От индивидуальной самообороны к справедливой войне
Индивидуальная самооборона
На уровне общераспространенного "морального чувства" силовое противодействие агрессии рассматривается как оправданное, если соблюдается ряд правил, которые существенно ограничивают количество случаев допустимого или обязательного применения силы (в особенности, смертельно опасного применения силы) для защиты самого себя или другого человека. Эти правила по-разному формализуются и конкретизируются в разных системах уголовного права, однако являются повсеместно признаваемыми. Первое правило предполагает, что причинение ущерба оправдано только в условиях непосредственного и неминуемого характера угрозы со стороны агрессора. Покушение должно быть уже начавшимся, агрессор должен предпринять такие действия, которые с высокой степенью вероятности указывают на его намерение причинить вред. Покушение также должно быть незакончившимся, поскольку в противном случае действия, направленные против агрессора будут не обороной, а отмщением. Второе правило делает оправданными только те случаи причинения вреда нападающему, в которых применению силы не было приемлемой альтернативы. И на уровне интуитивных моральных суждений, и в нормативном пространстве уголовного права это положение может артикулироваться с разной степенью категоричности. Так, допустимость применения смертельно опасных средств самозащиты часто связывается лишь с теми ситуациями, в которых обороняющееся лицо не может отступить без ущерба для самого себя. Если такая возможность существует, то оно должно выполнить так называемую "обязанность отступления". Однако данное правило может быть выражено и в менее требовательных формулировках, касающихся необходимости предупреждать агрессора до начала использования смертельно опасных средств противодействия о возможности их применения. Третье правило устанавливает отношение соразмерности между применяемыми средствами и способами обороны, с одной стороны, и характеристиками покушения - с другой. Нарушение соразмерности, или превышение пределов необходимой обороны, лишает ее моральной санкции. При этом и средства, и способы должны быть пропорциональны как намерению агрессора (характеру предпринимаемых им действий), так и реальной степени опасности, которую эти действия создают для обороняющегося или защищаемых им людей. Такая пропорциональность, естественно, не означает строгого соответствия средств нападения и защиты и не имеет никакого отношения к созданию честных (паритетных) условий противостояния агрессора и обороняющегося. Необходимо также иметь в виду, что все перечисленные правила относятся исключительно к ответным действиям человека, подвергшегося нападению, поскольку тот, кто инициирует нападение, не имеет морального и юридического права противодействовать применяемой по отношению к нему силе.
Для того чтобы уточнить критерии морально оправданной самообороны, в современной этике используется следующая классификация случаев, в которых для сохранения собственной жизни действующему субъекту приходится причинять смерть другому человеку. Они отличаются по намерениям нападающего и причинно-следственной структуре ситуации:
1) оборона от виновного агрессора. Давно угрожавший обороняющемуся лицу человек направляет на него самосвал на узком мосту. Остановить самосвал можно, только выстрелив в него из переносного ракетного комплекса;
2) оборона от невиновного агрессора. За рулем самосвала находится водитель, которому ввели сыворотку ненависти или сообщили о том, что обороняющееся лицо приступает к совершению террористического акта. Доступный способ остановить самосвал остается тем же;
3) оборона от невиновной угрозы. За рулем самосвала находится водитель, находящийся в обморочном состоянии. Способ остановки остается тем же;
4) необходимое для спасения причинение ущерба третьему лицу. Спастись от колес самосвала можно лишь вытолкнув на опасный участок моста человека, находящегося на безопасном участке.
С точки зрения разработчиков этой классификации, первый случай выступает в качестве несомненно допустимого, четвертый - в качестве несомненно недопустимого, а где-то между ними проходит граница морально допустимого в вопросах силовой защиты собственной жизни. Эта граница должна соответствовать нравственной интуиции и вместе с тем опираться на определенное нормативно-теоретическое обоснование.
Существует несколько линий рассуждения, обосновывающих насильственные действия обороняющегося. Первая восходит к Т. Гоббсу, с точки зрения которого угроза жизни человека возвращает его в морально нерегулируемое естественное состояние: "Пока не будет гарантии от нападения со стороны других, у каждого сохраняется его исконное право на самозащиту теми средствами, какими он посчитает нужным и сможет воспользоваться, значит, право на все, т.е. право войны". Совершение любых действий ради сохранения собственной жизни не может быть никому поставлено в вину. Однако из подобных оснований самообороны невозможно вывести те интуитивно очевидные правила, которые требуют, чтобы сила применялась в качестве последней из доступных альтернатив, а ее применение сдерживалось уважением к жизни другого человека, несмотря на то, что тот выступает в качестве агрессора. Особенно неприемлемым является то обстоятельство, что в гоббсовой перспективе четвертый из упомянутых выше случаев оказывается случаем нравственно допустимого применения силы. Можно сказать, что Т. Гоббс полностью стирает грань между самообороной и иными ситуациями сохранения жизни за счет причинения ущерба другим людям.
Иная линия рассуждения восходит к Дж. Локку и состоит в том, что начавший свое покушение агрессор оказывается поражен в правах, лишается защиты со стороны тех норм, которые предписывают уважение к его жизни и достоинству. "Деспотическая" власть в отношении жизни другого человека возникает только тогда, когда этот человек инициировал войну. Таким образом, агрессор сам подвергает себя "угрозе утраты... собственной жизни", он "сам ставит себя в такое положение, когда пострадавший и остальная часть человечества, которая присоединится к последнему для осуществления правосудия, вправе уничтожить его как любого другого дикого зверя или любое вредное животное". Предложенное Дж. Локком решение имеет несколько недостатков, которые требуют либо отбросить его, либо усовершенствовать.
Во-первых, Локк рассматривает предельно простую ситуацию, в которой покушение на жизнь другого влечет за собой утрату права агрессора на жизнь. Однако личные права, нарушаемые потенциальными агрессорами многообразны и подчас слабо соизмеримы между собой. Нарушение каких-то из них может влечь утерю права на жизнь, нарушение других - нет. Для практического решения этой проблемы необходимо найти общий объект покушений разного рода для того, чтобы затем соотносить их по степени тяжести. Однако это задача оказывается совсем не простой: телесная целостность является для этого слишком узким понятием, а личное достоинство или индивидуальная автономия - слишком широкими.
Во-вторых, на фоне описанных выше правил самообороны потеря права агрессором носит нелогично прерывистый характер. Она исчезает вместе с завершением нападения: агрессор вновь обретает свое право на жизнь, как только он закончил свое злодейство. Она зависит также от возможностей отступления обороняющегося: агрессор восстанавливается в правах, если такие возможности вдруг возникают. Для Дж. Локка эта проблема решена тем, что "деспотическая власть" справедливого победителя не оканчивается в момент исчезновения опасности его жизни. Он может сам ее аннулировать, заключив с агрессором договор, но до того "может лишить его жизни, когда ему заблагорассудится". Очевидно, что это утверждение противоречит господствующим на настоящий момент нравственным интуициям.
В-третьих, концепция утраты агрессором права на жизнь ведет к тому, что в случае невиновного покушения или невиновной угрозы их жертва не вправе защищать себя с помощью силы. Ведь такая утрата непротиворечиво может быть представлена лишь как следствие виновного деяния. К примеру, Дж. Локк делал специальный акцент на том, что агрессор отрекается от разума, "делая силу... своим законом и правом", и именно поэтому "пострадавший и остальная часть человечества" получают право его уничтожить. Но это значит, что права на самооборону оказывается лишен не только воображаемый обороняющийся из второго и третьего примера Дж. Томсон, но и все те, кто подвергаются нападению душевнобольных или малолетних. Такой вывод вызывает очень существенные сомнения.
В качестве выхода из тупика, в который попадает локковская теория самообороны, часто предлагается следующий комплексный тезис: тот факт, что невиновный агрессор (например, малолетний или душевнобольной) не потерял своего права на жизнь, не означает, что защищающееся лицо каким-то образом это право утратило, и значит, в ситуации конфликта двух равнозначных прав, решение должны определять дополнительные моральные соображения. Дело лишь за тем, чтобы их выявить. Для этого следует обратиться к одному из ключевых разграничений, касающихся нравственного долга, - разграничению между поступками, которые совершаются по обязанности, и теми морально одобряемыми действиями, которые превышают требования последней. Такие действия предполагают избыточную по сравнению с долгом жертвенность. Жертва собой в ситуации, когда на тебя покушается невиновный агрессор, может рассматриваться именно в этой перспективе. Собственная жизнь для человека при прочих равных условиях имеет несколько больший вес, чем жизнь другого. Таким образом, открывается возможность построения комплексной теории противодействия агрессии. Виновная агрессия может предотвращаться с помощью смертельно опасных средств в силу утраты агрессором права на жизнь, а невиновная агрессия (или невиновная угроза) - в силу оправданной пристрастности обороняющегося в отношении собственной жизни. С этим обстоятельством могут быть связаны разные пределы необходимой обороны, относящиеся к этим двум случаям.
Впрочем, и комплексная теория противодействия агрессии сталкивается с существенными трудностями. Ее перенос на ситуацию защиты другого человека ведет к весьма парадоксальным выводам. Если самооборона от невиновного агрессора оказывается морально оправданной, то защитить другого человека от его покушения уже нельзя, ведь жизни этих двух людей имеют для потенциального защитника одинаковую ценность. Трудности комплексной теории сохраняют открытость рассматриваемой проблемы и актуальность иных теоретических подходов к необходимой обороне. Среди них - идея о снижении "удельного веса" счастья, благополучия или даже жизни нападающего лица в сравнении со счастьем, благополучием и жизнью жертвы при определении этической значимости последствий действия или бездействия в ситуации нападения, другими словами при определении итогового ущерба. Основные проблемы такой концепции связаны с обоснованием самообороны от большого количества нападающих, которая может оказаться неоправданной в свете суммирования потерь и приобретений. Даже с учетом понижающих коэффициентов благополучие множества агрессоров может перевесить благополучие одной единственной жертвы. Другой обладающий значительным количеством сторонников подход - томистская идея о возможности двойного эффекта любого индивидуального действия. Известно, что преследующее нравственно положительную цель действие может иметь негативные следствия, причинение которых формально попадает под те или иные нравственные запреты. Однако при условии важности положительной цели и того, что негативные следствия не являются причинно необходимыми для ее достижения, порождение негативных следствий, например причинение смерти или страдания агрессору, не должно рассматриваться как намеренное деяние. Оно выступает как результат, не входивший в намерения защищающегося лица. Основная трудность доктрины двойного эффекта состоит в необходимости обосновывать столь специфическое, далеко не очевидное разграничение намеренного и ненамеренного в поведении человека.
Наказание
Наказание представляет собой общественный институт, призванный отвечать на те случаи нарушения закона, которые приносят наиболее существенный вред для общества в целом и отдельных его членов. Он предполагает применение к нарушителю мер, которые нацелены на причинение ему разного рода ущерба (от финансовых потерь и лишения свободы до лишения жизни). В самом широком смысле под наказанием подразумевается любое причинение ущерба лицу, которое совершило серьезное нарушение. В этом случае к наказанию должны быть отнесены внесудебная расправа над нарушителем, изоляция опасного, но невменяемого лица по решению государственного суда, возмещение нарушителем причиненных материальных и моральных потерь. Однако в социально-этической теории, как и в юриспруденции, чаще используется более строгое и узкое определение наказания. В соответствии с ним наказание есть суровое обращение с нарушителем, которое осуществляется государством и опирается на утверждение об исключительном праве государства наказывать. Оно является ответом на действия, которые обладали той или иной степенью умышленности (намеренности), и имеет своей непосредственной целью причинить ущерб нарушителю, а не возместить потери потерпевшим.
Моральную специфику наказания создает то обстоятельство, что оно предполагает применение силы к другому человеку не в тот момент, когда тот непосредственно угрожает чьей-то жизни, физической целостности, здоровью, собственности и т.д., а уже после того, как угроза была создана и осуществлена. Наказание не служит цели пресечения конкретного покушения (злодеяния), не является способом непосредственной защиты законного интереса. Оно носит характер воздаяния за уже совершенное действие и если и защищает законные интересы, то лишь косвенным образом, т.е. на будущее. С этим связаны некоторые дополнительные трудности морального обоснования наказания, не характерные для морального обоснования действий по силовой самообороне или защите другого человека. Наказание является таким институтом, который в наибольшей степени уязвим для аргумента "сложение двух зол не дает в итоге добра".
Итак, основная моральная проблема наказания может быть выражена следующим образом. Наказание представляет собой намеренное причинение ущерба обществом своему члену, а это такой способ обращения с другим человеком, который на уровне общей презумпции осуждается моралью и даже является основным предметом морального осуждения. Является ли нарушение, совершенное преступником в прошлом, достаточным основанием для того, чтобы он был исключен из-под действия этой презумпции?
Смертная казнь
Вероятно, самым острым и болезненным с точки зрения морали является вопрос об оправданности такого способа наказания, как смертная казнь. В случае смертной казни основная нравственная проблема наказания приобретает наиболее острое звучание, ведь наказание в этом случае состоит не в причинении страдания или неудобств преступнику, а в уничтожении самой его личности. При этом следует помнить, что, как и любое другое наказание, смертная казнь не служит прямым и непосредственным способом спасения других личностей. Отсюда следует вывод, что моральные аргументы в пользу сохранения этого карательной меры должны быть особенно сильными и убедительными.
В истории этической мысли сформировались три таких аргумента. Один имеет ретроспективную природу, два других - проспективную. Можно предположить, что только смертная казнь служит по-настоящему эквивалентным возданием за наиболее тяжкие покушения против человеческой жизни. Можно утверждать, что лишь реальная возможность лишиться жизни по приговору суда является достаточным сдерживающим фактором для тех, кто мог бы совершить подобные покушения. Наконец, можно посчитать, что лишь смертная казнь гарантированно избавляет общество от самых опасных преступников, склонных к рецидиву.
Противники смертной казни выстраивают три линии критики этой аргументации, которые могут рассматриваться как три соединенных между собой линии обороны. Первая состоит в том, что ни эквивалентность, ни сдерживающий эффект смертной казни не должны даже обсуждаться, поскольку их обсуждение является следствием принятия морально недопустимых отправных посылок. Формулировка "смертная казнь как результат справедливого судебного решения", или иными словами "насильственное умерщвление человека по моральным соображениям", является противоречием в понятиях, поскольку мораль в целом и справедливость в частности стоят на защите человеческой жизни, провозглашают ее святость и неприкосновенность. По мысли В. С. Соловьева смертная казнь - это "абсолютное убийство", это "принципиальное отрицание коренного нравственного отношения к человеку".
Вторая линия критики направлена на дискредитацию конкретных аргументов в пользу смертной казни. Она призвана продемонстрировать преимущество иных мер наказания, занимающих вершину карательной пирамиды, но при этом не связанных с причинением смерти (прежде всего пожизненного заключения). Во-первых, смертную казнь нельзя считать эквивалентной санкцией даже за самые тяжкие, серийные покушения против жизни, сопровождающиеся унижениями жертв и издевательствами над ними. Ведь хотя умерщвление жертвы преступником сопровождается острыми негативными переживаниями отчаяния, страха, боли и т.д., причинение смерти по приговору суда, не дающее приговоренному никакой надежды на спасение, создающее у него ощущение полной беспомощности, выступает в качестве гораздо более тяжкого ущерба. К этому следует добавить, что смертная казнь устраняет возможность любых градаций, обеспечивающих соответствие тяжести преступления и наказания, а единственным способом коррекции этого недостатка является шокирующая нравственное чувство практика "квалифицированной" смертной казни. Во-вторых, сдерживающий эффект смертной казни не подтверждается социологическими исследованиями. В этом отношении она является бессмысленным для общественного интереса убийством. В-третьих, пожизненное заключение является не менее эффективным способом окончательного устранения из общества закоренелых преступников, чем смертная казнь.
Третья линия рассуждения акцентирует практические затруднения и негативные последствия, связанные с сохранением института смертной казни. Применение этой правовой санкции превращается в дезориентирующую граждан ценностную декларацию государства. Если закон, являющийся выражением коллективной воли и фиксацией нормативных основ совместного существования, утверждает, что жизнь человека священна не всегда, что убийство может получать моральное оправдание в каких-то особых случаях, то он способствует возникновению опасной бреши в системе нравственных запретов. У граждан, получивших такой "сигнал" от законодателей, формируется неоправданно легкое отношение к применению смертельно опасного насилия, они получают дополнительные основания для оправдания убийств, мотивированных необходимостью отмщения. Кроме того, в отличие от других форм наказания смертная казнь имеет подлинно безвозвратный и окончательный характер. Судебная ошибка в случае приведения в исполнение этого вида наказания уже не может быть исправлена путем отмены приговора и возмещения ущерба невинно пострадавшему человеку.
Эта глубоко эшелонированная система аргументации создает впечатление, что сторонники смертной казни продолжают настаивать на своей позиции не в силу какого-то разумного убеждения, а поддаваясь тем иррациональным психологическим установкам, которые до сих пор формируют мнение большинства населения многих стран мира (включая страны, отменившие этот тип наказания). Однако это не совсем так. Необходимо иметь в виду, что в современных дискуссиях о смертной казни, ее сторонники используют более сложные и комплексные доводы, чем представленная выше триада. Это обстоятельство и сохраняет за вопросом о допустимости и обязательности этого института статус "открытой" этической проблемы. Осовремененная позиция защитников смертной казни сводится к нескольким основным тезисам.
Ответом на общее возражение о несовместимости смертной казни с провозглашаемым моралью уважением к человеческой жизни, является мысль о том, что смертная казнь может быть единственным способом проявления уважения к жизни жертв наиболее тяжких умышленных убийств. Она дополняется рассуждением о возможности виновной потери определенного индивидуального права лицом, проявившим неуважение к правам других. В этой перспективе смертная казнь выступает как вполне допустимая мера в отношении тех, кто осуществил умышленное, многократное, сопровождавшееся издевательствами или унижением жертвы покушение на человеческую жизнь.
Что касается разрушительных для нравственного климата последствий сохранения смертной казни, то следует иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, любая форма наказания может быть представлена как неуважение к личности преступника и как "абсолютное" нравственное нарушение: если смертная казнь является "абсолютным убийством", то тюремное заключение - "абсолютным покушением на свободу", а штраф или конфискация - "абсолютным грабежом". Тем самым критика смертной казни должна автоматически перерастать в критику наказания как такового, однако, позиция большинства сторонников отмены этой формы наказания не предполагает такого радикализма. Во-вторых, "брутализация" общества, сохраняющего смертную казнь, не является социологически доказанным фактом. Но даже если этот факт и будет доказан, то степень "брутализации" может оказаться ничтожно малой.
Отсутствие эквивалентности воздаяния также может быть оспорено. Если речь идет о якобы ни с чем не сравнимой тяжести ущерба, который порождает ожидание и приведение в исполнение смертной казни, то безнадежность положения и беспомощность жертвы преступления по целому ряду критериев гораздо выше, чем безнадежность положения и беспомощность осужденного на смерть преступника. Последний имеет юридические гарантии в отношении пыток и издевательств, у него была возможность юридической защиты своего интереса, тогда как жертва преступления часто находится всецело во власти другого человека, не соблюдающего никаких правил и ограничений. Если же обратиться к отсутствию градаций, которое делает невозможным соблюдение принципа соответствия между наказанием и тяжестью преступления, то пожизненное заключение имеет те же недостатки, что и смертная казнь, ведь назначение сроков заключения, превышающее возможную продолжительность человеческой жизни, носит сугубо символический характер.
Наконец, наиболее дискуссионная проблема - проблема сдерживающего эффекта. Современные сторонники сохранения смертной казни осведомлены о состоянии социологических исследований этого вопроса. Они фиксируют тот факт, что социологи продолжают спорить о наличии или отсутствии такого эффекта, постоянно указывая друг другу на то, что выводы pro и выводы contra не учитывают действия иных факторов, определяющих уровень преступности в разных странах и регионах. Следовательно, с точки зрения науки об обществе, ответ на вопрос о связи между количеством особо опасных преступлений и сохранением смертной казни остается неопределенным, и именно это должно быть точкой отсчета для нормативного рассуждения о необходимости смертной казни. Принимая решение о судьбе какого-то социального института в условиях неопределенности результатов его функционирования, можно снимать эту неопределенность в пользу разных общественных групп, интересы которых он затрагивает. Оправданность решения в таких ситуациях определяется именно тем, какая из групп получает предпочтение. Сторонники сохранения смертной казни снимают неопределенность в пользу группы жертв преступления, сторонники ее отмены - в пользу преступников. С точки зрения противников смертной казни лучше быть ответственным за дополнительные случаи убийства, если выяснится, что сдерживающий эффект есть, чем за бесполезную казнь преступника, если выяснится, что такой эффект отсутствует. Такой выбор вызывает серьезные моральные сомнения. В особенности, в сообществах с высоким уровнем преступлений против жизни.
Индивидуальная самооборона
На уровне общераспространенного "морального чувства" силовое противодействие агрессии рассматривается как оправданное, если соблюдается ряд правил, которые существенно ограничивают количество случаев допустимого или обязательного применения силы (в особенности, смертельно опасного применения силы) для защиты самого себя или другого человека. Эти правила по-разному формализуются и конкретизируются в разных системах уголовного права, однако являются повсеместно признаваемыми. Первое правило предполагает, что причинение ущерба оправдано только в условиях непосредственного и неминуемого характера угрозы со стороны агрессора. Покушение должно быть уже начавшимся, агрессор должен предпринять такие действия, которые с высокой степенью вероятности указывают на его намерение причинить вред. Покушение также должно быть незакончившимся, поскольку в противном случае действия, направленные против агрессора будут не обороной, а отмщением. Второе правило делает оправданными только те случаи причинения вреда нападающему, в которых применению силы не было приемлемой альтернативы. И на уровне интуитивных моральных суждений, и в нормативном пространстве уголовного права это положение может артикулироваться с разной степенью категоричности. Так, допустимость применения смертельно опасных средств самозащиты часто связывается лишь с теми ситуациями, в которых обороняющееся лицо не может отступить без ущерба для самого себя. Если такая возможность существует, то оно должно выполнить так называемую "обязанность отступления". Однако данное правило может быть выражено и в менее требовательных формулировках, касающихся необходимости предупреждать агрессора до начала использования смертельно опасных средств противодействия о возможности их применения. Третье правило устанавливает отношение соразмерности между применяемыми средствами и способами обороны, с одной стороны, и характеристиками покушения - с другой. Нарушение соразмерности, или превышение пределов необходимой обороны, лишает ее моральной санкции. При этом и средства, и способы должны быть пропорциональны как намерению агрессора (характеру предпринимаемых им действий), так и реальной степени опасности, которую эти действия создают для обороняющегося или защищаемых им людей. Такая пропорциональность, естественно, не означает строгого соответствия средств нападения и защиты и не имеет никакого отношения к созданию честных (паритетных) условий противостояния агрессора и обороняющегося. Необходимо также иметь в виду, что все перечисленные правила относятся исключительно к ответным действиям человека, подвергшегося нападению, поскольку тот, кто инициирует нападение, не имеет морального и юридического права противодействовать применяемой по отношению к нему силе.
Для того чтобы уточнить критерии морально оправданной самообороны, в современной этике используется следующая классификация случаев, в которых для сохранения собственной жизни действующему субъекту приходится причинять смерть другому человеку. Они отличаются по намерениям нападающего и причинно-следственной структуре ситуации:
1) оборона от виновного агрессора. Давно угрожавший обороняющемуся лицу человек направляет на него самосвал на узком мосту. Остановить самосвал можно, только выстрелив в него из переносного ракетного комплекса;
2) оборона от невиновного агрессора. За рулем самосвала находится водитель, которому ввели сыворотку ненависти или сообщили о том, что обороняющееся лицо приступает к совершению террористического акта. Доступный способ остановить самосвал остается тем же;
3) оборона от невиновной угрозы. За рулем самосвала находится водитель, находящийся в обморочном состоянии. Способ остановки остается тем же;
4) необходимое для спасения причинение ущерба третьему лицу. Спастись от колес самосвала можно лишь вытолкнув на опасный участок моста человека, находящегося на безопасном участке.
С точки зрения разработчиков этой классификации, первый случай выступает в качестве несомненно допустимого, четвертый - в качестве несомненно недопустимого, а где-то между ними проходит граница морально допустимого в вопросах силовой защиты собственной жизни. Эта граница должна соответствовать нравственной интуиции и вместе с тем опираться на определенное нормативно-теоретическое обоснование.
Существует несколько линий рассуждения, обосновывающих насильственные действия обороняющегося. Первая восходит к Т. Гоббсу, с точки зрения которого угроза жизни человека возвращает его в морально нерегулируемое естественное состояние: "Пока не будет гарантии от нападения со стороны других, у каждого сохраняется его исконное право на самозащиту теми средствами, какими он посчитает нужным и сможет воспользоваться, значит, право на все, т.е. право войны". Совершение любых действий ради сохранения собственной жизни не может быть никому поставлено в вину. Однако из подобных оснований самообороны невозможно вывести те интуитивно очевидные правила, которые требуют, чтобы сила применялась в качестве последней из доступных альтернатив, а ее применение сдерживалось уважением к жизни другого человека, несмотря на то, что тот выступает в качестве агрессора. Особенно неприемлемым является то обстоятельство, что в гоббсовой перспективе четвертый из упомянутых выше случаев оказывается случаем нравственно допустимого применения силы. Можно сказать, что Т. Гоббс полностью стирает грань между самообороной и иными ситуациями сохранения жизни за счет причинения ущерба другим людям.
Иная линия рассуждения восходит к Дж. Локку и состоит в том, что начавший свое покушение агрессор оказывается поражен в правах, лишается защиты со стороны тех норм, которые предписывают уважение к его жизни и достоинству. "Деспотическая" власть в отношении жизни другого человека возникает только тогда, когда этот человек инициировал войну. Таким образом, агрессор сам подвергает себя "угрозе утраты... собственной жизни", он "сам ставит себя в такое положение, когда пострадавший и остальная часть человечества, которая присоединится к последнему для осуществления правосудия, вправе уничтожить его как любого другого дикого зверя или любое вредное животное". Предложенное Дж. Локком решение имеет несколько недостатков, которые требуют либо отбросить его, либо усовершенствовать.
Во-первых, Локк рассматривает предельно простую ситуацию, в которой покушение на жизнь другого влечет за собой утрату права агрессора на жизнь. Однако личные права, нарушаемые потенциальными агрессорами многообразны и подчас слабо соизмеримы между собой. Нарушение каких-то из них может влечь утерю права на жизнь, нарушение других - нет. Для практического решения этой проблемы необходимо найти общий объект покушений разного рода для того, чтобы затем соотносить их по степени тяжести. Однако это задача оказывается совсем не простой: телесная целостность является для этого слишком узким понятием, а личное достоинство или индивидуальная автономия - слишком широкими.
Во-вторых, на фоне описанных выше правил самообороны потеря права агрессором носит нелогично прерывистый характер. Она исчезает вместе с завершением нападения: агрессор вновь обретает свое право на жизнь, как только он закончил свое злодейство. Она зависит также от возможностей отступления обороняющегося: агрессор восстанавливается в правах, если такие возможности вдруг возникают. Для Дж. Локка эта проблема решена тем, что "деспотическая власть" справедливого победителя не оканчивается в момент исчезновения опасности его жизни. Он может сам ее аннулировать, заключив с агрессором договор, но до того "может лишить его жизни, когда ему заблагорассудится". Очевидно, что это утверждение противоречит господствующим на настоящий момент нравственным интуициям.
В-третьих, концепция утраты агрессором права на жизнь ведет к тому, что в случае невиновного покушения или невиновной угрозы их жертва не вправе защищать себя с помощью силы. Ведь такая утрата непротиворечиво может быть представлена лишь как следствие виновного деяния. К примеру, Дж. Локк делал специальный акцент на том, что агрессор отрекается от разума, "делая силу... своим законом и правом", и именно поэтому "пострадавший и остальная часть человечества" получают право его уничтожить. Но это значит, что права на самооборону оказывается лишен не только воображаемый обороняющийся из второго и третьего примера Дж. Томсон, но и все те, кто подвергаются нападению душевнобольных или малолетних. Такой вывод вызывает очень существенные сомнения.
В качестве выхода из тупика, в который попадает локковская теория самообороны, часто предлагается следующий комплексный тезис: тот факт, что невиновный агрессор (например, малолетний или душевнобольной) не потерял своего права на жизнь, не означает, что защищающееся лицо каким-то образом это право утратило, и значит, в ситуации конфликта двух равнозначных прав, решение должны определять дополнительные моральные соображения. Дело лишь за тем, чтобы их выявить. Для этого следует обратиться к одному из ключевых разграничений, касающихся нравственного долга, - разграничению между поступками, которые совершаются по обязанности, и теми морально одобряемыми действиями, которые превышают требования последней. Такие действия предполагают избыточную по сравнению с долгом жертвенность. Жертва собой в ситуации, когда на тебя покушается невиновный агрессор, может рассматриваться именно в этой перспективе. Собственная жизнь для человека при прочих равных условиях имеет несколько больший вес, чем жизнь другого. Таким образом, открывается возможность построения комплексной теории противодействия агрессии. Виновная агрессия может предотвращаться с помощью смертельно опасных средств в силу утраты агрессором права на жизнь, а невиновная агрессия (или невиновная угроза) - в силу оправданной пристрастности обороняющегося в отношении собственной жизни. С этим обстоятельством могут быть связаны разные пределы необходимой обороны, относящиеся к этим двум случаям.
Впрочем, и комплексная теория противодействия агрессии сталкивается с существенными трудностями. Ее перенос на ситуацию защиты другого человека ведет к весьма парадоксальным выводам. Если самооборона от невиновного агрессора оказывается морально оправданной, то защитить другого человека от его покушения уже нельзя, ведь жизни этих двух людей имеют для потенциального защитника одинаковую ценность. Трудности комплексной теории сохраняют открытость рассматриваемой проблемы и актуальность иных теоретических подходов к необходимой обороне. Среди них - идея о снижении "удельного веса" счастья, благополучия или даже жизни нападающего лица в сравнении со счастьем, благополучием и жизнью жертвы при определении этической значимости последствий действия или бездействия в ситуации нападения, другими словами при определении итогового ущерба. Основные проблемы такой концепции связаны с обоснованием самообороны от большого количества нападающих, которая может оказаться неоправданной в свете суммирования потерь и приобретений. Даже с учетом понижающих коэффициентов благополучие множества агрессоров может перевесить благополучие одной единственной жертвы. Другой обладающий значительным количеством сторонников подход - томистска