Учитель не стал отказываться от диспута

— Не согласен! Компьютеры навечно обречены на сон в бессознательном состоянии. У них никогда не возникнут конфликтные ситуации. Их никогда не будет волновать вопрос о собственных истоках и о собственном конце. Они никогда не создадут ни философии, ни религии. Они навсегда останутся рабами программного обеспечения.

Я задумался: «Откуда у учителя такие познания? Как ему удается с такой уверенностью в своей правоте вести полемику по еще не решенным вопросам?» с другой стороны, инженеры-компьютерщики и программисты, которые его слушали, явно смутились.

— А что, если искусственный интеллект никогда не очнется от своей бессознательной дремы? А что, если компьютеры никогда не узнают, что сушествуют? Наши конфликты выставляют напоказ нашу многосложностъ. Если нам не удается радоваться их наличию, то следует хотя бы восхищаться ими как производными от величия нашей психики.

Я посмотрел на некоторых своих товарищей и увидел, что они совершенно ничего не понимают. Особенно растерянный вид был у Бартоломеу. Но я тут же отказался от желания сказать ему что-то, поскольку он поразил меня, заговорив шепотом:

— Суперэго, я всегда был человеком на удивление сложным, а вы невыносимо уверенный в себе и надоедливый.

Бартоломеу часто «доставал» меня в таких ситуациях, когда прекрасно понимал, что я не могу дать ему достойный ответ. Мне хотелось ошеломить его своей образованностью, но я был вынужден постоянно культивировать в себе то, чего у меня никогда не было — терпение. И я, никогда не бывший человеком религиозным, обращался к Богу: «Дай мне, Боже, терпения, чтобы не выходить из себя, общаясь с этой на удивление сложной личностью».

А учитель тем временем, раскритиковав кибернетику, перенес огонь своей критической артиллерии на Интернет.

— Система породила Интернет и сотовые телефоны, произведя тем самым революцию в области коммуникаций и доступа к информации. Люди отныне смотрят на приборы, а не на лица конкретных людей. Не вступать в прямой диалог с другими людьми — это еще куда ни шло, но не вступать в диалог с самим собой — это невыносимо.

Теперь я понимал, почему учитель иногда уединяется. Когда я видел, как он разговаривает сам с собой, то находил это очень странным. Такое поведение, с моей точки зрения, всегда было признаком безумия, но теперь мое мнение изменилось в корне, и я стал относиться к этому феномену как к симптому здоровья. Сам я с собой никогда не разговаривал, если не считать сугубо прозаических случаев. Но я был сильнее болен, чем некоторые психопаты. Никто меня не тянул канатом к тому, чтобы полностью пасть духом.

Количество людей, остановившихся, чтобы послушать учителя, постоянно росло, отчего ему приходилось говорить все громче. Они пришли на эту великолепную ярмарку, чтобы посмотреть на последние новинки информатики, но обнаружили одну из самых последних новинок, самый сложный «компьютер» — собственный мозг. Делая все более ясным сознание своих слушателей, учитель, в частности, угверждал, подкрепляя это цифрами, ранее мне не известными:

— Более четырех миллиардов азиатов, европейцев и американцев никогда не сталкивались со своей собственной сущностью. Их голос замолкнет внебольшом пространстве, называемом могилой, подобно голосам иностранцев, которым не суждено найти свой настоящий дом.

Люди размышляли над этими словами, словно им прочитали текст молитвы. В этот момент наш друг Краснобай поднял руки. В атмосфере философских раздумий ему не следовало раскрывать рот, дабы не привнести в нее нечто чужеродное. Но его зависимость от страстного желания непременно высказаться была сильнее, чем зависимость от желания пропустить рюмочку.

— Шеф, мне кажется, что мы запугались еще больше, чем эти хмыри.

— Почему, Бартоломеу? — терпеливо спросил учитель ученика, большого специалиста прерывать урок на самом интересном месте.

— Потому что у нас нет даже дома. Живем под мостом.

Некоторые улыбнулись. Позднее Бартоломеу понял значение своей выходки. Учитель не стал его порицать, он тоже улыбнулся и оценил его непосредственность. Краснобай был чрезмерно активным и праздношатающимся ребенком. С точки зрения учителя, свобода возникает на почве непосредственности. Многие потеряли свою непосредственность в школах, в церквах, на предприятиях, даже те, кто посешает крупные выставки-ярмарки. Они стали роботами, восхищающимися машинами; они не говорят то, что думают. В этот момент я заглянул в собственную душу и понял, что отнюдь не хуже других. Ради сдержанности я стал формалистом, человеком рассудительным и осторожным. Я сам не знал себя и другим не позволял. Я был интеллектуалом, хорошо умеющим объяснять, что все хорошо. Было трудно признать, что Краснобай стоит выше меня.

— Да, Бартоломеу, у нас нет дома, но мы претендуем на лучший из них. Вспомните нашу песню, — спокойно посоветовал учитель Бартоломеу.

После чего он еще раз удивил слушателей своей эксцентричностью. Он прервал речь и запел свою песню, продолжая вести себя как истинный учитель. Мы запели вместе с ним. Поначалу я чувствовал некоторую скованность. Краснобай и Димас наслаждались пением. Мы сошли с вершин рефлексии, чтобы принять душ под освежающим водопадом удовольствия.