Стихотворения дениса давыдова

Голова и ноги

Уставши бегать ежедневно

По грязи, по песку, по жесткой мостовой,

Однажды Ноги очень гневно

Разговорились с Головой:

«За что мы у тебя под властию такой,

Что целый век должны тебе одной повиноваться;

Днем, ночью, осенью, весной,

Лишь вздумалось тебе, изволь бежать, таскаться

Туда, сюда, куда велишь;

А к этому еще, окутавши чулками,

Ботфортами да башмаками,

Ты нас, как ссылочных невольников, моришь

И, сидя наверху, лишь хлопаешь глазами,

Покойно судишь, говоришь

О свете, о людях, о моде,

О тихой иль дурной погоде;

Частенько на наш счет себя ты веселишь

Насмешкой, колкими словами,—

И, словом, бедными Ногами

Как шашками вертишь».

«Молчите, дерзкие, — им Голова сказала,

Иль силою я вас заставлю замолчать!..

Как смеете вы бунтовать,

Когда природой нам дано повелевать?»

«Всё это хорошо, пусть ты б повелевала,

По крайней мере нас повсюду б не швыряла,

А прихоти твои нельзя нам исполнять;

Да, между нами ведь признаться,

Коль ты имеешь право управлять,

Так мы имеем право спотыкаться

И можем иногда, споткнувшись — как же быть, —

Твое Величество об камень расшибить».

Смысл этой басни всякий знает…

Но должно — тс! — молчать: дурак — кто всё болтает.

1803

Река и зеркало^{2}

За правду колкую, за истину святую,

За сих врагов, царей, — деспот

Вельможу осудил: главу его седую

Велел снести на эшафот.

Но сей успел добиться

Пред грозного царя предстать —

Не с тем, чтоб плакать иль крушиться,

Но, если правды не боится,

То чтобы басню рассказать.

Царь жаждет слов его; философ не страшится

И твердым гласом говорит:

«Ребенок некогда сердился,

Увидев в зеркале свой безобразный вид:

Ну в зеркало стучать, и в сердце веселился,

Что может зеркало разбить.

Наутро же, гуляя в поле,

Свой гнусный вид в реке увидел он опять.

Как реку истребить? — Нельзя, и поневоле

Он должен был и стыд и срам питать.

Монарх, стыдись! Ужели это сходство

Прилично для тебя?..

Я — зеркало: разбей меня,

Река — твое потомство:

Ты в ней найдешь еще себя».

Монарха речь сия так сильно убедила,

Что он велел ему и жизнь и волю дать…

Постойте, виноват! — велел в Сибирь сослать,

А то бы эта быль на басню походила.

1803

Орлица, Турухтан и Тетерев

Орлица

Царица

Над стадом птиц была,

Любила истину, щедроты изливала,

Неправду, клевету с престола презирала.

За то премудрою из птиц она слыла,

За то ее любили,

Покой ее хранили.

Но наконец она Всемощною Рукой,

По правилам природы,

Прожив назначенные годы,

Взята была судьбой,

А попросту сказать — Орлица жизнь скончала;

Тоску и горести на птичий род нагнала;

И все в отчаяньи горчайши слезы льют,

Унылым тоном

И со стоном

Хвалы покойнице поют.

Что сердцу горестно, легко ли то забыть?

Слеза — души отрада

И доброй памяти награда.

Но — как ни горестно — ее не возвратить…

Пернаты рассуждают

И так друг друга уверяют,

Что без царя нельзя никак на свете жить

И что царю у них, конечно, должно быть!

И тотчас меж собой совет они собрали

И стали толковать,

Кого в цари избрать?

И наконец избрали…

Великий боже!

Кого же?

Турухтана!

Хоть знали многие, что нрав его крутой,

Что будет царь лихой,

Что сущего тирана

Не надо избирать,

Но должно было потакать —

И тысячу похвал везде ему трубили:

Иной разумным звал, другие находили,

Что будет он отец отечества всего,

Иные клали всю надежду на него,

Иные до небес ту птицу возносили, —

И злого петуха в корону нарядили.

А он —

Лишь шаг на трон,

То хищной тварью всей себя и окружил:

Сычей, сорок, ворон — в павлины нарядил,

И с сею сволочью он тем лишь забавлялся,

Что доброй дичью всей без милости ругался:

Кого велит до смерти заклевать.

Кого в леса дальнейшие сослать.

Кого велит терзать сорокопуту —

И всякую минуту

Несчастья каждый ждал.

Томился птичий род, стонал…

В ужасном страхе все, а делать что — не знают!

«Виновны сами мы, — пернаты рассуждают, —

И, знать, карает нас вселенныя творец,

За наши каверзы, тираном сим вконец,

Или за то, что мы в цари избрали птицу —

Кровопийцу!..»

И в горести они летят толпой к леску

Размыкать там свою смертельную тоску.

Не гимны, Турухтан, тебе дичина свищет,

Возмездия делам твоим тиранским ищет.

Когда народ стенёт, всяк час беда, напасть,

Пернаты, знать, злодейств терпеть не станут боле!

Им нужен добрый царь, — ты ж гнусен на престоле!

Коль необуздан ты — твоя несносна власть!

И птичий весь совет решился,

Чтоб жизни Турухтан и царствия лишился.

К такому приступить гораздо делу трудно!

Однако как же быть?

Казалось многим то безумно,

Но чем иным переменить?..

Ужасно действие и пропасть в нем греха!

Да, как ни есть,

Свершили месть

Убили петуха!

Не стало Турухтана,—

Избавились тирана!

В восторге, в радости, все птицы вне себя,

Злодея истребя,

Друг друга лобызают

И так болтают:

«Теперь в спокойствии и неге заживем,

Как птицу смирную на царство изберем!»

И в той сумятице на трон всяк предлагает:

Кто гуся, кто сову, кто курицу желает,

И в выборе царя у птиц различный толк.

О рок!

Проникнуть можно ли судеб твоих причину?

Караешь явно ты пернатую дичину!

И вдруг сомкнулись все, во всех местах запели,

И все согласно захотели,

Чтоб Тетерев был царь.

Хоть он глухая тварь,

Хоть он разиня бестолковый,

Хоть всякому стрелку подарок он готовый, —

Но все в надежде той,

Что Тетерев глухой

Пойдет стезей Орлицы…

Ошиблись бедны птицы!

Глухарь безумный их —

Скупяга из скупых,

Не царствует — корпит над скопленной добычью

И управлять другим несчастной отдал дичью.

Не бьет он, не клюет,

Лишь крохи бережет.

Любимцы ж царство разоряют,

Невинность гнут в дугу, срамцов обогащают…

Их гнусной прихотью кто по миру пошел,

Иной лишен гнезда — у них коль не нашел.

Нет честности ни в чем, идет все на коварстве,

И сущий стал разврат во всем дичином царстве.

Ведь выбор без ума урок вам дал таков:

Не выбирать в цари ни злых, ни добрых петухов.

1804

Бурцову

Призывание на пунш

Бурцов, ёра, забияка,

Собутыльник дорогой!

Ради бога и… арака

Посети домишко мой!

В нем нет нищих у порогу,

В нем нет зеркал, ваз, картин,

И хозяин, слава богу,

Не великий господин.

Он — гусар, и не пускает

Мишурою пыль в глаза;

У него, брат, заменяет

Все диваны куль овса.

Нет курильниц, может статься,

Зато трубка с табаком;

Нет картин, да заменятся

Ташкой с царским вензелем!

Вместо зеркала сияет

Ясной сабли полоса:

Он по ней лишь поправляет

Два любезные уса.

А наместо ваз прекрасных,

Беломраморных, больших,

На столе стоят ужасных

Пять стаканов пуншевых!

Они полны, уверяю,

В них сокрыт небесный жар.

Приезжай, я ожидаю,

Докажи, что ты гусар.

1804

Бурцову

В дымном поле, на биваке

У пылающих огней,

В благодетельном араке

Зрю спасителя людей.

Собирайся вкруговую,

Православный весь причёт!

Подавай лохань златую,

Где веселие живет!

Наливай обширны чаши

В шуме радостных речей,

Как пивали предки наши

Среди копий и мечей.

Бурцов, ты — гусар гусаров!

Ты на ухарском коне

Жесточайший из угаров

И наездник на войне!

Стукнем чашу с чашей дружно

Нынче пить еще досужно;

Завтра трубы затрубят,

Завтра громы загремят.

Выпьем же и поклянемся,

Что проклятью предаемся,

Если мы когда-нибудь

Шаг уступим, побледнеем,

Пожалеем нашу грудь

И в несчастьи оробеем;

Если мы когда дадим

Левый бок на фланкировке,

Или лошадь осадим,

Или миленькой плутовке

Даром сердце подарим!

Пусть не сабельным ударом

Пресечется жизнь моя!

Пусть я буду генералом,

Каких много видел я!

Пусть среди кровавых боев

Буду бледен, боязлив,

А в собрании героев

Остр, отважен, говорлив!

Пусть мой ус, краса природы,

Черно-бурый, в завитках,

Иссечется в юны годы

И исчезнет, яко прах!

Пусть фортуна для досады,

К умножению всех бед.

Даст мне чин за вахтпарады

И георгья за совет!

Пусть… Но чу! гулять не время!

К коням, брат, и ногу в стремя,

Саблю вон — и в сечу! Вот

Пир иной нам бог дает,

Пир задорней, удалее,

И шумней, и веселее…

Ну-тка, кивер набекрень,

И — ура! Счастливый день!

1804

«Поведай подвиги усатого героя…»^{3}

Поведай подвиги усатого героя,

О муза, расскажи, как Кульнев воевал,

Как он среди снегов в рубашке кочевал

И в финском колпаке являлся среди боя.

Пускай услышит свет

Причуды Кульнева и гром его побед.

Румяный Левенгёльм на бой приготовлялся

И, завязав жабо, прическу поправлял,

Ниландский полк его на клячах выезжал,

За ним и корпус весь Клингспора пресмыкался;

О храбрые враги, куда стремитесь вы?

Отвага, говорят, ничто без головы.

Наш Кульнев до зари, как сокол, встрепенулся;

Он воинов своих ко славе торопил:

«Вставайте, — говорит, — вставайте, я проснулся!

С охотниками в бой! Бог храбрости и сил!

По чарке да на конь, без холи и затеев;

Чем ближе, тем видней, тем легче бить злодеев!»[4]

Всё вмиг воспрянуло, всё двинулось вперед…

О муза, расскажи торжественный поход!

……………………………………………………………..

1808

Графу П. А. Строганову

За чекмень, подаренный им мне во время войны 1810 года в Турции

Блаженной памяти мой предок Чингисхан,

Грабитель, озорник, с аршинными усами,

На ухарском коне, как вихрь перед громами,

В блестящем панцире влетал во вражий стан

И мощно рассекал татарскою рукою

Всё, что противилось могущему герою.

Почтенный пращур мой, такой же грубиян,

Как дедушка его, нахальный Чингисхан,

В чекмене легоньком, среди мечей разящих,

Ордами управлял в полях, войной гремящих.

Я тем же пламенем, как Чингисхан, горю;

Как пращур мой Батый, готов на бранну прю.

Но мне ль, любезный граф, в французском одеянье

Явиться в авангард, как франту на гулянье,

Завязывать жабо, прическу поправлять

И усачам себя Линдором показать!

Потомка бедного ты пожалей Батыя

И за чекмень прими его стихи дурные!

1810

В альбом

На вьюке, в тороках, цевницу я таскаю,

Она и под локтем, она под головой;

Меж конских ног позабываю,

В пыли, на влаге дождевой…

Так мне ли ударять в разлаженные струны

И петь любовь, луну, кусты душистых роз?

Пусть загремят войны перуны,

Я в этой песне виртуоз!

1811

Эпиграмма

Остра твоя, конечно, шутка,

Но мне прискорбно видеть в ней

Не счастье твоего рассудка,

А счастье памяти твоей.

Между 1805 и 1814 годами

Песня

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

Сабля, водка, конь гусарской,

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

За тебя на черта рад,

Наша матушка Россия!

Пусть французишки гнилые

К нам пожалуют назад!

За тебя на черта рад,

Наша матушка Россия!

Станем, братцы, вечно жить

Вкруг огней, под шалашами,

Днем — рубиться молодцами,

Вечерком — горелку пить!

Станем, братцы, вечно жить

Вкруг огней, под шалашами!

О, как страшно смерть встречать

На постеле господином,

Ждать конца под балдахином

И всечасно умирать!

О, как страшно смерть встречать

На постеле господином!

То ли дело средь мечей:

Там о славе лишь мечтаешь,

Смерти в когти попадаешь,

И не думая о ней!

То ли дело средь мечей:

Там о славе лишь мечтаешь!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

Сабля, водка, конь гусарской,

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

1815

Элегия IV

В ужасах войны кровавой

Я опасности искал,

Я горел бессмертной славой,

Разрушением дышал;

И в безумстве упоенный

Чадом славы бранных дел,

Посреди грозы военной

Счастие найти хотел!..

Но, судьбой гонимый вечно,

Счастья нет! подумал я…

Друг мой милый, друг сердечный

Я тогда не знал тебя!

Ах, пускай герой стремится

За блистательной мечтой

И через кровавый бой

Свежим лавром осенится…

О мой милый друг! с тобой

Не хочу высоких званий,

И мечты завоеваний

Не тревожат мой покой!

Но коль враг ожесточенный

Нам дерзнет противустать,

Первый долг мой, долг священны

Вновь за родину восстать;

Друг твой в поле появится,

Еще саблею блеснет,

Или в лаврах возвратится,

Иль на лаврах мертв падет!..

Полумертвый, не престану

Биться с храбрыми в ряду,

В память Лизу приведу…

Встрепенусь, забуду рану,

За тебя еще восстану

И другую смерть найду!

1816

Элегия VII

Нет! полно пробегать с улыбкою любви

Перстами легкими цевницу золотую;

Пускай другой поет и радости свои,

И жизни счастливой подругу дорогую…

Я одинок — как цвет степей.

Когда, колеблемый грозой освирепелой,

Он клонится к земле главой осиротелой

И блекнет средь цветущих дней!

О боги, мне ль сносить измену надлежало!

Как я любил! — В те красные лета,

Когда к рассеянью всё сердце увлекало,

Везде одна мечта,

Одно желание меня одушевляло,

Всё чувство бытия лишь ей принадлежало!

О Лиза! сколько раз на Марсовых полях,

Среди грозы боев я, презирая страх,

С воспламененною душою

Тебя, как бога, призывал

И в пыл сраженья мчал

Крылатые полки железною стеною!..

Кто понуждал меня, скажи,

От жизни радостной на жадну смерть стремиться?

Одно, одно мечтание души,

Что славы луч моей на милой отразится,

Что, может быть, венок, приобретенный мной

В боях мечом нетерпеливым,

Покроет лавром горделивым

Чело стыдливое подруги молодой!

Не я ли, вдохновен, касался струн согласных

И пел прекрасную!.. Еще Москва полна

Моих, в стихах, восторгов страстных;

И если ты еще толпой окружена

Соперниц, завистью смущенных,

И милых юношей, любовью упоенных, —

Неблагодарная! не мне ль одолжена

Ты торжеством своим?.. Пусть пламень пожирает,

Пусть шумная волна навеки поглощает

Стихи, которыми я Лизу прославлял!..

Но нет! Изменницу весь мир давно узнал,—

Бессмертие ее уделом остается:

Забудут, что покой я ею потерял

И до конца веков, средь плесков и похвал,

Неверной имя пронесется!

А я? — Мой жребий: пасть в боях

Мечом победы пораженным;

И, может быть, врагом влеченным на полях,

Чертить кремнистый путь челом окровавленным…

Так! Я паду в стране чужой,

Далёко родины, изгнанником невинным:

Никто не окропит холодный труп слезой…

И разбросает ветр мой прах с песком пустынным!

1817

Элегия VIII

О, пощади! Зачем волшебство ласк и слов,

Зачем сей взгляд, зачем сей вздох глубокой,

Зачем скользит небережно покров

С плеч белых и с груди высокой?

О, пощади! Я гибну без того,

Я замираю, я немею

При легком шорохе прихода твоего;

Я, звуку слов твоих внимая, цепенею;

Но ты вошла… и дрожь любви,

И смерть, и жизнь, и бешенство желанья

Бегут по вспыхнувшей крови,

И разрывается дыханье!

С тобой летят, летят часы,

Язык безмолвствует… одни мечты и грезы,

И мука сладкая, и восхищенья слезы…

И взор впился в твои красы,

Как жадная пчела в листок весенней розы.

1817

Неверной

Неужто думаете вы,

Что я слезами обливаюсь,

Как бешеный кричу: увы!

И от измены изменяюсь?

Я — тот же атеист в любви,

Как был и буду, уверяю;

И чем рвать волосы свои,

Я ваши — к вам же отсылаю.

А чтоб впоследствии не быть

Перед наследником в ответе,

Все ваши клятвы век любить —

Ему послал по эстафете.

Простите! Право, виноват!

Но если б знали, как я рад

Моей отставке благодатной!

Теперь спокойно ночи сплю,

Спокойно ем, спокойно пью

И посреди собратьи ратной

Вновь славу и вино пою.

Чем чахнуть от любви унылой,

Ах, что здоровей может быть,

Как подписать отставку милой

Или отставку получить!

1817

На монумент Пожарского^{4}

Так правосудная Россия награждает!

О зависть, содрогнись, сколь бренен твой оплот!

Пожарский оживает —

Смоленский оживет!

1817

Песня старого гусара^{5}

Где друзья минувших лет,

Где гусары коренные,

Председатели бесед,

Собутыльники седые?

Деды, помню вас и я,

Испивающих ковшами

И сидящих вкруг огня

С красно-сизыми носами!

На затылке кивера,

Доломаны до колена,

Сабли, ташки у бедра,

И диваном — кипа сена.

Трубки черные в зубах;

Все безмолвны, дым гуляет

На закрученных висках

И усы перебегает.

Ни полслова… Дым столбом…

Ни полслова… Все мертвецки

Пьют и, преклонясь челом,

Засыпают молодецки.

Но едва проглянет день,

Каждый по полю порхает;

Кивер зверски набекрень,

Ментик с вихрями играет.

Конь кипит под седоком,

Сабля свищет, враг валится…

Бой умолк, и вечерком

Снова ковшик шевелится.

А теперь что вижу? — Страх!

И гусары в модном свете,

В вицмундирах, в башмаках,

Вальсируют на паркете!

Говорят: умней они…

Но что слышим от любого?

Жомини да Жомини!

А об водке — ни полслова!

Где друзья минувших лет,

Где гусары коренные,

Председатели бесед,

Собутыльники седые?

1817