцианской, буддийской), в исламе локальные религиозные авторитеты действуют внутри отдельных общин, их ответственность не выходит за ее пределы, а религиозные роли — хотя они и универсальны — не требуют узкой специализации. Формально открытые для всех взрослых мусульман (если у них есть должное образование), они функционально диффузны.

Такова модель, общая для номократий, где нет характерного для христианства резкого противопоставления земного и «потустороннего» бытия, где упор на принципе тождественности политической и религиозной общин в корне отвергает саму идею их раздельного существования, где не существует, следовательно, автономного религиозного коллектива в лице церкви. Авторитет и власть Божественного Закона поддерживаются «массовыми усилиями», а вовсе не одной лишь профессиональной деятельностью специальных функционеров.

Ислам — одно из убедительных доказательств того, что религиозный институт может достичь высокой степени организационной, доктринальной и ритуальной стабильности вследствие комбинации религиозных ролей со «светскими» — политическими и (или) юридическими. Уже сама специфика ислама не позволяла его религиозно-культурным авторитетам всецело отдаваться «узкой специализации» в той сфере, которая есть — с точки зрения католицизма особенно — исключительно религиозная деятельность. Она не была для этих авторитетов (улемов), — как, заметим попутно, и для православных священников,— единственным источником средств к существованию.

Именно тотальность ислама делала сословие улемов и секулярно-культурной (опять-таки по европейским критериям), — но с сильными религиозными ориентациями,— и профессиональной юридической элитой. В первую очередь улемы выполняли функцию носителей и хранителей классической писаной традиции, обеспечивающей социальную систему утонченным, тщательно разработанным оправданием самого ее существования, физической и культурной экспансии и превосходства. Но одновременно они же были судьями, проповедниками, чтецами Корана, законниками и т.д. Существовало множество разновидностей религиозных функционеров, чья деятельность носила экстрарелигиозный характер, но не было ни жесткого различия между ними, ни делегирования сакрального авторитета. Напротив, всячески стеснялось развитие харизматического элемента религиозной должности — этой обязательной предпосылки становления независимой религиозной иерархии — в силу эгалитарного принципа комплектования и функционирования религиозного института, нигде и никогда в целом не становившегося частью государственной машины.

И все же, не зная универсальной экклезиастической структуры (хотя можно найти целый ряд ее аналогов в мусульманском мире), ислам создал серию таких институтов, через которые выполнялись многие политические и духовные функции церкви. Они органически врастали в систему, становясь ее хотя и не всегда видимой и формализованной, но всепроникающей и властной частью и позволяя сохранить «исламскую самобытность» в условиях беспрестанного политического упадка и раскола мусульманского Востока. <...>