Еще одна королевская свадьба 24 страница

Мы стояли в гардеробной. Леди Сара сняла с вешалки шелковую блузку принцессы. В манжетах были серебряные запонки с красной эмалью в форме сердечек, которые туда вставила принцесса. Ни слова не говоря, леди Сара вытащила запонки и вложила их мне в руку.

— Если ты хочешь еще что-нибудь, Пол, — только попроси, — с улыбкой сказала она.

Я сжал запонки и ответил:

— У меня есть все, что мне нужно, а главное — воспоминания. Но все равно спасибо.

Из всех «кровных родственников» леди Сара была ближе всего к принцессе. Они с матерью Дианы были назначены исполнителями завещания. Их щедрость в тот момент не знала предела, и они использовали свое влияние, чтобы несколько изменить завещание и выделить мне 50 тысяч фунтов «в знак признательности за верную службу принцессе». Леди Сара продолжила перебирать вещи. Вдруг она достала черное платье от Версаче с жакетом и протянула их мне:

— Это для Марии. Пусть наденет на награждение. Дата уже была объявлена. 13 ноября королева наградит меня медалью королевы Виктории. А значит, спустя десять лет после того как я оставил службу у королевы, мне предстоит вернуться в Букингемский дворец.

Было немного странно въезжать на территорию дворца через главные ворота. Я проехал через арку во внутренний двор, усыпанный красным гравием. Здесь я вылез из машины и показал Александру и Нику окна под самой крышей, чтобы они знали, где я жил, когда работал в Букингемском дворце. Я приехал во дворец как посетитель в обычной одежде, а не в ливрее слуги. Кажется, не считая первого дня работы лакеем в 1976 году, я еще ни разу так не нервничал.

Было морозно, но солнце светило ярко. Мы вошли через застекленную веранду главного входа. Мария с мальчиками пошла в Бальный зал. До меня доносились звуки струнного оркестра. А я вместе с остальными, кого сегодня должны были наградить, прошел в картинную галерею. Мне вспомнилось, как здесь, в 1981 году, на своей свадьбе принцесса обнимала подружек невесты. В тот день воспоминания поджидали меня в каждом коридоре, в каждом зале, где часы отсчитывали минуты до одиннадцати. Затем нас стали вызывать по десять человек ко входу в Бальный зал. У входа собралось более пятиста человек, чтобы посмотреть на это традиционное британское действо.

Ожидая вызова, я заметил на диване под портретом короля Карла I работы Ван Дейка молодую девушку. Я подошел, представился и спросил:

— А вас чем наградят?

— Медалью святого Георгия, — тихо сказала эта двадцатидвухлетняя девушка.

Это высшая награда за храбрость, какую только может получить гражданское лицо. А передо мной была юная, симпатичная блондинка в красном платье и коричневой шляпке, которую наградят этой медалью. «Интересно, за что?» — подумал я. Оказалось, что это была воспитательница Лиза Поттс. Когда во время пикника в младшей школе Святого Луки в Вулвергемптоне на площадку выскочил сумасшедший с ножом и бросился на детей, она закрыла их собой.

Я поглядел на ее руки в ужасных шрамах.

— Это ерунда по сравнению с тем, что он сделал с детьми. Некоторым он перерезал горло от уха до уха, — сказала она.

Нас, Баррела и Поттс, пригласили в Бальный зал одновременно. Она была звездой этой церемонии, и я гордился тем, что мне выпала честь идти рядом с этой удивительно храброй девушкой. Она первая подошла к королеве и сказала ей несколько слов.

Затем настал мой черед. Принцесса говорила, что мне дадут награду за двадцать один год службы королеве, принцу Чарльзу и ей самой. Но меня ждал сюрприз.

Лорд-камергер объявил в микрофон:

— Медалью королевы Виктории за службу принцессе Диане награждается мистер Пол Баррел.

Меня не предупредили, но королева решила, что надо дать мне медаль за верную службу принцессе. Я поклонился, пожал ей руку, и она прикрепила медаль на лацкан моего фрака.

— Я счастлива, что могу наградить тебя этой медалью, — сказала королева. — Я рада, что могу отблагодарить тебя за все, что ты для нас сделал. Но что ты собираешься делать теперь?

Я посмотрел поверх ее плеча и заметил моего старого коллегу — королевского пажа Кристофера Брея.

— Ну, может быть, Кристоферу понадобится помощь, Ваше Величество…

Она усмехнулась.

Мы снова пожали друг другу руки. Я сделал два шага назад, затем повернулся и вышел.

А вечером компания в десять человек — я вместе с друзьями и родственниками — отправилась праздновать мое награждение в ресторан «Сан-Лоренцо». Как и хотела принцесса.

Две недели спустя мне пришло письмо от министра финансов Гордона Брауна, в котором он сообщал, что меня сделали членом Мемориального комитета принцессы Дианы, который был создан для того, чтобы решать, каким образом лучше увековечить память принцессы. А значит, я буду работать вместе с друзьями принцессы — Розой Монктон и лордом Аттенборо. Комитет был создан как дополнение к независимому и недавно учрежденному Мемориальному фонду принцессы Дианы.

И раньше находились такие, кто считал, что я слишком превышаю свои полномочия дворецкого, а после того как меня назначили в Мемориальный комитет, эти люди, которые не очень близко знали принцессу, стали за моей спиной намекать, что отношения между принцессой и ее дворецким были чересчур близкими.

Скорее всего, они еще больше утвердились в своих подозрениях, когда в «Таймс» появилась статья под заголовком «ВЛАСТЬ ДВОРЕЦКОГО: решать, как следует увековечить память принцессы, поручили Полу Баррелу». Вот ее текст:

«Никто не является героем для своего лакея», — точно так же и принцесса не была героиней для своего дворецкого… Но лакеи и дворецкие — сами невоспетые безвестные герои. Они принадлежат к редкой породе людей, которые допущены к частной жизни тех, кого другим дано видеть только в официальной и торжественной обстановке. Назначение Пола Баррела… это тот исключительный случай, когда жизнь подражает искусству. В этот раз за советом решили обратиться к дворецкому… Дживс был бы доволен. Это непростое решение… правительство приняло, опираясь на прецедент, фольклор и искусство. Когда не знаете, что делать, спросите у дворецкого, ведь он лучше, чем кто-либо другой, знает своего хозяина.

Вполне извинительная гордость сделала меня глухим. Я не слышал, что за моей спиной уже точат ножи.

* * *

За две недели до Рождества Уильям и Гарри приехали в Кенсингтонский дворец. Я расставил везде цветы, чтобы было как можно уютнее. Мы с няней Ольгой Пауэлл ждали их в гостиной. Мальчики с радостными криками влетели во дворец. Они уже думали о том, как весело проведут Рождество в Сандринхеме.

С желтыми клейкими листочками в руках я вместе с принцами принялся обходить апартаменты и помечать, какую вещь куда отправить. Мальчики теперь будут жить с принцем Чарльзом в Сент-Джеймсском дворце, а в Лондоне — в Йорк Хаусе. Уильям и Гарри бегали по комнатам, собирая книги, игрушки, фотографии, плакаты, видеокассеты, рисунки. Затем стали решать, что они хотят забрать с собой из мебели: диваны, стулья, ковры. В этом деле Уильям проявил большую последовательность, чем его брат. Он же заговорил и о драгоценностях, но сам себя оборвал:

— Ладно, с украшениями разберемся в следующем году, торопиться некуда.

Меня потрясла его вежливость. Даже выбирая из своих собственных вещей, он спрашивал: «Можно мне взять…», «Ничего, если я возьму вот это?».

— Уильям, тут все принадлежит тебе и Гарри. Вы можете брать все, что пожелаете. И незачем спрашивать.

Он вошел в гардеробную, где висели шедевры Шанель, Версаче, Жака Азагури и Кэтрин Уокер.

— А что мы будем делать с маминой одеждой? — спросил он.

— Ты, наверное, не знаешь, — принялся объяснять я, — что Спенсеры организовывают музей в Альторпе и хотят забрать туда самые известные ее наряды, в том числе свадебное платье.

— Ни за что! — возмутился Уильям. — Свадебное платье они не получат.

— Почему? — вмешался Гарри.

— Потому что я этого не хочу, — отрезал Уильям. — Но некоторые из маминых платьев им можно отдать. Ладно, это тоже подождет до следующего года.

Принцесса хотела, чтобы ее свадебное платье попало в Национальную коллекцию костюма в музее Виктории и Альберта. Старший сын принцессы ясно сказал, что он не хочет, чтобы платье оказалось в Альторпе. И где же оно сейчас? Именно там.

Затем Уильям продолжил обход: «Мне хотелось бы взять этот ковер, этот диван, тот стул… вот эти шторы, этот столик…». Мы вспомнили, как два года назад принцесса заплатила 30 тысяч фунтов за новые ковры.

Было горько смотреть, как братья ходят по своим собственным комнатам и выбирают: что возьмут, а что нет. Руководил как всегда Уильям.

— Пол, можно я заберу свою кровать, — спросил Гарри. — И комод?

— Зачем они тебе, Гарри?! — вмешался Уильям. — Там их некуда ставить!

— Нет, есть куда, — заспорил Гарри. И я представил, как бы улыбнулась принцесса, если бы видела эту сцену.

Но когда они вошли в свою гостиную, где стоял их огромный широкоэкранный телевизор, споров не возникло.

— Он слишком большой для Хайгроува, — решил Уильям. — Нельзя ли его отправить в Йорк Хаус? Он там займет всю стену!

Уильям отвечал за все, что касается разной электроники. Я улыбнулся, подумав, что принц Чарльз будет не в восторге. Он терпеть не мог, когда мальчики смотрели по телевизору всякие, как он говорил, «отупляющие» передачи. Сам он смотрел только новости.

Затем мы вошли в гостиную принцессы. Видимо, здесь, в комнате их матери, на мальчиков нахлынули воспоминания. Они примолкли. Уильям принялся разглядывать фотографии на столике у окна. Гарри рассеянно трогал вещи на письменном столе своей матери.

Через некоторое время Уильям решительно вывел всех из задумчивости:

— Я хочу большого бегемота, Пол, — сказал он.

Они с матерью не раз смотрели телевизор, сидя на полу и опершись на эту гигантскую мягкую игрушку.

Обход закончился. По всему дому были расклеены желтые бумажки: «У — Йорк Хаус», «Г — Йорк Хаус».

Пока мальчики выбирали свои любимые видеокассеты и диски, я вспомнил, что Рождество в 1997 году должно было стать первым, которое принцесса проведет наедине со своими детьми. Еще летом она договорилась с принцем Чарльзом и королевой, что они нарушат традицию и не поедут в Сандринхем. Она хотела повезти своих детей на остров Барбуда.

И несмотря на то что принцессы уже не было с нами, я решил сделать им подарки — как делал каждый год вместе с принцессой. Я хотел, чтобы в Сандринхеме им что-то напоминало о Кенсингтонском дворце. Я приготовил каждому по чулку с подарками. Когда мальчики попрощались со мной и уже бросились вниз по лестнице, я их окликнул:

— Поскольку я каждый год готовил для вас рождественские чулки, я решил, что нельзя прерывать традицию… — они удивленно обернулись. — Я даже зашил их сверху, чтобы вы не могли раньше времени посмотреть, что там! Хотя сомневаюсь, что они доживут до рождественского утра, — сказал я и протянул им вязаные чулки — точно такие же, в какие каждый год укладывала подарки принцесса.

— Доживут, — пообещал Уильям. — Спасибо, Пол, огромное спасибо.

Гарри бросился меня обнимать. Я проводил их до двери.

— Вы знаете, где меня искать. Если что, звоните.

— Позвоним, Пол, — пообещал Гарри. — Увидимся в январе, когда вернемся с папой после лыж.

Они сложили чулки в багажник «Лендровера-дискавери», туда, где уже лежали остальные вещи, которые они решили забрать с собой. Дети сели в машину: Уильям впереди, Гарри — сзади — и опустили стекла.

— Пока, Пол! — закричали они, когда их охранник Грэм Крейкер завел двигатель. Они уехали.

Я так часто махал им, стоя на ступеньках вместе с принцессой, что и сейчас мне казалось, она вот-вот скажет: «Без них тут так тихо. Я буду по ним скучать».

Из самого сердца мира принцессы — из Кенсингтонского дворца — я с ужасом наблюдал за тем, что творилось вокруг.

Когда только организовали Мемориальный фонд, его возглавил Энтони Джулиус — адвокат, который занимался оформлением развода со стороны принцессы. Он, а с ним и Сара Маккоркодейл и Майкл Гиббинс вдруг стали ответственны за всю ее жизнь. Эти трое, почти не знавшие принцессу при жизни, стали теперь вести ее дела. В независимой благотворительной организации, учрежденной в память о принцессе, не оказалось ни одного из ее близких друзей. Когда принцесса была жива, я отвечал за все, что происходило в ее жизни, а теперь вдруг оказался не у дел.

Я привык к частым визитам в Кенсингтонский дворец Франсис Шенд Кидд. Она садилась в гостиной с бутылкой вина и принималась разбирать переписку своей дочери. Ни с кем не советуясь, она сама решала, какие письма уничтожить. Более пятидесяти писем были изорваны в клочья. На моих глазах уничтожали историю. И это делали те люди, которые, грубо оттеснив Виндзоров, предъявили свои права на мир принцессы. Мне все это не нравилось.

И Фонд, и изорванные письма. К концу 1997 года я почувствовал, что теряю контроль над миром принцессы, заботу о котором она мне сама доверила. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким беспомощным, как тогда. Вдруг оказалось, что статья в «Таймс», где писали, что за советом надо обращаться к дворецкому, ничего не значила, Но не в моем характере спокойно смотреть, как все катится под откос. Мой долг — даже если я один считал это моим долгом — заключался в том, чтобы прекратить это безобразие. И тут я задумался: а кому можно довериться? Спенсеры меня не поймут — я не член семьи. Уильям и Гарри еще слишком юны, а принц Уэльский, скорее всего, даже слушать меня не станет. Оставался только один человек, с которым я мог поговорить: Ее Величество Королева. И я знал, как избежать длительной процедуры назначения аудиенции.

Я позвонил человеку, приближенному к королеве, человеку, которому я мог доверять.

— Как думаешь, королева сможет уделить мне пять минут? — спросил я.

— Я у нее узнаю и перезвоню.

На следующий день я получил ответ:

— Королева будет рада встретиться с тобой в два часа дня в четверг 19 декабря. Думаю, ты найдешь дорогу.

Я прошел во дворец с Букингем Пэлес-роуд. Полицейский у дверей уже ждал меня. Потом я прошел по коридорам первого этажа, пол которых был выложен плиткой, мимо кладовых, винного погреба, бельевой и цветочной. Затем поднялся наверх на маленьком — на два человека — лифте. Даже столько лет спустя я помнил, куда идти.

Выйдя из лифта, я нашел тяжелую дубовую дверь, за которой начинался застеленный красным ковром коридор — владения королевы. Я постарался подойти к Пажеской передней, где провел так много времени, когда служил у королевы, ровно в час пятьдесят пять. Там я сел и стал ждать, когда Ее Величество закончит пить чай. Ровно в два часа паж объявил:

— Королева вас ждет… Пол, Ваше Величество!

Она встретила меня в своей комнате. Я увидел хрупкую фигуру у стола в эркере. Она была как всегда в очках с полукруглыми стеклами. Всюду валялись бумаги и красные правительственные папки. Тут было также девять или десять собак. Некоторые — те, что появились после того, как я ушел от королевы, — подняли головы и зарычали.

Королева подошла ко мне, я поклонился, она протянула мне руку и сказала:

— Здравствуй, Пол! Как жизнь?

Она чуть постарела, седины стало больше, но улыбка осталась такой же, как прежде. Она была в синем костюме из украшений — три нити жемчуга и большая бриллиантовая брошь в форме сердца.

Тут она заметила, что у меня в руке.

— Это цветы для вас, Ваше Величество.

— Как мило! — сказала она, принимая цветы. — И как приятно пахнут!

Королева была дружелюбной и спокойной. Ее уже предупредили, что я хочу поговорить с ней о принцессе.

— Это очень странное дело, — начала она, отдавая цветы пажу.

— Знаю, Ваше Величество. Мне совершенно некому довериться. Вы — единственный человек, к которому я могу обратиться. Я очень рад, что вы дали мне возможность с вами поговорить. Это очень много для меня значит.

Мы стояли. Во время частной аудиенции у королевы не принято сидеть. Я это знал. Ее Величество спросила, как я живу. Я ответил, что стараюсь заниматься делами, чтобы отвлечься. Она спросила про Марию и моих сыновей. Я рассказал, что нового, и перешел к делу. Я рассказал ей, что теперь происходит в Кенсингтонском дворце, что за люди стоят во главе Мемориального фонда, объяснил, что меня тревожит. Мы поговорили об Энтони Джулиусе, о леди Саре, о Патрике Джефсоне, о моем будущем, о расходах Фонда: за один только октябрь было потрачено 170 тысяч фунтов. Затем мы заговорили о Доди Аль-Файеде и принцессе.

По всей вероятности, королеву, так же как и многих других, ввели в заблуждение газеты: она полагала, что их отношения очень серьезные.

— Ваше Величество, этот роман закончился бы слезами. Принцесса прекрасно знала, что у него были проблемы с деньгами, с наркотиками, с выпивкой, знала, что он пользуется услугами проституток. И все это, я думаю, вскоре сыграло бы свою роль, — убеждал я. — Я всегда говорил принцессе: «Не теряйте контроль над своим внутренним миром». Но на яхте с Доди она не могла ничего решать. Он, когда хотел включал кондиционеры на полную мощность, сам решал, куда им плыть, сам выбирал еду. Сам решил устроить ей ужин в Париже, и был уверен, что она не откажется. Она хотела вернуться домой, Ваше Величество. Ей не терпелось снова обрести свою независимость.

Королева слушала очень внимательно и, как и по другим вопросам, честно и прямо высказала свое мнение. Затем она рассказала мне, что с сентября ей много раз звонила Франсис Шенд Кидд.

— Осмелюсь сказать, Ваше Величество, что вы, должно быть, очень храбрая женщина, раз решились связаться с ними, — пошутил я.

Раз уж она сама ее упомянула, я рассказал ей, что меня беспокоит то, что происходит в Кенсингтонском дворце, что Франсис Шенд Кидд, ни с кем не советуясь, рвет документы, письма и личные записи принцессы, которые, как я считаю, могут иметь историческую ценность.

— Ваше Величество, я не могу спокойно смотреть, как уничтожают историю. Я буду защищать наследие принцессы, буду хранить ее тайны. И я намерен сохранить те документы и вещи, которые принцесса дала мне.

Королева молча слушала. Она не стала возражать. Думаю, она, как и я, считала, что мой долг — сделать что-то. Я не стал уточнять, о каких именно предметах идет речь и куда я их спрячу. Одного того, что королева не возразила и не нахмурилась, было для меня достаточно. Теперь я знал, что могу действовать так, как считаю нужным.

Полагаю, она понимала, что я чувствую. Она сказала: «Помню, когда умерла моя бабушка, я приехала в Мальборо Хаус и увидела, что там к каждому предмету прикреплены бумажки. Все накинулись на ее вещи как стервятники… я знаю, что на это очень тяжело смотреть тем, кто любил умершего».

После этого мы заговорили об Уильяме и Гарри я рассказал, как они приезжали в Кенсингтонский дворец, чтобы забрать свои вещи. Никогда в жизни я не беседовал с королевой так долго. Это была большая честь — беседовать с королевой по-дружески, да еще так долго — мы разговаривали с двух часов и, насколько я помню, расстались почти в пять. И все это время мы провели на ногах. За десять лет накопилось многое, нам было что рассказать друг другу. Атмосфера нашей беседы была настолько неформальной, что, мне казалось, она была больше похожа на встречу родственников после долгой разлуки, чем на разговор дворецкого с королевой.

И конечно, после моего суда в 2002 году газеты писали: «это полная чушь, что дворецкий мог беседовать с королевой три часа подряд». Королевские эксперты, которые могли только мечтать о такой длительной аудиенции, с экранов телевизоров уверяли, что такая беседа «немыслима», «в высшей степени невероятна» и «является полным вымыслом».

«Даже премьер-министру королева уделяет лишь пятнадцать минут, а потому, сами подумайте, может ли она уделить дворецкому в десять раз больше?» — вопрошал один из бывших королевских слуг.

Газета «Сан», как обычно, «точная» в своих заявлениях, утверждала, что аудиенция длилась три минуты, по крайней мере, не больше часа.

Тогда Букингемский дворец решил прояснить этот момент и открыть публике правду. Королева сказала, что, насколько она помнит, «встреча длилась как минимум полтора часа».

Как бы там ни было, мы довольно долго простояли с ней и проговорили. Мне даже подумалось, что вернулись те времена, когда я кормил ее собак и мы по-дружески болтали.

Конечно, мы много говорили о принцессе. Я сказал королеве, что принц Чарльз был единственным, кого принцесса по-настоящему любила. Я знал, о чем говорю: принцесса сама об этом писала в феврале 1996 года. Когда мы заговорили о принцессе, общий тон разговора изменился. Я чувствовал, что королеве хотелось вернуть прошлое.

— Я так много раз пыталась протянуть Диане руку помощи. Ты не представляешь, Пол, сколько я написала ей писем.

Тут я вспомнил, как принцесса, сидя на лестнице или в гостиной, читала мне эти проникнутые любовью и заботой письма из Букингемского дворца или Виндзорского замка.

— Представляю, Ваше Величество. Я видел эти письма. Принцесса всегда на них отвечала. Но беда была в том, что вы говорили на черно-белом языке, а принцесса — на многоцветном.

Я имел в виду, что они принадлежали к разным поколениям, и, естественно, говорили на разных языках.

Впервые в жизни мне захотелось подойти к королеве и обнять ее. Но она — не принцесса, и с ней такое было немыслимо. Поэтому я просто стоял, слушал и думал о том, что, если бы британский народ увидел, с какой подлинной теплотой относилась королева к принцессе, никаких сплетен о плохих отношениях между ними не возникло бы.

Я вспомнил одно из писем, которое оставила мне принцесса:

Мне хотелось бы обнять свою свекровь.

И сейчас я своими глазами видел, что королева беспокоилась о принцессе как любящая свекровь, а не как недосягаемый монарх. Королева действительно пыталась ей помочь, и моя хозяйка об этом знала. Именно поэтому она никогда не считала своими врагами ни королеву, ни герцога Эдинбургского.

Королева все это понимала, однако добавила: «Но что бы я ни делала, она либо неправильно меня понимала, либо встречала мои действия враждебно как неуместные». Было видно, как это печалит королеву. «А ведь я просто пыталась ей помочь».

Беседа приближалась к концу, но на прощание королева, глядя на меня поверх очков, сказала еще одну вещь-«Будь осторожен, Пол. Ни один не был так близок к королевской семье, как ты. В нашей стране есть такие силы о которых ни ты, ни я не имеем понятия», — и она выразительно на меня посмотрела. Ее взгляд спрашивал: «Ты понял?».

— Хорошо, рада была с тобой поговорить, Пол, — закончила она. — Держи меня в курсе твоей деятельности, хорошо? А мне давно пора вести собак на прогулку.

Мы пожали друг другу руки. Я поклонился и вышел.

После моего процесса, когда я рассказал об этой встрече с королевой, было много разговоров относительно того, что могло означать «Будь осторожен», и вообще, могла ли королева такое сказать. Так что же она имела йФиду? Я знал только то, что она сказала. Она не пояснила и никак не уточнила свое предупреждение. Более того, в ее предупреждении не было ничего театрального. Тогда я решил просто принять к сведению то, что услышал. Она велела мне быть осторожным, и я буду осторожным — вот к какому выводу я пришел. Я так понял, что она предостерегала меня не от кого-то конкретно, она хотела, чтобы я вел себя осторожнее со всеми без исключения, потому что никто не понимал сложность положения, в котором я оказался, лучше, чем королева, и никто, лучше, чем она, не знал, насколько я был близок к принцессе.

Ее слова о том, что «в нашей стране есть такие силы, о которых ни ты, ни я не имеем понятия» не раз всплывали у меня в памяти. И, честно говоря, очень меня беспокоили. Королева могла иметь в виду медиамагнатов, которые не раз уничтожали человека одним своим словом. Она могла намекать на так называемый «истеблишмент» — невидимую и не имеющую четких границ сеть социальных групп, которой правят сильные мира сего. Она могла иметь в виду службу государственной безопасности и военной разведки MI5, о тайной деятельности которой королева, без сомнения, не имеет понятия. Но зато она точно знает, что это могущественная организация, имеющая «лицензию» на любые действия, которые сочтет необходимыми для блага государства и монархии.

Что бы ни имела в виду королева, я могу сказать только одно: не прошло и четырех лет со времени нашей беседы, как меня арестовали и призвали к суду по обвинению в преступлении, которого я не совершал. Да и само обвинение не выдерживало никакой критики. Речь, конечно, шла не о краже, всех гораздо больше беспокоили тайны принцессы. Кто в них посвящен? Что это за тайны? Но, по совести, я не могу сказать, что именно имела в виду королева. Я сотни раз ругал себя за то, что не спросил об этом тогда же. Но ничего не поделаешь, и теперь я, так же как и вы, могу только гадать. Кому, как не мне, знать, насколько важная информация хранится в моей голове. Когда принцесса решила мне довериться, она хотела, чтобы я стал хранителем важных исторических сведений о ней. Я был для нее независимым свидетелем, как и «читчиком» почти всех писем, какие она получала или отправляла. Я видел бумаги, касающиеся ее развода, я видел ее завещание.

Она жаловалась мне, что за ней постоянно следят. Естественно, что с того самого момента, как она вышла замуж за принца Чарльза, все ее телефонные разговоры прослушивались, а все контакты проверялись. Это обычное дело — точно так же прослушивают и телефоны всех членов королевской семьи, а также правительственных чиновников. И принцесса это знала. В этом смысле «силы» делали свое дело все время, пока я служил в Хайгроуве и в Кенсингтонском дворце. Она не раз говорила мне об этом и тоже просила быть осторожным. Пожалуй, это было единственное, что не нравилось принцессе в Кенсингтонском дворце: здесь она чувствовала, что ее все время подслушивают, что за ней все время следят. Поэтому, а также по ряду других причин, она и пыталась отказаться от охраны. Она не доверяла полиции как инструменту наведения порядка в государстве. И, честно говоря, она вообще подозрительно относилась ко всему, что имело отношение к государству.

Принцесса подозревала, что однажды, когда ни меня, ни ее не было в Кенсингтонском дворце, там установили «жучки». Как-то раз мы передвинули всю мебель в гостиной в одну сторону, убрали коврики в индейском стиле, закатали ковер, а затем, с отвертками в руках, стали проверять пол. Принцесса была уверена, что во дворце есть подслушивающие устройства, но мы ничего не нашли. Она подозревала, что «жучки» могут быть в розетках, в выключателях, в лампах. Конечно, многие могут подумать, что это признак навязчивой идеи. Я бы и сам с этим согласился, если бы у нее не было повода для беспокойства. Но те, кто поспешил обвинить ее в неадекватности, не знали всей ситуации. Она не была сумасшедшей, она была просто осторожной. В основе ее действий лежала информация, которую она получила от своего друга, в прошлом работавшего на британскую разведку. Принцесса ему доверяла, знала о его добром к ней отношении, знала о его компетентности в этих делах и следовала его советам.

Более того, один из членов королевской семьи тоже предупреждал принцессу: «Будь осторожной даже в собственном доме, потому что „они" все время тебя слушают». (Перед судом в 2002 году я узнал через моих адвокатов, что все время, пока шло следствие, все мои телефонные разговоры прослушивались и из-за меня прослушивали более двадцати телефонов моих знакомых.)

Однако я на основании собственного опыта могу посоветовать всем, кто окажется в таком же положении, как принцесса, не искать «жучки». После того как своими силами нам ничего найти не удалось, она позвонила тому самому другу, бывшему работнику спецслужб. И в выходные он инкогнито пришел во дворец. Он обыскал все ее апартаменты в поисках подслушивающих устройств. Проверил все комнаты. И ничего не нашел. Но пока он все обыскивал, а мы с принцессой убеждались, что там ничего нет, он рассказывал нам о современных методах слежки. Принцесса была потрясена, когда узнала, что подслушивать не обязательно при помощи «жучков». Современные методы подслушивания позволяют вести слежку из фургона, припаркованного неподалеку, из которого подается сигнал так, чтобы, отразившись от зеркал, вернуться в фургон. Узнав об этом, принцесса сняла круглое зеркало, висевшее над мраморным камином в гостиной — как раз напротив окна. Она не была сумасшедшей. Она делала то, что ей посоветовал профессионал.

Последние два года жизни принцессу стала особенно беспокоить эта постоянная слежка. Принцесса чувствовала, что со времен развода в 1992 году она стала сильнее и была готова покорить мир своей благотворительной деятельностью. Права она была или нет, но она считала, что, чем больше проявляется ее сила, тем более «неудобной» она становится для многих. В некотором смысле будущее доказало, что она была права, когда в результате ее работы в Анголе в 1997 году ее обвинили в том, что от ее деятельности больше вреда, чем пользы. Она чувствовала, что система не ценит ее работу, потому что до тех пор, пока она не сойдет со сцены, принц Чарльз не сможет делать то, что хочет. «Я стала сильной, а им не нравится, что я способна приносить пользу людям, обходясь без чьей-либо поддержки», — говорила она.

Как-то в октябре 1996 года, когда у принцессы был очередной приступ подозрительности, она вызвала меня из буфетной и встретила на лестнице. Она рассказала мне о своем беспокойстве, я утешил ее, она задала еще один вопрос, и мы уселись на ступеньках — стало ясно, что разговор будет длинным. Она считала, что «свора противников Дианы», как она выразилась, готовила попытку унизить ее в глазах народа. Мы говорили о том, что Тигги Легге-Бурк все набирает вес. Мы говорили о Камилле Паркер Боулз, любит ли ее принц Чарльз по-настоящему. И конечно, принцесса снова стала жаловаться, что ее никто не ценит. Но больше всего ее страшило будущее. Она сказала, что ее пугают попытки сторонников принца Чарльза ее «уничтожить». У принцессы было плохое настроение и ей нужно было выговориться. Мы прошли в гостиную, где она села записывать свои путаные мысли. Не раз она убеждалась: если изложить свои страхи и опасения на бумаге, станет легче в них разобраться.