Командующий ввс московского округа
Служба в должности командующего ВВС Московского округа началась у меня с того, с чего не должна была начинаться. С конфликта с непосредственным начальником, маршалом Мерецковым[138 - Кирилл Афанасьевич Мерецков (1897–1968) – советский военачальник, Маршал Советского Союза (26.10.1944), Герой Советского Союза (1940). После войны командовал войсками военных округов: Приморского, Московского, Беломорского, Северного. С мая 1954 года – начальник Высших стрелково-тактических курсов «Выстрел». В 1955–1964 гг. – помощник министра обороны СССР по высшим военно-учебным заведениям.]. Мерецков – человек непростой. Характер у него непростой и судьба такая же непростая. Он всю жизнь провел в армии. Начинал комиссаром в Гражданскую, постепенно дорос до начальника Генштаба. Мерецков не очень хорошо разбирается в людях. Если бы разбирался, то не стал бы якшаться с такими, как Уборевич[139 - Иероним Петрович Уборевич (1896–1937) – советский военный и политический деятель, командарм 1-го ранга. Расстрелян в 1937 г. по «делу Тухачевского». Посмертно реабилитирован в 1957 г.]. Уборевич, будучи арестованным, дал показания на Мерецкова. Мерецкова арестовали, из тюрьмы он написал отцу письмо с просьбой разобраться. Отец решил, что Мерецкова можно освободить. Не знаю, убедился ли отец в его невиновности или решил, что он заслуживает возможности искупить свою вину. Если отец видел, что человек еще способен исправиться, то давал такую возможность. Некоторых завлекали во вражеские сети обманом, не все в этих сетях окончательно запутались, многие, осознав свою вину, помогали следствию. «Если человек один раз оступился и осознал, то можно простить», – говорил отец, делая ударение на словах «один раз». К тем, кто оступился повторно, никакого снисхождения не было. Ошибки случаются всегда и везде. Еще древние римляне говорили, что человеку свойственно ошибаться. Следователи тоже люди и тоже могут допускать ошибки. Ошибки, а не намеренное обвинение ни в чем не повинного человека, как это было в моем случае. Сейчас вывернули все таким образом, будто при отце сажали всех без разбору. Не разбирали, кто прав, а кто нет. И отец якобы этому потворствовал. Зачем это ему было надо, я так и не понял. Потворствовал, и все тут! Даже заставлял сажать как можно больше. Невиновных. На самом же деле все было не так. Я знаю несколько случаев, когда отец помогал невинно осужденным восстановить свое честное имя. Если ему жаловались на ошибки следствия, он давал поручение разобраться и доложить. Приведу один пример, хотя могу привести с десяток. В 37-м были выявлены недостатки в работе Центрального аэроклуба. Когда начали вникать, за недостатками проступило нечто большее. В летном деле недостатки, недочеты и разгильдяйство чреваты гибелью людей, поэтому к состоянию дел в аэроклубе было проявлено особое внимание. Люди, кстати, тоже гибли. Разбилось два или три самолета, из-за нарушения правил погибли две парашютистки. Девчата пытались превзойти друг друга в затяжном прыжке и увлеклись. Обе раскрыли парашюты слишком поздно, почти у самой земли. Затяжной прыжок очень опасное дело, требующее мгновенной реакции и умения четко оценивать обстановку. Нельзя допускать людей к затяжным прыжкам, тем более к соревновательным, до тех пор, пока нет полной уверенности в том, что они к этому готовы. Но главное было не в этом, а в том, что в аэроклубе действовала хорошо законспирированная троцкистская организация. Враги готовили террористический акт, собирались атаковать с воздуха ноябрьский парад на Красной площади. Главой организации был руководитель аэроклуба Дейч. Когда-то он начинал в ЧК вместе с Дзержинским[140 - Феликс Эдмундович Дзержинский (1877–1926) – революционер, советский государственный деятель, основатель ВЧК (Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР) – органа диктатуры пролетариата для борьбы с контрреволюцией.] и Петерсом[141 - Яков Христофорович Петерс (1886–1938) – революционер, один из создателей и первых руководителей ВЧК. Арестован и расстрелян в 1938 г. по обвинению в участии в контрреволюционной организации.]. Работал председателем Одесской губчека[142 - ГубЧК – структурная единица Всероссийской ЧК, действовавшая в рамках губернии.], начальником Главупра[143 - Главного управления.] шерстяной промышленности наркомлегпрома[144 - Наркомата легкой промышленности.], был членом КСК[145 - Комиссия советского контроля при СНК СССР (КСК) – орган государственного контроля в СССР. Была создана в феврале 1934 года вместо ликвидированного Наркомата Рабоче-Крестьянской Инспекции (РКИ).]. Дейч считал себя птицей высокого полета. Когда за недостатки в работе его перебросили руководить аэроклубом, затаил обиду. Не раз заявлял во всеуслышание, что должен был стать наркомом, а вместо этого стал главным спортивным комиссаром. Вроде бы в шутку заявлял, а на самом деле всерьез. Но дело не в Дейче и его шайке, а в том, что к ним случайно оказался причислен хороший парень, журналист Евгений Рябчиков. Он был настолько подавлен случившимся, что смирился с незаслуженным наказанием и отбывал срок в Норильске. Бывают такие люди, которых несчастье пригибает к земле. С Евгением был знаком конструктор Яковлев. Он не знал, что тот был арестован. Уже во время войны узнал, что Евгений осужден и отбывает срок в Норильске, хотя считает себя невиновным. Яковлев – человек честный, с хорошо развитым чувством справедливости. Говорю об этом, потому что хорошо его знаю. Мы дружили, несмотря на разницу в возрасте (он на 15 лет старше меня). Во время одной из встреч с отцом Яковлев рассказал ему про Рябчикова. Сказал, что знал его как честного комсомольца, настоящего советского человека, и попросил разобраться. Месяца не прошло, как несправедливо осужденный человек вернулся домой. Просьбы такого характера, касающиеся восстановления справедливости, отец никогда не оставлял без внимания. И с НКВД спрашивал строго за ошибки и перегибы. Говорил: «Заставь дурака богу молиться, он и себе лоб расшибет, и другим».
О дураках, расшибающих лбы, можно говорить бесконечно. Жизнь то и дело подкидывает примеры. Во время командования округом[146 - Здесь ошибка. Следует читать: «когда я командовал ВВС Московского округа». Округом Василий Сталин никогда не командовал.] я решил, что нужно уделять больше внимания женам офицеров. Дал команду развивать самодеятельность, организовал для женщин занятия по истории партии, обязал посещать политинформации, семинары проводил, занятия по стрельбе. Жена офицера – тоже боец, должна уметь стрелять. Получил двойную выгоду. Жизнь у офицерских жен стала интереснее, а от этого атмосфера в гарнизонах заметно улучшилась. Меньше стало сплетен, измен, ссор. Когда человек делом занят, ему о чем-то плохом думать некогда. Семейные конфликты не пустячное дело. Они сильно сказываются на боеготовности офицеров. Вместо того чтобы выспаться, всю ночь ссорился с женой, утром сел в самолет злой и невыспавшийся и разбился. А было несколько случаев падений, когда всерьез подозревали самоубийство. Когда начинали интересоваться бытом погибших летчиков, выяснялась одна и та же картина – измена жены, переживания. Я таких поступков не понимал. Самоубийство не выход из положения, а трусливое бегство от трудностей. Но если уж подперло, то зачем гробить машину, создавать опасность для других? У каждого офицера есть табельное оружие, можно застрелиться. Или решение разом покончить со всеми хлопотами приходило прямо в небе, и искушение было так велико, что люди ему поддавались? Не знаю, я во время полетов ни о чем постороннем не думаю. Не могу думать. В 50-м с моими летчиками несколько месяцев работал профессор из психиатрической клиники. Расспрашивал, записывал, изучал, как полеты влияют на психику. По его поводу мне звонил кто-то из заместителей министра, объяснял, что дело очень важное и ручался, что лишнего профессор спрашивать не станет. Не знаю, к каким выводам пришел тот профессор. У меня на этот счет свое мнение. Небо проявляет человека. В небе сразу видно, кто чего стоит. Слетает напускное, видно истинное лицо. И полеты, насколько мне известно, на психику не влияют. Если, конечно, человек не трус и паникер. Но речь сейчас не об этом, а о том, что некоторые офицерские жены так сильно втянулись в общественную работу, что забросили свои домашние дела и обязанности. Этим сразу же воспользовались злопыхатели, начавшие рассуждать о том, что от самодурства командующего страдают офицеры. Дома не убраны, дети не кормлены, потому что генерал Сталин сверх всякой меры нагрузил женщин общественной работой. При желании любой полезный почин можно очернить. Все можно очернить. Тем более все знали, что отец ко мне относится строго, поблажек не делает, вот и пытались, критикуя меня, продемонстрировать ему свою «принципиальность».
Вернусь к тому, с чего начал, – к конфликту с Мерецковым. После освобождения отец поставил Мерецкова командовать армией. Показал тем самым, что доверяет ему полностью. Вскоре Мерецкова назначили командующим Волховского фронта. После позорного провала двух операций[147 - Любанская и Синявинская операции 1942 года.] Мерецков был снят с должности командующего фронтом и стал командовать армией. Отец верил в то, что Мерецков настоящий коммунист и талантливый военачальник. Ошибки могут быть у любого. Важны не столько ошибки, а то, что за ними стоит. Вскоре Мерецков снова стал командовать Волховским фронтом. Дальше ему сопутствовала удача. Получил маршала, отличился в разгроме японцев, стал командовать округом. Но, видимо, в глубине души таил обиду на свой арест и понижения в должности. Все, кому довелось служить с Мерецковым, в один голос говорят, что он очень памятлив. Про остальные черты его характера рассказывать не стану. Скажу только, что он не относился к числу начальников, с которыми хочется служить. Таких, например, как Конев. Конев – полная противоположность Мерецкову.
Мерецков воспринял мое назначение весьма настороженно. Держался со мной подчеркнуто холодно. Вмешивался во все дела, старался держать под личным контролем каждую мелочь. Поначалу я этому не удивился. Не с каждым командиром сразу же складываются задушевные отношения, как это было, например, у меня с генерал-лейтенантом Сбытовым. Да и то, чей я сын, тоже удерживало многих на определенной дистанции. Тотальный контроль в первые дни службы на новой должности можно было объяснить сомнением. Справлюсь ли я? Ведь я раньше никогда еще не занимал должность такого уровня. Но по прошествии двух недель избыток внимания со стороны командующего округом начал меня раздражать. Что я ему – курсант? Зачем он суется даже в те вопросы, в которых толком не разбирается? В авиации Мерецков понимал ровно столько, сколько положено понимать сухопутному стратегу. Две недели – достаточный срок для того, чтобы составить мнение о подчиненном. Как о знатоке своего дела, так и о человеке. Мне, например, этого срока всегда хватало с лихвой. Но Мерецков продолжал гнуть свою линию. Дошло до того, что мои заместители, минуя мой кабинет, шли прямиком к нему. А я слышал потом: «Подпишите. Товарищ Маршал Советского Союза распорядился!» Долго так продолжаться не могло. Я пришел к Мерецкову и прямо спросил, почему он мне не доверяет. Какие у него к тому основания? А если доверяет, то почему так себя ведет? Мерецков рассердился, напомнил мне про субординацию (формально я ее нарушил) и сказал, что не привык давать объяснения подчиненным. Проявил свой характер. Я тоже проявил свой. Положил ему на стол рапорт. Мерецков порвал его, но тут уже сообразил, чем может закончиться дело, и стал разговаривать спокойнее и мягче. Повел на мировую. Голос у него при этом оставался недовольным, а взгляд недружелюбным. Ясно было, что мы с ним не сработались и никогда уже не сработаемся. Станем поддерживать вооруженный нейтралитет. Но я считаю, что худой мир лучше доброй ссоры и потом я служил у Мерецкова в округе, а не к дочери его сватался, чтобы переживать по поводу его отношения ко мне. Главное, чтобы не мешал работать. В армии говорят: «Плохой командир мешает подчиненным работать, средний не мешает, а хороший помогает».
Я папиросу у себя в кабинете выкурить не успел, как мне позвонил Булганин. Тогда он был со мной крайне предупредителен. Совсем недавно отец назначил его министром Вооруженных Сил. Булганин очень старался показать себя с наилучшей стороны. Булганин спросил, что у меня произошло с Мерецковым. Я рассказал. Булганин пригласил меня на следующий день приехать к нему. То, что он пригласил и Мерецкова, я не знал. Удивился, когда увидел его в приемной. Булганин вел себя в тот день с нами не как министр, а как папаша, увещевающий поссорившихся сыновей. Наговорил каждому из нас комплиментов, сказал, что за Московский округ при таких командирах у него душа не болит, а в конце предложил мне переехать из штаба округа в здание Центрального аэропорта. Определенная логика в этом предложении была. Штаб командующего ВВС округа изначально должен был находиться при аэродроме. Это очень удобно. Но я понимал, что такое предложение Булганин сделал по другой причине. Он просто «разводил» нас с Мерецковым, чтобы впредь между нами не было столкновений. Надо отдать ему должное, сделал он все очень дипломатично. Все делается исключительно в интересах службы. Никаких уступок, никаких потачек, никому не обидно. Я очень обрадовался и Мерецков, судя по всему, тоже. С глаз долой, из сердца вон, и много кабинетов в здании освобождается. Больше Мерецков в мои дела не вмешивался. Вскоре он представил меня к ордену Ленина за успехи в службе. Но получил я орден Красного Знамени. Так решил отец. Он знал от Булганина, что произошло у меня с Мерецковым. «Рано тебе орден Ленина, – сказал отец. – Мерецков поспешил». Вскоре Мерецкова перевели командовать Беломорским округом[148 - Беломорский военный округ (БелВО) – общевойсковое оперативно-территориальное объединение Вооруженных Сил СССР в 1944–1956 гг. Включал в себя территории Архангельской, Вологодской, Мурманской областей, Коми АССР и Карело-Финской ССР.], и наши пути разошлись. Мой конфликт с Мерецковым отец со мной никогда не обсуждал, хотя дал понять, что ему о нем известно. Из этого я могу сделать вывод, что отец счел мое поведение правильным. Разумная, полезная дерзость нравилась отцу. «Дерзкий человек был Камо», – с одобрением говорил он и вообще часто употреблял слово «дерзкий» в положительном смысле. Плохую дерзость отец называл «наглостью».
Когда в 31-м принималось решение о строительстве Московского метрополитена, Каганович считал, что станции надо делать простыми, без каких-либо украшений. Но отец в ответ на это сказал, что такая скромность хороша в личной жизни. Каганович любил окружать себя красивыми вещами, и ему за это порой доставалось от товарищей. Станции метрополитена по замыслу отца должны были стать демонстрацией крепнущей мощи Советского Союза. Экономической мощи. Отец видел станции большими, красивыми, поражающими воображение. Он вообще считал, что свое должно, обязано быть как можно скромнее, а вот все народное, государственное должно быть величественным. Вопросом: «Разве советские люди этого не заслужили?» – он отметал все возражения. В самом деле – заслужили. Советские люди своим трудом, своим невероятным подвигом в годы войны заслужили того, чтобы жить и работать в достойных условиях. Здание Центрального аэродрома после войны являло собой печальное зрелище. Оно было сильно запущено и совершенно не годилось для того, чтобы в нем разместился штаб ВВС. Требовался капитальный ремонт. Ничего излишне роскошного и дорогостоящего не было, но на следствии часто звучало слово «дворец». Удивляться нечему. Если обычный финский дом считался «особняком», то здание штаба можно было назвать «дворцом». Однажды я не выдержал и поинтересовался у следователя, почему до сих пор не привлечены к ответственности товарищи, которые построили Сельскохозяйственную выставку[149 - Выставка достижений народного хозяйства (ВДНХ) в 1939–1959 гг. называлась Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой (ВСХВ).]. Они же настроили множество дворцов, хотя можно было обойтись и сараями. Следователь начал кричать, что нельзя сравнивать выставку и штаб ВВС. Почему нельзя, я так и не понял. Вернее, все понимал. Относительно меня было дано распоряжение, которое рьяно исполнялось. Человека, в должностные обязанности которого входит подписание финансовых документов, легко обвинить в нарушениях. Признаю – за каждым кирпичом, за каждым мешком известки я не следил. Не имел возможности уследить. Допускаю, что какая-то часть материалов могла уходить на сторону без моего ведома. К каждому мешку часового не поставишь. Но в целом контроль за строительством и ремонтом объектов был при мне поставлен хорошо. Самому мне не в чем себя упрекнуть. Разве что в том, что успел я построить далеко не все, что собирался. Я вообще многого не успел. Это очень горькое чувство – знать, что смог бы, успел бы, если бы не обстоятельства. Особенно горько сознавать это, когда ты из генерала превращаешься в арестанта, а из Василия Иосифовича Сталина в Василия Павловича Васильева[150 - Под этим именем Василий Сталин содержался в заключении.]. Нет, здесь я не прав – мне было очень радостно сознавать, что враги боятся моей, нашей фамилии настолько, что присвоили мне выдуманную, производную от моего имени. И отчества моего они тоже боялись, иначе бы я не стал Павловичем. Значит, сила на моей стороне. Враги не могут оценить величия моего отца. «Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии», – писал Толстой в «Войне и мире». Но они прекрасно понимают собственное ничтожество. Понимают, что заключенный Василий Сталин – это живое обвинение в их преступлениях. Потому и превратили меня в «Васильева». Я никогда не произносил этой фамилии. Всегда назывался Сталиным. «Васильев», – поправляли меня начальники, но это им быстро надоело. Да и стыдно им было. Я по их глазам это видел. Оттого и относились ко мне не так, как к другим заключенным.
Но вернемся в 48-й год. Я – командующий ВВС Московского округа. Командующий самым передовым видом Вооруженных сил самого главного округа Родины. На моих плечах лежит огромная ответственность. Я прикрываю Москву и подступы к ней с воздуха. У меня в подчинении более десяти тысяч человек. Цифру называю условно, чтобы можно было представить масштаб моей ответственности. Ворошилов шутил, что самое сложное в армии – это командовать взводом. Все остальное, дескать, много проще. В этом я с ним не соглашусь. Чем больше человек у тебя в подчинении, тем сложнее командовать. Отвечать за десять бойцов и за десять тысяч – несопоставимая разница. Только став командующим ВВС округа, я в полной, нет, далеко не в полной, но все же в какой-то сопоставимой мере смог прочувствовать ответственность, лежащую на моем отце. Я отвечал за авиацию одного из военных округов страны. Отец – за всю страну, за весь передовой мир. Пока командуешь полком или дивизией, не понимаешь масштабов настоящей ответственности. Все надо испытать на собственном опыте. Хотя бы приблизительно.
Дел у командующего было невпроворот. Надо было обеспечивать защиту округа с воздуха, обучать и переучивать личный состав, осваивать новую технику, строить новые аэродромы, развивать службу тыла, заниматься бытом. Если бы не мои заместители и мои адъютанты, я бы не справился. Должен отметить, что мне несказанно повезло. Я принял командование у такого хорошего командира, как генерал-лейтенант Сбытов. Мне достался хорошо отлаженный, полностью работоспособный механизм. Этому можно было только радоваться. Мне есть с чем сравнивать. Приходилось принимать «наследство», которое находилось в несравнимо худшем положении. Но в целом порядка в авиации всегда было больше, чем в других видах войск. Говорю об этом не в укор кому бы то ни было. Просто констатирую факт. Это выражение я перенял у Власика. Он говорил мне: «Василий, я тебе не отец, чтобы тебя воспитывать. Я не воспитываю. Я просто констатирую факт. Твое поведение никуда не годится…» Что греха таить, доставлял я Николаю Сидоровичу хлопот, было дело. Только в авиашколе я взялся за ум, да и то не сразу, а через какое-то время. Летное дело способствует развитию чувства ответственности, учит обдумывать каждый свои шаг, каждое действие. Понимаешь, что такую сложную машину, как самолет, абы кому не доверят, и стараешься соответствовать. Стараешься оправдать доверие. Когда мой сын Саша колебался, стоит ли поступать в суворовское училище, я сказал ему, что главное в жизни – это оправдать оказанное тебе доверие. На мой взгляд, учеба в суворовском должна была пойти Саше на пользу, закалить его. Военное училище – лучший способ воспитать характер. Я считаю, что настоящий мужской характер может воспитываться только в суровых условиях. В армии, в подпольной работе, во всем таком, что выбивается из привычной житейской колеи. Сталь закаляется в огне. Характер закаляется в испытаниях. Правда, вскоре после моего ареста Галя забрала Сашу из училища. Оно и к лучшему. Саше все равно бы пришлось забыть о военной карьере. Не то сейчас время, чтобы внуку товарища Сталина дали возможность служить. Но у Саши большие способности. Уверен, что все, за что бы он ни взялся, у него будет получаться. Надеюсь, что Саша будет достойным наследником своей фамилии, продолжателем дела своего великого деда[151 - Старший сын Василия Сталина Александр Васильевич Бурдонский – режиссер-постановщик Центрального академического театра Российской армии. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1985), Народный артист России (1996).]. Думая о своих детях, не могу представить их сорока– или пятидесятилетними. Для меня они всегда будут оставаться детьми. Сорок лет Саше исполнится в 81-м году. Какая жизнь тогда будет? Мне в 81-м исполнится 60. Солидный возраст, но еще не старость. Отец в 60 лет выглядел на 40, был бодр и крепок. Помню, как, поздравляя отца, не мог поверить в то, сколько ему лет. Другие в этом возрасте выглядели дедами. Седые волосы, сутулая спина, старческий, потухший взгляд. Отец совершенно не походил на старика даже в 70. Его стальная воля не давала ему распускаться, стариться. Разве что с возрастом движения стали не такими энергичными, как были раньше. Дни рождения отца были и моими праздниками. Я всегда старался подарить какой-нибудь особенный подарок. Больше всего, помнится, отец порадовался, когда я пригласил на торжество по случаю его дня рождения актрису Театра оперетты Таню Санину[152 - Таисия (Татьяна) Леонидовна Санина (1923–2011) – артистка оперетты, народная артистка РСФСР (1978). Ее брак с В.М. Бобровым был недолгим.], жену Всеволода Боброва[153 - Всеволод Михайлович Бобров (1922–1979, Москва) – советский футболист, хоккеист, футбольный и хоккейный тренер. Заслуженный мастер спорта СССР (1948), заслуженный тренер СССР (1967). Капитан сборной СССР по футболу на Олимпийских играх 1952 года в Хельсинки. Капитан сборной СССР по хоккею на Олимпийских играх 1956 года.]. Таня спела для отца из «Сильвы» «Частица черта в нас…». Пела она задорно, с огоньком, и к тому же была красивой женщиной, так что отцу очень понравилось. Он ценил красоту и талант. Раз уж вспомнил Боброва, то скажу о нем несколько слов. Бобров – достойный человек, верный друг из тех, что не забывают в беде. Мы с ним нередко спорили по спортивным вопросам, иногда даже ссорились, потому что характеры наши схожи, но эти трения на наших отношениях не сказывались. Бобров был «локомотивом», тянувшим за собой футбол и хоккей в ВВС. Не припомню ни одного случая, чтобы он «дал козла»[154 - Козление – авиационный термин, обозначающий отделение самолета от взлетно-посадочной полосы после касания шасси при посадке. Чаще всего возникает вследствие ошибки пилотирования, редко из-за конструктивных особенностей летательного аппарата. В переносном смысле «дать козла» означает совершить промах, опростоволоситься.]. Боброва я в шутку называл «основоположником футбола и хоккея ВВС». На самом деле так оно и было. В команду Московского авиаучилища[155 - 1-е Московское краснознаменное военное авиационно-техническое училище связи. Футбольная и хоккейная команды училища впоследствии стали базой для формирования спортивных команд ВВС.] он пришел в 44-м. С Таней у Боброва длилось недолго. Когда она ушла от него к адъютанту главного интенданта МВД генерала Горнова[156 - Генерала с такой фамилией в МВД СССР в то время не было. Возможно, Василий Сталин ошибся, и речь идет о Якове Филипповиче Горностаеве (1902–1970), генерал-майоре интендантской службы, начальнике Главного управления военного снабжения МВД СССР с 1946 по 1952 г.], Бобров сильно переживал, я боялся, как бы он пить не начал, но обошлось. Хотелось мне заполучить для команды ВВС другой «локомотив» – Николая Старостина[157 - Николай Петрович Старостин (1902–1996) – советский футболист и хоккеист, основатель футбольного клуба «Спартак». В 1942 г. осужден на 10 лет по обвинению в антисоветской деятельности. Вместе с ним были осуждены три его родных брата – Александр, Андрей и Петр.], но это дело оказалось непростым. За Старостина мне пришлось побороться с Берией. У того к Николаю была давняя неприязнь, потому что Николай наотрез отказывался переходить из спартаковцев в динамовцы. Берия к нему после суда в Бутырку приезжал и предлагал тренировать динамовских футболистов в обмен на освобождение. Старостин был зол на то, как с ним обошлись. Сейчас, отсидев без вины семь лет, я его еще лучше понимаю. К тому же Берия собирался освободить одного Николая, а его братьев оставить в лагерях. Не то посчитал, что освобождать всех сразу будет слишком, не то хотел оставить их там для давления на Николая. Но, так или иначе, Николай отказался. Наотрез. Берия ответил: «Как знаешь. Не хочешь тренировать московских динамовцев, будешь тренировать колымских». Старостин тренировал лагерную команду в Комсомольске-на-Амуре. Мне удалось привезти Старостина в Москву, но вот оставить его здесь я не сумел. Берия доложил отцу, представил все так, будто бы из желания заполучить тренера я покрываю преступника. Отец сказал мне: «Брось это дело», и Старостина выслали. Только после смерти отца и своего ареста я в полной мере смог оценить отцовскую мудрость, позволявшую ему предвидеть события. Отец понимал, что прямое и демонстративное нарушение закона (так выглядел случай со Старостиным) впоследствии может быть использовано против меня. Если уж Берию обвинили в том, что он шпионил на англичан и готовил свержение Советской власти, то освобождение Старостина могло бы превратиться в многолетний и разветвленный антисоветский заговор со всеми вытекающими последствиями. И жизнь самого Николая была бы загублена окончательно. Ему бы наверняка пришлось сесть вместе со мной.
Главным моим делом была боевая подготовка личного состава. Не стану разбирать подробно, потому что не имею права разглашать секретные сведения, но скажу, что мне удалось многое сделать. За год с небольшим я вывел ВВС нашего округа на первое место в советской авиации. Свой метод я позаимствовал у отца. Главное, не позволять подчиненным довольствоваться былыми свершениями, почивать на лаврах. Надо побуждать людей делать свое дело все лучше и лучше, приносить Родине все больше и больше пользы. Отличился сегодня, отличись и завтра, и послезавтра. Но такая установка вдохновляет людей на свершения только в том случае, если они видят, что их ценят и о них заботятся. Вот и весь секрет. Помогло мне и то, что я был боевым, а не «кабинетным» летчиком. Четко понимал, чего надо требовать от летного состава и сам тоже старался соответствовать своим же требованиям. Квалификацию «Военный летчик 1-го класса» я не в кабинете высидел. Я ее в небе заслужил.
Глава 9
За что мне обидно
«Обидно мне, что отец никогда не порадуется моим успехам», – сказал мне в сентябре 41-го Тимур Фрунзе. Я часто вспоминал эти слова Тимура после смерти моего отца. Успех у меня с тех пор только один – я не сдаюсь и не иду на сделку со своей совестью.
Недавно Артем спросил меня, сильно ли я был задет тем, что мои подчиненные, которых я считал не столько подчиненными, сколько товарищами, дали показания против меня. Я честно ответил, что совершенно этим не задет, не обижен. И совершенно этому не удивляюсь, потому что сам прошел через этот фарс, который назывался «следствием». Мне самому приходилось подписывать протоколы, в которых было написано совсем не то, что я говорил на самом деле. Я сам прошел через весь этот кошмар, я все понимаю, и я ни на кого не в обиде. Более того, я продолжаю считать их своими товарищами. Потому и решил написать об этом. Засвидетельствовать письменно. Мне бы было тяжелее, если бы я знал, что «утянул» следом за собой в тюрьму кого-то еще. Еще одного ни в чем не повинного человека. Я все понимаю, а когда понимают, не обижаются. Обиды – от непонимания. Обидно, когда за добро платят злом. Обидно, когда по отношению к тебе поступают несправедливо. Помню, как звенел обидой мамин голос, когда она рассказывала о том, как ее исключили из партии во время одной из чисток в год моего рождения. Исключили за недостаточную общественную активность. Мама в то время официально нигде не работала. То, что она фактически была домашним секретарем отца, его надежной помощницей, в расчет принято не было. На то, что у нее недавно родился я, тоже внимания не обратили. Мама считала, что ее исключили по глупости, от чрезмерного дурного усердия. Но отец считал иначе. Расценивал исключение матери как вражеский выпад. «Это было дело рук Троцкого и Каменева[158 - Лев Борисович Каменев (Лейба Розенфельд, 1883–1936) – революционер, советский партийный и государственный деятель, соратник Ленина. Председатель Моссовета в 1918–1926 гг., с 1922 г. – заместитель председателя Совета Народных Комиссаров (СНК) и Совета Труда и Обороны (СТО), после смерти Ленина в 1924 г. председатель СТО до января 1926 года. Член ЦК в 1917–1927 гг., член Политбюро ЦК в 1919–1926 гг., а затем кандидат в члены Политбюро. В 1936 году осужден по делу «Троцкистско-зиновьевского центра» и расстрелян. Реабилитирован в 1988 году.], они уже тогда спелись, только не показывали этого», – сказал отец. Маме помог Ленин, который хорошо знал ее. Одно время она работала в его секретариате. Ленин дал маме хорошую характеристику, написал, что знает ее и всю семью Аллилуевых как настоящих коммунистов. Заодно напомнил о том, что в июле 17-го года он с Зиновьевым[159 - Григорий Евсеевич Зиновьев (настоящая фамилия Радомысльский; 1883–1936) – революционер, советский политический и государственный деятель. Член Политбюро ЦК партии (1921–1926). Председатель исполнительного комитета Коммунистического интернационала (1919–1926). Председатель Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов (Ленсовета) (1917–1926). В декабре 1925 г. на XIV съезде ВКП(б) Зиновьев выступил против Сталина и партийного большинства. В декабре 1934 г. был арестован, исключен из партии и осужден на десять лет по обвинению в антисоветской деятельности. В августе 1936 г. был приговорен к высшей мере наказания по делу Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра.] прятался у деда[160 - Дед – Сергей Яковлевич Аллилуев (1866–1945) – революционер, член партии с 1896 года, один из первых российских рабочих социал-демократов. Отец Надежды Аллилуевой. Отношения Василия Сталина и Сергея Аллилуева после смерти Надежды Аллилуевой были прохладными. В своих воспоминаниях Василий лишь раз упоминает о деде, и то лишь в связи с характеристикой Ленина.]. Маму восстановили в партии.
Я знаю, что с теми, кто был арестован вместе со мной, обращались очень сурово. Так же сурово, как и со мной. Я знаю, что все они говорили правду, но в протоколах следователи записывали совсем другое. Я могу обижаться на то, что некоторые, как выяснилось на следствии, обделывали кое-какие дела за моей спиной. Это, признаюсь, меня неприятно удивило. Но за то, что люди давали «обличающие» меня показания, я на них нисколько не в обиде. Исход моего «дела» был предопределен еще до моего ареста. И приговор выносился не на суде, а в Кремле.
Обидно мне за то, что попрано все хорошее, что сделал мой отец. Обидно мне за советский народ, которым управляют недостойные доверия люди. Обидно за то, что жизнь в Советском Союзе становится все хуже и хуже. Обидно и больно за детей, которых попрекают тем, что они – мои дети, внуки товарища Сталина! Как можно так себя вести? Сказано же – сын за отца не ответчик. А то ведь многих можно попрекнуть родителями. Отец Булганина был управляющим у какого-то нижегородского хлебопромышленника. Отец Молотова был приказчиком. Маленков из потомственных дворян, дед его был полковником. А если у кого-то пролетарское происхождение, то с сыновьями не все в порядке. Или с женами. Только начни копать… Очень не хотелось бы, чтобы мои дети страдали из-за своего происхождения. Я готов на все, чтобы уберечь их от напастей. На все, кроме предательства. Надеюсь, что у моих детей все будет хорошо. Надеюсь, что скоро к власти в Советском Союзе придут достойные люди. Уверен, что придут, потому что иначе и быть не может, но очень хотелось бы дожить до этого. Дожить для того, чтобы услышать с трибун правду об отце. Чтобы прочесть эту правду в газетах. Чтобы побывать на суде над убийцами отца и лично убедиться в том, что они получили по заслугам. «Одно дело знать, что справедливость рано или поздно восторжествует, и совсем другое – увидеть это своими глазами», – говорил мой друг Коля Абрамашвили. Коля погиб в конце 42-го под Сталинградом. Его подбили в бою над вражеской территорией. Коля не пошел на вынужденную, а направил свою горящую машину на колонну немецких танков. Добавил танки к своему личному счету, к двадцати трем сбитым им самолетам.
Удивительно, как иногда может быть истолковано простое человеческое участие в чьей-то судьбе. Несмотря на мою дружбу с сыном Берия Серго, к самому Лаврентию Павловичу я относился неприязненно. Берия был не из тех, кто вызывает расположение, кроме того, мне известны были случаи, когда он из личных побуждений поступал несправедливо. За глаза Берию звали «человеком в футляре», но смысл в это прозвище вкладывался иной, не такой, как у Чехова. Подразумевалось, что никто никогда не может знать, о чем думает Берия, и то, что на его расположение не очень-то следует рассчитывать. Когда я узнал, что по вине Берии знакомая мне по картинам актриса Ц. бедствует, я решил помочь ей. Муж ее поспорил с Берией по какому-то рабочему вопросу и был вынужден уехать из Москвы. Меня сильно тронуло бедственное положение Ц., о котором мне рассказал мой адъютант майор Степанян, и я поручил ему пригласить Ц. выступить в нашем клубе и впредь время от времени ее приглашать. Я всего лишь хотел поддержать женщину, находившуюся в стесненном материальном положении. С самой Ц. я лично знаком не был. Но вдруг разнеслись слухи о нашем романе. По этим слухам выходило, что это я вынудил мужа Ц. уехать из Москвы, чтобы иметь возможность беспрепятственно встречаться с его женой. Слухи дошли и до отца, и до Капитолины. Пришлось объяснять обоим, что я ни в чем не виноват. Капитолина вдруг проявила несвойственную ей ревность и пригрозила, что уйдет от меня. И уж совершенно неожиданным для меня стало то, что сама Ц. стала требовать у дирекции «Мосфильма» ролей для себя, ссылаясь при этом на близкое знакомство со мной. Пришлось встретиться с ней и попросить впредь так не делать. Заодно и познакомился лично. Ц. произвела на меня хорошее впечатление. Сама она сказала, что о знакомстве со мной никогда нигде не упоминала, это «перестаралась» дирекция «Мосфильма». Я так и не понял, что там было на самом деле, но с тех пор стал более сдержанным в своих порывах. Если хотел кому-то помочь, то думал о последствиях. Мое имя часто звучало там, где не должно было звучать. Слухи, домыслы, подчиненные порой «старались». Некоторые офицеры вместо того, чтобы сказать, что они служат в штабе ВВС Московского округа, говорили: «Я служу у Василия Сталина». Как будто я какой-то барин или царь. При таком поведении может срабатывать психология. Раз офицер сказал, что он служит у Василия Сталина, то, значит, действует от имени Василия Сталина. А Василий Сталин и знать не знает, что подполковник такой-то пытается помочь своей младшей сестре поступить в университет в обход экзаменов. За все время я