Социальная реальность и социальные отношения

Ключ к разгадке тайны природы социальной реальности дает методоло­гия Маркса, примирившая крайние точки зрения Дюркгейма и Вебера и послужившая тем звеном, которого как раз не хватало в прежних логичес­ких построениях.

Социальные отношения — это всегда опосредованные через идеальное (или в форме идеального) отношения. Социальные психологи полагают, что по-настоящему группа начинается не с диады, а с триады, т.е. в ней должны участвовать не два, а минимум три человека. Почему? Отношения между двумя строятся чаще всего на эмоционально-доверительной, субъективно-личной основе. Включение третьего опосредует их взаимоотношения. Он может реально и не участвовать в их взаимодействии, но отношения между двумя индивидами обязательно будут строиться с ориентацией на третьего, значимого для них обоих. Его присутствие здесь номинальное.

Представим теперь, что в роли третьего выступает не отдельный индивид, а общественный институт, скажем, суд. Двое спорящих едут в суд, т.е. к тре­тьему, чтобы разрешить свой конфликт. Происходит непосредственный кон­такт с третьим лицом не как личностью, а как представителем социального института. Все трое выполняют уже некие роли, и их отношения опосредо­ваны существующим законом.

Однако третий может реально не присутствовать, но двое других ведут себя так, будто он находится здесь. Это может быть не обязательно суд, парламент или правительство. В роли посредника могут выступать коллективные обы­чаи, нормы и ценности. Если они являются значимыми для двух взаимодей­ствующих индивидов, то те будут вести себя как бы с оглядкой на эти обы­чаи. Так, уважая этикет, они не позволят себе употребление оскорбительных действий, нецензурных слов и т.п. Третий — коллективные обычаи — при­сутствует идеально (в сознании, в идее), но он тем не менее влияет на пове­дение вполне реально.

Вступая в повседневные отношения между собой, люди мысленно (ско­рее всего автоматически, неосознанно) соизмеряют свои поступки с идеаль­ным третьим. Выражения «это неудобно», «а что скажут людл?», «так вести себя неприлично» практически однозначно свидетельствуют о существова­нии между двумя третьего. Последний выступает «мерой стоимости» поступ­ков, которые, как правило, суть разновидности, формы, типы социального обмена. В экономическом обмене роль идеального посредника выполняют деньги.

Идеальным значением могут наделяться вещи и предметы, вовлеченные в сферу человеческой деятельности. Более того, они существуют в этой сфе­ре, только и только будучи наделенными символическим значением. Так, в конце 80-х гг. модные джинсы приобретали социально-статусное значение, символ принадлежности к чему-то и к кому-то, являлись предметом завис­ти и поэтому имели ценность. Но существование и функционирование в качестве символа принадлежало не конкретному изделию из грубой голубой ткани с молниями и этикеткой, а лишь той системе, внутри которой это из­делие приобретало свои свойства, в частности молодежной субкультуре. Качества, присущие вещи от природы, к ее бытию в качестве символа име­ют очень косвенное отношение. Более того, сама материальная субстанция вещи для ее бытия в качестве символа является чем-то несущественным; в результате сама по себе вещь как бы ничего не значит, а только представля­ет, выражает другой предмет.

Одно время модным было застирывать новые джинсы до дыр, чтобы они выглядели поношенными. Символическое бытие вещи как бы полностью поглотило, растворило в себе ее материальное бытие. Как практичная и удоб­ная вещь, джинсы потеряли свою ценность, они стали представлять, выра­жать нечто другое, что считалось ценным в подростковой субкультуре.

Когда луддиты в Англии первыми взбунтовались против применения машин, они относились к ним не как к материальной субстанции, а как к социальному символу. Машины олицетворяли средство эксплуатации их труда, означали вытеснение живого труда и начало массовой безработицы. Подобным символическим значением средства труда наделены, конечно, не сами по себе, а как часть конкретно-исторических отношений производства и распределения. Символ, изъятый из реального процесса обмена, переста-

ет вообще быть символом, телесной оболочкой идеального образа. Без иде­ального образа индивид не может оперировать вещами, вовлеченными в процесс общественного производства.

Прокатившаяся в 1989 г. волна шахтерских забастовок в СССР вскрыла интересный феномен. Протест стачечников был направлен против, как они выражались, нечеловеческих условий труда и быта, в которых они вынуж­дены были находиться. Однако эти условия за предшествующие 10—15 лет су­щественных изменений не претерпели. Почему же забастовали шахтеры толь­ко на четвертом году перестройки? Ответ, видимо, кроется в той системе ко­ординат, в которой теперь, а не раньше, стали восприниматься эти условия. В стране резко изменился политический климат, расширились демократия и гласность, заговорили о человеческом достоинстве и правах человека, на­конец, больше стали обращать внимания на рядового работника. И терпи­мые доселе нечеловеческие условия превратились в нетерпимые, унижаю­щие человеческое достоинство. Материальные условия фактически стали средством выявления других «чувственно воспринимаемых вещей» — авто­ритарного управления. Протест фактически был направлен против этой бо­лее широкой системы общественных отношений, а условия труда и быта явились их символом, социальным воплощением.