Развитие теории социального неравенства в период распада СССР

События конца 1980-х и начала 1990-х гг. двойственно сказались на отечественной социологии. Возможность писать что угодно и где угодно сопровождалась и прекращением бес­платного для авторов убыточной научной продукции изда­ния их трудов, и исчезновением возможности проводить сбор информации практически беззатратно, с опорой на местную общественность. Государство дало интеллектуалам не только свободу творчества, но и свободу самим изыскивать источники существования. В этих новых обстоятельствах первоначально активизировались не столько опытные и знающие профессио­налы, сколько более приспособленные к рыночному принципу «Все на продажу». Начался ажиотаж наспех проводимых опро­сов. Но все же, как и можно было предположить, преимущества не ограниченного цензурой и партийным прессингом творче­ства все больше стали сказываться и на качестве социолого-публицистических опусов (доминировавших в первые годы), и на характере собственно научной продукции.

С 1987 г. социологи обратились к раскрытию «тайны» со­ветской бюрократии. Многие из них еще и не читали трудов таких диссидентов, как М. Вселенский. Первой из таких статей была получившая широкую известность работа В.Н. Шубкина [Шубкин, 1987]. Позднее своими размышлениями на тему бю­рократии поделились многолетне опальные социологи во гла­ве с Ю.А. Левадой. Причем их статью, что было весьма симп­томатично, опубликовал теоретический орган КПСС журнал «Коммунист» [Гудков и др., 1988].

В том же году была написана изданная несколько позднее статья Л.В. Карпинского, в которой были подытожены став­шие широко распространенными мысли о нашей правящей элите. Приведем несколько выдержек: «Действительная тайна бюрократии заключена в том, что она является собственниче­ской корпорацией. Мы долго держались мнения, будто бюро­кратия нами только управляет, но делает это плохо, неэффек­тивно. Фактически же она нас — всех живущих в обществе и занятых какой-либо деятельностью присваивает и делает это

Часть 3. Тип общества и характер неравенства в России

по-своему хорошо, мастерски, по-своему виртуозно... в сущ­ности, он (бюрократ. — О.Ш.) — ловкий, изворотливый, уме­лый предприниматель, энергично занятый своим бизнесом с помощью особых средств и во имя особого рода "прибыли". ...Наша бюрократия получила вместе с государством неогра­ниченный доступ к управлению экономикой и культурой, про­никнув буквально во все сферы человеческой деятельности.

Собственность государства на средства производства, превращенная в групповую собственность на само государство ... вот фундаментальное основание бюрократии» [Карпинский, 1989, с. 360, 361, 367].

Очевидно, что отсюда был недалек путь к пониманию сущности социальной природы советского общества, «секре­та» его стратификации. Этот путь российские авторы про­делали, к сожалению, без знакомства с трудами югославских коллег, бывших под строжайшим запретом для чтения, более того, даже критика их работ издавалась с грифом, запрещав­шим свободное ознакомление с нею. Упомянем некоторые типичные суждения коллег из Югославии. Б. Хорват в книге «Политическая экономия социализма» (1982) попытался рас­крыть природу советского этатистского (по его определению) общества. В этом обществе администраторы обладают той же властью, что и собственники при капитализме. Все внимание здесь обращено на усиление позиций власти. Идет процесс сверхразвития государственного аппарата. Вся политическая и экономическая власть сосредоточена в руках правящей поли­тической организации [Horvard, 1982].

С. Стоянович предложил следующее объяснение сущно­сти советской системы и ее классового устроения: «Поскольку капитализм, несомненно, конституирует общественную цен­ность с экономической доминантой, то парадигмой, ему со­ответствующей, является общественно-экономическая фор­мация. С другой стороны, коммунистический этатизм при­надлежит к семейству общественно-политических формаций. Досталинистский, сталинистский и постсталинистский эта­тизм представляет собой общественную целостность с полити­ческим доминированием (как диахроническим, так и синхро­ническим). Здесь политическое доминирование приобретает

Глава 8. Основные концепции социального порядка и стратификации в обществах...

форму структурного контроля одного класса (этатистского) над государством и, при помощи этого, над средствами про­изводства. Однако эта парадигма общественно-политической формации есть уже, несомненно, вывернутая наизнанку марк­систская парадигма, или, скорее, парадигма постмарксист-ская» [Стоянович, 1990, с. 148].

Вернемся на родную почву. Именно в конце 1980-х — на­чале 1990-х гг. были предприняты попытки осмыслить природу уходящей социальной системы и особенности присущей ей со­циальной стратификации в контексте цивилизационного под­хода и исторического опыта России.

В цикле статей Е. Старикова ([Стариков, 1990] и другие работы) был рассмотрен вопрос о двух основных типах воз­можного для России (в послеоктябрьский период) развития:

1) западноевропейской модели, характеризуемой наличи­ем независимых от государства субъектов собственности, раз­витым гражданским обществом и классовой структурой;

2) модели со «своеобразными "азиатскими" чертами», ха­рактеризуемой слиянием властно-политических отношений с отношениями собственности, превращением государства в верховного собственника средств производства, социальной структурой неклассового типа, «ибо классообразующие при­знаки... как бы узурпируются, задаются всесильным государ­ственным образованием».

По мнению Старикова, в 1929 г. произошло отторжение западноевропейского пути развития. Он считал, что это предо­пределилось отходом от социализма, «при котором субъекты собственности находятся в рамках гражданского общества, а не всепроникающего государственного аппарата» [Стариков, 1990, с. 30]. Мы же полагаем, что слом собственнического демократи­ческого варианта развития произошел в связи с октябрьским пе­реворотом и огосударствлением собственности в промышленно­сти идругих базовых отраслях экономики. Государстве ннический социализм в любом варианте (включая нэповский) противопо­казан западноевропейскому пути развития.

Стариков обосновывает социальную дифференциацию в советской системе различием позиций по отношению к распре­делительной системе: «Редистрибуция (перераспределение) слу-

Часть 3. Тип общества и характер неравенства в России

жит структурообразующим основанием социальной дифферен­циации, рассекая все общество на две большие функциональные части: а) рядовые производители, создающие прибавочный про­дукт, и б) распорядители, изымающие и включающие его в ре-дистрибутивную сеть, выполняющую диспетчерские функции» [Там же, с. 31]. Интересны суждения этого автора о механизмах структурирования советского общества. В нем не действуют эко­номические классообразующие механизмы. «Их место занима­ют внеэкономические, административно-волевые механизмы, формирующие из... аморфной магмы искусственные сословия и фукциональные распределительно-корпоративные структуры (ведомственные, региональные и т.п.). Рыхлая магма атомизи-рованных индивидов сортируется по искуственным ячейкам» [Там же, с. 36].

В те же годы была предложена концепция стратифика­ции советского общества как неклассового этакратического (см., в частности: [Ионин, Шкаратан, 1989, с. 426—447; Радаев, Шкаратан, 1991; Radaev, Shkaratan, 1992] и другие работы этих авторов). В следующей главе дано описание социального по­рядка и стратификационной иерархии обществ этого типа.

Сходные позиции (с учетом специфических черт истори­ческого пути Венгрии) занял Мартин Сабо. Он отмечал, что «теперь лишь немногие продолжают утверждать,что в странах Центральной и Восточной Европы существовал социализм, т.е. тот исторический строй, который в первозданном значении этого слова и в духе целей левых движений был призван разре­шить противоречия капиталистических отношений и создать общество с более высоким уровнем культуры и цивилизации». По его мнению, определяющим фактором венгерской истории XX в. была двойственность структуры, т.е. наличие как фео­дальных, так и буржуазных отношений. В этом смысле не стал исключением и ход событий после 1945 г. За кратким периодом буржуазно-демократических преобразований в 1945-1947 гг. последовал консервативно-реакционный поворот, положив­ший начало процессу рефеодализации, названному социали­стическим развитием. В ходе его воспроизводилась прежняя двойственная структура. В качестве важнейшего элемента ре-феодализации здесь выступал формализованный властный

Глава 8. Основные концепции социального порядка и стратификации в обществах...

механизм, т.е. существовавший как господствующее сословие властный аппарат и управляемые им так называемые «социа­листические подструктуры». Однако «реальный социализм» не просто воспроизводил прежнюю двойственную структуру. Он последовательно и открыто подавлял буржуазные элементы, что усилило докапиталистические, сословно-феодальные ком­поненты и придало им новую историческую форму.

Мартин Сабо заключает: «Разумеется, я не утверждаю, что социализм был феодализмом. Но несомненно, что специфи­ка функционирования этой системы состояла в том, что в ней превалировали сословно-феодальные черты, а в другой свя­зи — азиатско-византийские, т.е. черты культур, предшество­вавших современным. Таким образом, социализм в его различ­ных вариантах ответил на вызов XX столетия возрождением прошлого» [Сабо, 1991, с. 51-52].

С оценкой стратификации советского общества как сос-ловно-статусного решительно не соглашался М.С. Комаров. Он считал, что общество советского типа «не было ни азиат­ским, ни деспотическим, ни закрытым. В нем были достаточ­но сильны тенденции к социальной мобильности, а статусные позиции приписывались отнюдь не жестко. Преувеличение степени жесткости проистекает скорее из увлечения авто­ров историческими аналогиями и дедуцирования социальной структуры из властных отношений». Комаров отмечал, что авторы дистрибутивной и этакратической моделей, к сожале­нию, не обратили внимание на существенную роль в социаль­ной дифференциации ряда факторов. Первый из них — объ­ективные требования экономики, которые понуждают инсти­туты власти и в тоталитарном обществе «мотивировать людей к нормальной трудовой деятельности только через упорядочен­ную систему вознаграждений и привилегий». Второй — такой критерий стратификации, как престиж. Он не менее важен, чем власть и собственность. Наконец, третий фактор — при­сущие современному индустриальному обществу такие крите­рии стратификации, как профессионально-трудовая деятель­ность, объем и уровень образования [Комаров, 1992, с. 62—72]. Перечисленные Комаровым факторы, конечно же, учитыва­лись авторами обеих концепций. Вопрос лишь в том, «работа-

Часть 3. Тип общества и характер неравенства в России

ли» ли, а если «работали», то как именно, эти факторы в обще­ствах «реального социализма».

Большим вкладом в осмысление природы стратифика­ции обществ советского типа явились труды Т.И. Заславской и Р.В. рыбкиной. Особенно следует отметить их монографию «Социология экономической жизни» (раздел 3) [Заславская, Рывкина, 1991]. Авторы стремились дать анализ «социальной структуры общества в ее связи с экономической жизнью обще­ства» [Там же, с. 230], определить социальные группы, являю­щиеся наиболее важными субъектами экономики и занимаю­щие в ней ключевые позиции.

Ими (в связи с поставленной задачей) было выделено пять основных компонентов экономических отношений:

1) сущностные, системообразующие отношения, оказы­вающие воздействие на все стадии воспроизводства;

2) отношения производства; . 3) отношения обмена;

4) отношения распределения;

5) отношения потребления общественного продукта. При раскрытии конкретного содержания каждой из этих

групп отбирались лишь те отношения, которые оказывают су­щественное влияние на структуру общества, дифференцируют социальный статус разных субъектов.

Вслед за этим Заславская и Рывкина рассматривают структуру взаимодействующих по поводу этих отношений со­циальных групп. Проанализировав частные структуры, фор­мируемые конкретными типами субъектов экономических отношений (социально-трудовую, семейно-хозяйственную, социально-территориальную, этнодемографическую), авторы теоретически и эмпирически обосновывают определяющее значение профессионально-должностной подструктуры по сравнению с другими.

Полученная Заславской и рыбкиной детальная диффе­ренциация советского общества на его излете состояла из 78 групп. Такое подробное структурирование позволяло во всем богатстве связей, статусов, ценностных ориентации разо­браться в жизни уходящего в прошлое социального организма.

Глава 8. Основные концепции социального порядка и стратификации в обществах...

Но авторы хорошо сознавали, что читатель ждет от них более обобщенной, более контрастной картины социальной страти­фикации.

В самой книге в этом отношении особенно интересна по­пытка разобраться в механизме эксплуатации высшими низ­ших. Они взорвали существовавшее табу на изучение отноше­ний эксплуатации («общество без эксплуататорских классов»).

Заславская и Рывкина раскрыли отношения эксплуата­ции как:

• изъятие всего прибавочного и части необходимого про­дукта через неравномерно низкие цены на производственную продукцию и необоснованно высокие налоги;

• глубокое расхождение меры труда и меры потребления различных групп работников общественного производства;

• необоснованная неравномерность территориального и ведомственного распределения элементов социально-бытовой инфраструктуры;

• присвоение дифференциальной ренты I жителями юж­ных районов;

• преступные способы извлечения нетрудовых доходов за счет граждан или государства («теневая экономика», мафиоз­ные группы).

Список этот, конечно же, неполный, но первый в литера­туре, издававшейся в самой России.

Интегральный, стратификационно выпуклый перечень социальных групп, отражающий эти латентные отношения эксплуатации, был опубликован Т.И. Заславской несколько позднее. Она отнесла к главным структурным элементам со­ветского общества: а) социально-замкнутый и личностно-интегрированный правящий класс «номенклатуры»; б) срав­нительно небольшой средний класс, включающий «директор­ский корпус» и наиболее квалифицированных и (или) прибли­женных к номенклатуре интеллигентов; в) слабо стратифици­рованный низший класс, объединяющий наемных работников (рабочих, колхозников, представителей интеллигенции сред­ней и низшей квалификации); г) «социальное дно», состоя­щее из десоциализированных, потенциально криминогенных

Часть 3. Тип общества и характер неравенства в России

Глава 8. Основные концепции социального порядка и стратификации в обществах...

групп, утративших связи с обществом. Главными особенностя­ми этой стратификации являлись весьма высокая концентра­ция власти и собственности в руках правящего класса, резкая поляризация положения высших и низших слоев общества на фоне общего низкого уровня жизни, неразвитость (если не от­сутствие) среднего слоя, а также доминирование должностного критерия стратификации над квалификационным.

Структура советского общества формировалась по прин­ципу «кто был ничем, тот станет всем». Оставшиеся семьи науч­ной и культурной элиты, дворян, духовенства, купечества, про­мышленников, крепких крестьян, концентрировавшие глав­ный энергетический и творческий потенциал общества, были последовательно «выкорчеваны» и истреблены. В итоге в стра­не сформировалось «общество низшего класса» с пониженной долей талантливых, образованных, здоровых, сильных, пред­приимчивых и энергичных граждан. К тому же общественная система «социализма» содействовала укреплению худших черт традиционной российской общинности: уравнительности, иждивенчества, социальной пассивности, безответственности, слабой мотивированности к труду и предпринимательству, не­развитости потребностей [Заславская, 1993, с. 3-4].

Совершенно неожиданный подход к анализу природы об­ществ советского типа с присущей им стратификацией предло­жен В.М. Воронковым в его статье «Эволюция правящей элиты в период перехода к демократии» [Воронков, 1993, с. 162—182]. Он справедливо отмечает, что факты реальной трансформации номенклатуры в период перехода к демократии требуют внес­ти серьезные коррективы в сложившиеся представления об отсутствии в тоталитарном обществе внутренних резервов для качественных преобразований. М. Джилас, М. Вселенский, А. Авторханов и др. утверждали, что в советском обществе нет социальных групп (включая контрэлиты), способных стать мо­гильщиками системы. Сама же номенклатура, согласно их по­зиции, достаточно однородна и ориентирована на сохранение существующих порядков.

Воронков показывает, напротив, неоднородность совет­ской элиты, раскрывает ее иерархическую структуру («...самые низшие ее ступени значительно ближе к народу, чем к своим

же верхним ступеням»). На границах номенклатуры образуется «специфический маргинальный социальный слой, который... может быть назван "номенклатурным плебейством". Это не­состоявшаяся (или не вполне состоявшаяся) номенклатура, ее "низы", ее "маргиналы"». Именно это «плебейство» — по­литически наиболее активная часть общества, свободная и от корпоративной замкнутости номенклатуры, и от традицион­ной покорности начальству, присущей большинству населе­ния. Это и есть социальный движитель, организатор народного протеста, потенциальный актив возникающих при появивших­ся условиях («перестройка») общественных движений и поли­тических партий. Конечно, предположение о существовании и роли номенклатурного плебейства, к сожалению, не получило развития ни в последующих публикациях автора этой гипоте­зы, ни у других исследователей. Оно осталось без тщательной эмпирической проверки.

Более поздние публикации в основном связаны с теоре­тическим и эмпирическим анализом переходного состояния и общества в целом и системы стратификационной иерархии в России после начала буржуазно-либеральных реформ (1992 г.). Они рассмотрены далее.

Глава 9