Дискуссия о монетаризме: уровень монетизации и спрос на деньги
Вот здесь самое время вернуться к спорам о монетаризме, о его "зловредной" роли в истории российских реформ.
Выше мы привели две оценки денежной массы: одну – фактическую, вторую – которая способна при некоторых условиях покрыть нормальные потребности хозяйственного оборота в деньгах. Вторая оценка примерно в 3 раза превышает первую.
В связи с этим и высказываются две основные точки зрения.
Первая, выражаемая оппозиционными до последнего времени экономистами и политиками: денег мало – значит, нужно их напечатать. Монетаризм оскандалился в России. Упорное следование правительства принципам монетаризма, прежде всего тому, что цены можно стабилизировать ограничением денежной массы, привело страну в состояние упадка, к демонетизации экономики, к невозможности собрать налоги и т.п.
Другая точка зрения – монетаристская. Она исходит из того, что инфляция – бич для здорового развития экономики и что это денежный феномен. Стало быть, управляя денежной массой, можно обеспечить стабильность общего уровня цен, не прибегая к их административному регулированию. С потерями, сопровождающими борьбу с инфляцией, увы, придется смириться.
Финансовый кризис 1998 г., отбросивший Россию по меньшей мере на четыре года назад, подкрепил, казалось бы, позицию оппонентов проводившейся политики. Сторонники монетаризма выглядели посрамленными. Видные политики, такие, как Ю. Лужков и Е. Строев, считали своим долгом помянуть монетаризм как поверженного врага. А все академики, ученые из оппозиции торжествовали победу: мы же говорили...
На этой мутной волне, которая обычно поднимается в странах, испытывающих аналогичные трудности, особенно важно составить ясное, аргументированное суждение по существу вопроса.
Исходная точка рассуждений всех критиков монетаризма в современной России – низкий уровень монетизации, отношения М2 к ВВП. Мы и сами показали выше, что рублевая М2 фактически в 2,4–2,6 раза меньше, чем необходимо для обслуживания нынешнего объема ВВП.
Это расценивается как результат чрезмерно жесткой денежной и финансовой политики, проводившейся все годы в угоду догмам монетаризма и МВФ.
Другие негативные стороны проводившейся либеральной политики – открытие экономики и спад отечественного производства, не выдерживающего конкуренции с импортом, а также снижение роли государства (госзаказы, инвестиции) и преувеличение роли рынка, что в условиях России привело к неуправляемым социальным деформациям.
Здесь мы остановимся только на выяснении состоятельности монетаристской теории и ограничительной денежной политики.
Нам придется обратиться к трудам некоторых отечественных экономистов, чтобы оценить уровень аргументации и квалификации борцов с монетаризмом. B.К. Сенчагов считает, в частности, что с 1996 г. показатель инфляции признается "глобальным системообразующим императивом", тогда как борьбу с инфляцией уже следовало бы отодвинуть на второй план и отдать приоритет другим задачам*. При этом в 1991–1995 гг. ограничительная денежная политика, по его мнению, привела к значительному отставанию роста денежной массы от роста цен и к тому, что спрос на деньги не удовлетворяется даже в минимальной степени. Доказательством этого называются долги по заработной плате. К этому автор мог бы добавить и бюджетные недоимки, и взаимные неплатежи между предприятиями.
* Сенчагов В. К. Основы координации денежно-кредитной и бюджетно-налоговой политики: Доклад РАЕН на научно-практической конференции Совета Федерации Федерального собрания Российской Федерации, 3 апреля 1997 г, М., 1997. С. 4–6.
По мнению В.К. Сенчагова, именно нехватка рублей привела к долларизации экономики: "Необоснованное сжатие денежной массы ведет к тому, что место отечественной валюты занимает иностранная валюта"*.
* Там же. С. 8.
Подчеркнем основные утверждения: спрос на деньги не удовлетворен, поэтому доллар заменяет рубли. Забегая вперед, заметим, что положения монетаристской, а точнее, неоклассической теории утверждают обратное: если есть инфляция, то предложение денег превышает спрос в реальном выражении; если валюта слабая, а она слабая при высокой инфляции, то происходит бегство от нее в пользу более сильной валюты, т.е. в нашем случае – от рубля к доллару.
Рецепт антимонетаристский – увеличить денежную массу; эмитированные деньги целевым образом направить на инвестиции, тогда они не будут давить на потребительские цены*.
* Там же. С. 23.
АД.Некипелов приводит иные аргументы. Основываясь на приведенной выше формуле Фишера (10. la), он производит расчет с целью показать, как на темп инфляции в пореформенной России влияли такие факторы, как динамика денежной массы, ВВП и скорость обращения денег.
Результат получен такой: в среднем за 1992–1994 гг. денежная масса М2 обусловила 53% инфляции, скорость обращения денег – 22%, падение ВВП – 14,5% и еще 10,5% отнесено на совокупное влияние указанных факторов*.
* Некипелов АД. Указ. соч. С. 296.
Выводы: "...На протяжении всего периода радикальных реформ динамика денежного предложения лишь частично (в разные периоды времени в разной степени, но в среднем примерно наполовину) определяла движение цен. Это связано с тем, что в отличие от классических монетаристских предпосылок скорость обращения денег (главным образом из-за эффекта неплатежей) менялась хаотически и в весьма значительном диапазоне, а величина ВВП... сокращалась"*.
* Там же. С. 295.
Остается, однако, непонятным, в чем собственно состоит опровержение монетаристской теории? В чем видел бы автор ее подтверждение – в том, чтобы рост М2 определял динамику цен на 100%? Но это не следует из той же "монетаристской" формулы Фишера, которую использует А.Д. Некипелов.
Я бы эти результаты трактовал совершенно иначе. Да, динамика М2 объясняет рост инфляции на 50%. Логическая связь такова: если бы денежную массу не придерживали, то инфляция была бы намного выше, а влияние М2, вероятно, ниже. Если бы М2 увеличивали в меру инфляции, тогда инфляция определяла бы рост М2, а не наоборот. Так, кстати, и было в 1991 г.* А это, между прочим, главная рекомендация борцов с монетаризмом.
* В 1991 г. индекс потребительских цен вырос в 2,6, М2 – в 2,26 раза, МО – 2,42 раза (декабрь к декабрю). ВВП снизился на 5%. Как росли цены, так и денежная масса.
Однако такой результат можно было получить лишь в условиях 1991 г. при государственном контроле за ценами и глобальном товарном дефиците.
В рыночных же условиях чем выше рост М2, тем ниже его доля в ВВП. И это как раз связано со скоростью обращения денег. Она никакая не хаотическая, а напротив, очень четко подчиняющаяся известным закономерностям: чем выше инфляция, тем выше инфляционные ожидания, тем сильнее бегство от рубля, тем выше скорость обращения.
Напомню, что скорость обращения – величина обратная уровню монетизации. Получается, что если в данный момент велики инфляционные ожидания, все стараются скорей избавиться от национальной валюты, то скорость обращения возрастает, а уровень монетизации падает. Это кажется очевидным не только приверженцам монетаризма, но и всем, кто способен руководствоваться здравым смыслом. И кроме того, это однозначно подтверждается опытом российских реформ.
Из табл. 11.6 видно, что при высокой инфляции уровень монетизации неуклонно падал. Он достиг минимума в год, когда было прекращено эмиссионное финансирование бюджетного дефицита и, стало быть, приложены решающие усилия в борьбе с инфляцией. А со следующего года стал повышаться, когда годовая инфляция снизилась до двузначной величины. Этот процесс продолжался и в 1997 г., вплоть до начала финансового кризиса.
Таблица 11.6. Динамика уровня монетизации в годы реформ в России
| 1992 г. | 1993 г. | 1994г. | 1995г. | 1996 г. | 1997 г. | 1998 г. | 1999 г. | 2000г. | |
| ВВП, трлн. руб. М2 (на конец года), трлн. руб. Уровень монетиза-ции (М2/ВВП), % Уровень инфляции (ИПЦ), % | 18,1 4,0 22,33 | 171,5 21,9 12,77 | 70,55 11,55 | 160,6 9,68 | 258,45 11,46 | 374,1 15,05 11,0 | 448,3 16,7 84,4 | 704,7 15,5 36,5 | 16,2 20,2 |
Источник: Делягин М.Г. Экономика неплатежей. М., 1997. С. 51.
Позиция М.Г.Делягина состоит в, том, что для преодоления инфляции нужна жесткая денежная политика, нужно ограничивать денежную массу, но в России этим инструментом злоупотребили. Ни в одной стране, в том числе в странах с переходной экономикой, нет таких низких показателей монетизации.
Вывод тот же: надо смягчить денежную политику. "Разница между жесткой и чрезмерно жесткой финансовой политикой та же, что между галстуком и удавкой на шее. Нехватка средств не должна принимать масштабов, угнетающих экономику и возвращающих ее из депрессии в давно преодоленный спад"*.
* Делягин М.Г. Указ. соч. С.58.
Автор предлагает в качестве наиболее надежного показателя нехватки денег использовать динамику задолженности по оплате труда. Это как бы реальная характеристика спроса на деньги, свидетельствующая о необходимости увеличения денежного предложения.
Здесь уместно обратиться к общепринятому, излагаемому в учебниках обоснованию спроса на деньги. Теория различает реальный спрос на деньги, который не изменяется при росте цен, если все реальные факторы, как-то: ставка процента, реальный доход и реальное благосостояние, не изменяются, и номинальный спрос, растущий пропорционально росту цен при постоянстве реальных факторов.
Если экономический субъект реагирует на изменение уровня цен, когда реальные факторы неизменны, он подвержен денежной иллюзии.
Реальный спрос на деньги увеличивается с ростом реального дохода и уменьшается с ростом ставки процента. Относительно этих положений достигнуто практически полное согласие экономистов, и они подтверждены эмпирическими данными.
Напомним, что в России с начала кризиса реальные доходы (ВВП) падали, а ставки процента длительное время были отрицательными. Только с прекращением льготного кредитования Центральным банком сельского хозяйства и промышленности мы вышли на положительные ставки (в 1993–1994 гг.). С учетом этого можно предположить, что в 1992 г. спрос на деньги не удовлетворялся. Тогда начался кризис неплатежей. Но затем, когда с 1995 г. уровень монетизации стал расти, кризис неплатежей не только не ослаб, но даже усилился. Чтобы объяснить этот феномен, нужно обратиться к более тонким зависимостям, определяющим спрос на деньги.
В теории различаются три мотива, формирующих спрос на деньги (реальные кассовые остатки): трансакционный (как средство обращения), осторожности (резерв на случай непредвиденных обстоятельств) и спекулятивный (связанный с неопределенностью в различиях доходности различных финансовых инструментов или в трансакционных издержках их хранения).
Для трансакционного спроса известна формула Тобина–Баумоля для определения оптимального спроса на деньги в терминах теории запасов:
где tc – трансакционные издержки;
у – доход;
i – ставка процента*.
* Дорнбуш Р., Фишер С. Указ. соч. С.349–362.
Для нас принципиально важно включение в рассмотрение трансакционных издержек.
Суть дела в том, что каждый субъект может рассматриваться как владелец портфеля активов с разными доходностями или трансакционными издержками. Наличность или агрегаты Ml, М2 в национальной валюте – только элементы этого портфеля, от которого владелец хочет иметь максимальный доход с приемлемым уровнем рисков. Наличность – наименее рискованный и наиболее ликвидный актив, но при одном условии – если нет инфляции.
При высокой инфляции национальная валюта утрачивает достоинства надежного актива. Напротив, спрос на нее падает, а при высокой инфляции она уподобляется "горячей картошке", которая жжет руки. В классической работе Филиппа Каэтана показано, что в Германии во время гиперинфляции 1922–1923 гг. спрос на кассовые остатки упал в 20 раз*.
* Дорнбуш Р., Фишер С. Указ. соч. С. 368.
Заменителем денег в этих условиях обычно являются товары, особенно универсального применения: золото, надежная иностранная валюта или иные иностранные активы.
Теперь применим эти положения к реальной жизни России периода реформ. В период высокой инфляции (1992– 1995 гг.) экономические агенты могли выбирать следующие виды активов:
• рубли (агрегаты Ml и М2), которые быстро теряли в цене;
• доллары и другую твердую конвертируемую валюту, обладающие высокой надежностью;
• другие иностранные активы, например американские t-bills, если удавалось приобрести их за доллары, вывезенные из страны, или недвижимость там же;
• реальные активы в России, значительная часть которых, однако, была сомнительным источником дохода (кроме продукции сырьевых отраслей), но безусловным фактором издержек и беспокойства;
• неплатежи, долги, различного рода денежные суррогаты, во всех отношениях уступающие даже наличному рублю, но имеющие тот важный плюс, что с них можно было не платить налоги, взносы во внебюджетные фонды, а также за электроэнергию, газ и перевозки по железной дороге.
При оценке доходности или трансакционных издержек по каждому из перечисленных видов активов следует учесть свойственную России в этот период слабость дисциплины выполнения обязательств и неопределенность прав собственности, безнаказанность правонарушений. Бывшие госпредприятия не принадлежали никому, менеджеры могли по-своему и в свою пользу приватизировать и финансовые потоки, оставляя их источник на поток и разграбление. И это тоже в значительной мере предопределило ценность долгов и денежных суррогатов, придало устойчивость платежному кризису.
В конечном счете спрос на российскую валюту стал определяться не тем, каковы невыплаты зарплаты, а тем, вызывает ли увеличение денежной массы усиление инфляции или падение рубля в силу того, что дополнительные рубли попадают на валютную биржу и превращаются в доллары.
По сути приведенная выше структура денежных агрегатов и заменителей денег в России отражает более или менее адекватно ту систему предпочтений доходности и рисков, которая характерна для субъектов российской экономики в переходный период в рамках виртуальной экономики или переходной адаптационной модели, функционирующей до сих пор. Мы начали было постепенно выходить из нее в 1996–1997 гг., когда снижение ставки процента при стабильности рубля и некотором повышении его покупательной способности по отношению к доллару стало менять предпочтения и увеличивать спрос на деньги.
Короче говоря, после сказанного должно быть ясно, что решить проблему монетизации путем печатания денег, пока их масса не составит, скажем, 37% ВВП, невозможно и просто безграмотно. К сожалению, вместо этого простого и опасного решения проблему можно решить только последовательными усилиями по повышению налоговой и платежной дисциплины, увеличению трансакционных издержек для тех, кто не платит по обязательствам (банкротство), уклоняется от налогов, кто уводит деньги с предприятий в свой карман, оставляя им только долги; по защите прав собственности и снижению рисков; по оздоровлению бюджета и снижению процентных ставок; по снижению трансакционных издержек для здоровых и прозрачных компаний.
Дело не в упрямстве монетаристов, а, увы, в необходимых институциональных изменениях, требующих настойчивой работы.
Конец виртуальной экономики
А между тем после кризиса 1998 г. явления, составлявшие суть виртуальной экономики, как-то сами собой пошли на убыль. Это видно даже из приведенных выше данных. Суммарная просроченная задолженность в 2000 г. снизилась до 18,8 % ВВП против 48,6% в 1998 г. (табл. 11.3). Бартер и взаимозачеты по оценке А. Клепача составили в 2000 г. 36,8% объема продаж против 53,5% в 1997 г. и 64,7% в 1998 г. (табл. 11.4); оценка "Российского экономического барометра" на октябрь 2001 г. – 13%. И это после того, как в начале 2001 г. в связи с некоторым ухудшением финансового положения предприятий ожидалась новая возвратная волна роста бартеризации. По данным официальной статистики бартер составил в конце 2000 г. 3%, а взаимозачеты –11,7% объема продаж. Денежные расчеты за поставляемую продукцию поднялись до 75%, в том числе и на самом узком участке, в электроэнергетике, где за три года доля денежных расчетов выросла с 12 до 93 %.
Осталось еще одно значимое проявление виртуальной экономики, которое, однако, само по себе ее не образует это долларизация. По всей видимости, с ней в короткое время справиться не удастся, тем более при сравнительно высоких темпах инфляции и продолжающемся вывозе капитала.
И тем не менее ведущие, конституирующие признаки виртуальной экономики опустились до уровней, обычных для нормально функционирующей денежной экономики. Еще, видимо, существует некоторая вероятность возврата, но она невелика. Теперь предприятия скорей будут идти на сокращение выпуска и занятости, на реструктуризацию, на привлечение банковского кредита для оплаты задолженности, т.е. переходить к естественным в рыночной среде методам решения финансовых проблем. Все это позволяет сделать вывод, который может показаться несколько преждевременным: к началу 2001 г. виртуальная экономика закончилась. Произошло это как-то тихо, без радикальных решений и мер, без чрезвычайщины, которая еще в 1997 г. не помогала.
Что же произошло? В силу чего проблема, комом стоявшая в горле экономики и правительства, казавшаяся неприступной, вдруг стала растворяться?
Начнем с поверхностного объяснения на уровне цепи событий, развернувшихся после августа 1998 г.
1. С этого времени перестал работать "насос", откачивавший "живые" деньги из реальной сферы на рынок ГКО.
2. Девальвация, улучшение конкурентных позиций российских производителей, которые в итоге импортозамещения и роста экспорта стали получать заметно больше денежных доходов. Они увеличили спрос на продукцию других отраслей, которым также досталась часть возросших доходов. Напрашивается вывод, что политика укрепляющегося рубля, отгороженного от реалий валютного рынка, уже с осени 1996 г. была ошибочной. Но это еще нужно доказывать и взвешивать.
3. Крупные доходы от экспорта, прежде всего энергоносителей, при высоких ценах на нефть принесли стране крупные валютные доходы. Центральный банк увеличивал резервы, которые достигли к маю 2001 г. рекордной суммы в 32 млрд. долл. В обмен шла рублевая эмиссия: рост денежной массы (агрегат М2) составил в 1999 г. 57,2%, в 2000 г. - еще 62,4%, за первые три месяца 2001 г. – еще 0,5%. При этом инфляция в 1999 г. была 36,2 %, в 2000 г. – 20,2%, и только в марте 2001 г. она опередила рост денежной массы – 3,1%. Соотношение данных за первый квартал 2001 г. свидетельствует о переходе к более жесткой денежной политике как реакции на ускорение инфляции, но до этого денежное предложение росло высокими темпами. По сути два года проводилась политика currency board, предполагающая эмиссию в пределах прироста валютных резервов, что служит гарантией устойчивости национальной валюты.
При этом рост денежного предложения лишь в небольшой мере уходил в рост цен, а в основном усваивался экономикой, насыщая ее ликвидностью. Происходило замещение бартера и сокрашение неплатежей деньгами.
Указанных факторов достаточно, чтобы объяснить феномен исчезновения виртуальной экономики. Нужно, однако, обсудить еще некоторые вопросы.
Напомню, что выше мы отвергли монетарное объяснение появления и длительного существования виртуальной экономики, т.е. объяснение их нехваткой денежного предложения. В противовес этому выдвигалась обусловленность их "плохой структурой", структурными деформациями, сложившимися в советскую эпоху.
Что же получается сейчас? Приведенное выше объяснение исчезновения виртуальной экономики в 1999–2000 гг. адресуется прежде всего к монетарным факторам, к увеличению денежной массы. Что же касается структурных факторов, то вполне очевидно, что за два года серьезных изменений в деформированной структуре экономики произойти не могло. Поэтому одно из двух: либо данный выше анализ неверен, и мы должны извлечь из недавнего опыта тот урок, что монетаризм действительно негодная теория и негодная политика; либо следует дать произошедшим событиям более тонкое и обстоятельное толкование. Попытаемся остановиться на последнем варианте.
Первое. Платежный кризис начался с монетарных факторов, а именно со сжатия денежной массы в 1992 г. Мы также отмечали его связь с сокращением банковского кредита. Поэтому отрицать влияние монетарных факторов, тем более что неплатежи вообще относятся к денежной сфере, никто не намерен. Другое дело, что они лежат на поверхности явлений.
Второе. 4–5 лет назад увеличение денежной массы с лагом в 3–4 месяца неизбежно приводило к адекватному увеличению инфляции и падению рубля. Инфляционные ожидания были высоки. Сейчас иная ситуация, и именно она позволяет увеличивать денежное предложение в существенно больших размерах, чем вызываемый им рост цен. Отсюда следует, что ограничительная денежная политика, которую называют монетаризмом, вынуждается определенными обстоятельствами. Рекомендация печатать деньги в 1993–1994 гг. поэтому была абсолютно несостоятельна. Та же политика в 2000 г., подкрепленная приростом валютных резервов, в определенных пределах оказывается вполне уместной. А пределы задаются динамикой цен в соотношении с ростом денежного предложения.
Третье. Конечно, заметных структурных изменений за 1999–2000 гг. в российской экономике не произошло. И тем не менее объяснение виртуальной экономики преимущественно структурными факторами остается справедливым по следующим основаниям.
• На перелом в пользу денежной экономики повлияли структурные изменения, происходившие все годы реформ и состоявшие в постепенной адаптации к рыночным условиям все большего числа предприятий. Кризис 1998 г. просто проявил эти сдвиги, показал их значимость. Обнаружилось, что за эти годы в России сформировался достаточно сильный рыночный сектор, способный взять на себя функции локомотива экономики.
• Девальвация рубля повысила сравнительные конкурентные преимущества российских производителей. Структура осталась прежней, но значительно большее число ее элементов оказалось в более благоприятных условиях. По данным нашего исследования, доля предприятий, производящих отрицательную добавленную стоимость, сократилась с 15,7% в 1998 г. до 6% в 1999 г. Но при этом доля предприятий, проедающих капитал, т.е. имеющих отрицательное чистое накопление, сократилась незначительно – с 84 до 73%*. Стало быть, относительные конкурентные преимущества улучшились, а реальная структурная перестройка, требующая крупных инвестиций, еще не начиналась.
* См.: Ясин Е.Г. Модернизация российской экономики: что в повестке дня? // Модернизация экономики России. М.: ГУ ВШЭ, 2002.
Отсюда следует, что если конъюнктура снова изменится к худшему, то слабости структуры экономики, ее фактическая отсталость, низкий средний уровень организации производства и управления, высокая доля нерыночного сектора, пусть уже измеряемая не отрицательной добавленной стоимостью, а низкой производительностью, опережающим ростом импорта, – все это даст о себе знать. Не обязательно возвратом виртуальной экономики, но, вероятней, новым кризисом – сокращением производства и занятости в соответствии с платежеспособным спросом.
Следует отметить, что уровень монетизации экономики после резкого сокращения бартера, взаимозачетов и неплатежей, если брать количественное выражение, изменился пока не столь существенно, на конец 2000 г. – 16,2% (М2/ВВП). Это почти вдвое выше уровня 1995 г. (9,7%), но более чем вдвое ниже относительной величины "широких денег", исчисленных выше на уровне 37–40% ВВП, которые необходимы для функционирования экономики в ее нынешнем объеме. Это свидетельствует о значительных резервах дальнейшей монетизации, в основном за счет дедолларизации и увеличения банковского кредитования реальной сферы. С сокращения кредитов мы начинали разговор о неплатежах. Упоминанием о необходимости значительного увеличения банковских кредитов мы его заканчиваем.
Виртуальная экономика порождена в основном "плохой структурой", но исчезла не потому, что структура стала хорошей. Тем не менее то, что произошло? только подчеркивает неотложность задач структурной перестройки и модернизации.
Литература
Дорнбуш Р., Фишер С. Макроэкономика. 5-е изд. М.: Изд-во МГУ, 1997.
Ростовский Я. Макроэкономическая нестабильность в посткоммунистических странах. М.: Московская школа политических исследований, 1997.
Полтерович В.М. Институциональные ловушки и экономические реформы. М.: Российская экономическая школа, 1998.
Клепач А.Н. От экономики неплатежей к денежному хозяйству? // Инвестиционный климат и перспективы экономического роста в России. Кн. 2. М.: ГУ ВШЭ, 2001.
Gaddy C.G., Ickes B.W. Beyond a Bailot. Time to face about Russian Virtual Economy// Рынок ценных бумаг. 1998. Декабрь.
Ericsson R.E., Ickes B.W. A Model of Russian's "Virtual Economy". Columbian University, 1999.