На что похожа социальная реальность

Размышление об основах своей науки или, как говорят философы, реф­лексия по поводу оснований характеризует прежде всего фундаментальную науку. Науку, размышляющую над тем, что собой представляет та реальность, которую она описывает, как она создается, эволюционирует и познается, смело можно заносить в разряд фундаментального знания.

На первый взгляд может показаться, что у социологии повода беспоко­иться относительно своих оснований нет. Действительно, если она изучает поведение людей как представителей больших социальных групп, равно как и социальные институты, в рамках которых это поведение происходит, то они и представляют собой социологическую реальность. Термин «реальность» как

раз и означает то, что происходит на самом деле, что случается в действи­тельности, а не в нашей фантазии или воображении. Такое определение впол­не уместно для физической реальности, которую составляют притяжение тел, падение метеоритов, свечение северного сияния, порывы ветра и т.д. Для физика реально то, что можно увидеть своими глазами, потрогать, осязать либо зафиксировать при помощи прибора. Даже невидимые электроны бла­годаря камере Вильсона можно заметить и описать их параметры.

Однако для социологии ситуация мгновенно усложняется. Как раз то, что творится в нашей фантазии и воображении, выступает на первый план, а материальные вещи сами по себе ничего не значат. Социологию совершен­но не интересуют проносящиеся мимо нас автомобили, ревущие в небе са­молеты или плотно подогнанные друг к другу многоэтажные дома.

Материальные предметы начинают интересовать социолога только в том случае, когда человек помещает их в сферу своего сознания. Автомобиль может стать причиной массовой фобии (боязни) для определенной части населения, источником богатства и престижа для другой. Для городских властей растущее количество автомашин в городе — это социальная пробле­ма, которую надо как-то решать: создавать дополнительные парковки, рас­ширять городские магистрали, ограничивать въезд в центр города, взимать дополнительные налоги, вовремя расчищать улицы и т.п.

Самолеты сами по себе являются техническим изобретением до тех пор, пока не влияют на поведение людей как представителей больших социальных групп. Живущие рядом с аэродромом протестуют против шума, а правитель­ство европейских стран, идя навстречу забастовщикам, вводит ограничения на рейсы из тех стран, где авиапромыш­ленность недостаточно развита и само­ леты превышают шумовые барьеры. Но есть и положительные моменты от того, что в современном небе летающих чудовищ больше, чем во всех сказ­ках и мифах всех народов мира. Сокращение расстояний ведет к более ак­тивному общению людей и народов, позволяет побывать в отдаленных угол­ках планеты и любоваться памятниками культуры, о которых раньше мож­но было только читать в книгах.

Куча строительных материалов, хитроумно расположенных в определен­ном порядке и крепко-накрепко соединенных между собой, может интере­совать только архитекторов, инженеров, строителей, а в некоторых случаях и спасателей, разыскивающих людей под обвалившимися зданиями. Соци­альным фактом жилые дома становятся лишь в том случае, когда они влия­ют на наши мысли и поступки. Жить в городской многоэтажке, быть может, не так вольготно, как в уютном деревенском домике на природе, зато удоб­но, комфортно и престижно: удобно благодаря современным системам ото­пления, канализации, телефонизации и т.д., потому что на работу можно добраться на городском транспорте; комфортно — потому, что не надо по­стоянно думать о протекающей крыше, некормленной скотине, непролазной грязи на улице, потому что в квартире стоит телефон, телевизор и компью-

тер, подключенный к Интернет; престижно — потому, что городской образ жизни ныне предпочитается сельскому, и большинство потоков миграции направлено из села в город, а не наоборот.

Физическими являются только и только те факты, которые ученый спо­собен описать и объяснить при помощи существующих в фундаментальной физике понятий, не прибегая к биологическим, теологическим или социо­логическим категориям. Сегодня физика способна это сделать, а в антично­сти и в эпоху средневековья ей приходилось прибегать к теологии, астроло­гии и прочим экзотическим системам знания. Переход энергии с одного субатомного уровня на другой при столкновении двух элементарных частиц физика объяснить может, а столкновение интересов католической и право­славной церкви, принадлежащих не к двум враждебным конфессиям, а к одному и тому же христианскому вероисповеданию, не может. Как не мо­жет она своими концептуальными средствами описать элементарное посе­щение магазина покупателем и приобретение там нужного ему товара. Мы не можем описать природу данной сцены на языке физики и химии.

Не существует никакого адекватного физического или химического опи-саниядля определения понятий «магазин», «престиж», «покупатель», «день­ги» или «автомобиль» и «стол», даже если все эти магазины, деньги, маши­ны и столы — физические явления. А посещение концерта симфонической музыки вообще не поддается физическому, а иногда и здравому смыслу: за­чем, спрашивается, люди тратят время не на добывание хлеба, ремонт изго­роди или зарабатывание денег, а на какие-то незримые, созданные для услаждения нашего эстетического вкуса вещи. Совершенно необъяснима и постоянная смена одной марки машины другой, более престижной и доро­гой, в то время как старая находится в прекрасном состоянии, исправно выполняя стоящие перед ее владельцем задачи.

Только социолог, зная, по какой траектории изменяются вкусы и пред­почтения индивида, совершающего восходящую мобильность, способен объяснить прихоти «новых русских». Только он, понимающий природу и структуру каждого социального атома, события и явления в отдельности, способен соединить их в огромную панораму, создающую целостное виде­ние социальной реальности.

Только социолог, изучивший психологию людей, постигший тонкости юридических отношений и культурных обычаев, может объяснить взаимо­действие больших масс людей достаточно правдоподобным образом. Имен­но так поступали великие классики прошлого — Вебер, Дюркгейм, Зиммель, великолепно знавшие право, экономику, историю, психологию, философию. Обладая столь широкими познаниями, они не стремились, механически со­единив разрозненные факты, поставляемые этими науками, в единое целое, присвоить получившейся картине наименование социальной реальности. Социологическая картина мира не составляется наподобие мозаики из раз­личных деталей. Наши предшественники пытались найти специфический для социологии угол зрения, для того чтобы осмотреть не только каждый отдельный факт, но социальную реальность целиком.

Научная картина мира, описывающая социальную реальность, строится на основании социальных, а не материальных или физических отношений. Их природа такова, что ее не способен объяснить ни психолог, ни литера­тор, ни философ.

Человеческое общество — поздний продукт эволюции. Человекообразная обезьяна появилась на Земле более 2 млн лет, а современный человек — лишь 40 тыс. лет назад. Как известно, его принято называть «homo sapiens», т.е. «человек разумный». Современный тип общества, иначе говоря, обще­ство, разделенное на социальные классы, возникло еще позже — 7 тыс. лет назад.

Если мы представим себе шкалу времени и отметим на ней одни сутки, состоящие из 24 ч, то увидим, что homo sapiens родился в последние минуты суток, а общество — его социальный продукт — появилось в последние се­кунды. Так мало времени существует социальная форма движения материи и так много времени потребовалось на ее создание.

Но, зародившись недавно, социальная форма успела стать господствую­щей, всеобщей. В окружающем нас мире практически не осталось ничего, что не несло бы на себе знака социального происхождения или социального смысла. Нас окружают предметы, созданные руками человека, — здания, до­роги, воздушные корабли, орудия труда.

Даже живая природа приобрела социальное назначение. Деревья возле вашего дома посажены руками человека, а те, что выросли сами собой, окуль­турены и превращены в парки. В газетах пишут, что на Земле еще сохрани­лись огромные куски нетронутой природы: снежные пространства Арктики и Антарктики, леса Амазонки и Сибирская тайга, мировые пустыни типа Сахары. Но и они несут важную общественную нагрузку: леса Амазонки и Сибири называют «легкими» планеты, мировой океан превращен в огром­ную транспортную артерию и источник пищи, а пустыни — во многом по­следствие разрушительной деятельности человеческого разума: на месте многих из них некогда были цветущие оазисы, но земледелие, ирригация, выветривание почвы превратили их в безжизненные пространства.

Звезды на небе сотворил, конечно же, не человек, но он обратил на них внимание, вовлек их в практическую деятельность и познал их законы толь­ко тогда, когда ему это потребовалось. Моряки ориентировались по звездам, и из чисто практических соображений были созданы первые карты звездно­го неба. Положение звезд и планет подсказывало древним египтянам пери­оды разлива Нила и начало полевых работ. Самые дальние уголки Вселен­ной, расположенные на расстоянии в 10 млрд световых лет от нас, стали до­ступными благодаря такому изобретению человека, как телескоп.

Даже обыкновенные камни и булыжники — тоже часть социальной мате­рии. Вы обращаете на них внимание, только когда спотыкаетесь о них или намереваетесь использовать их в качестве средства защиты, нападения или ограждения садового участка. Так же поступал и наш далекий прашур, пре­вративший камни в скребки, топоры и ножи.

Человек создает глубокие карьеры, добывая руду для строительства кос­мического спутника или трактора. Какое-то время оба они исправно служат нам в качестве средств труда. Но вот они вышли из строя, человек выбрасы­вает трактор, и он изъят из общественной жизни. С ним могут поступить двояким образом: если трактор сдают на переплавку как груду металлолома, то он не исключается из общественного оборота, хотя и теряет прежнее функциональное назначение, но если его оставляют лежать в поле, то отны­не трактор—лишь небольшое возвышение на земном ландшафте, часть при­роды, но не общества.

Разумеется, человек— все еще часть живой природой. Его кожа, мышцы, органы чувств и мозг хотя и видоизменились под влиянием цивилизации, но все еще подчиняются естественным законам природы. Тем не менее наши органы чувств и мышление за 2 млн лет настолько сильно изменились, что превратились в настоящие «социальные локаторы»: они улавливают главным образом то, что несет какой-то социальный смысл.

Сочетания акустических колебаний различной частоты, длительности и силы воспринимаются как звуки музыки только потому, что они что-то зна­чат для человека, несут какой-то смысл или выражают какие-то чувства (ра­дость, печаль, восторг). Хаотическое нагромождение звуков мы называем какофонией, а не музыкой. Но какофонией может показаться и настоящая музыка, если она воспринимается представителем иной культуры.

Например, «Бедуинские ритмы при помоле кофе», написанные в непри­вычном для европейца мелодическом ключе, могут показаться ему полней­шей какофонией. Но араб точно так же может воспринять органные пьесы Баха. Многоголосная техника грегорианского хорала считалась совершен­ством в средневековой Европе, но поклоннику «хэви-металл» или рок-му­зыки она может не понравиться.

Грегорианское песнопение и органные хоралы существовали в одно и то же время с мадригалом и канцонеттой. Но поклонникам одного жанра были

чужды вкусы представителей другого. Оба жанра выражали привычки, умо­настроение, идеалы и образ жизни разных слоев общества: торжественные мессы исполнялись при богослужениях, аристократический мадригал — в светских салонах итальянской знати, а канцонеттам и вилланеллам с шутли­выми, а порой и непристойными текстами отдавал предпочтение простой народ.

В глубокой древности человеку удалось приручить собаку и сделать ее не только незаменимым помощником, но и другом. Процесс приручения и пе­ревоспитания диких зверей называется окультуриванием, а процесс воспи­тания человеческого детеныша, превращение его в homo socialis — социали­зацией. Если первый процесс длится тысячи лет, то второй — не более 10—15 лет (правда, социализация не завершается в молодости — тогда фор­мируется лишь фундамент, — а продолжается и в последующие годы, о чем мы будем подробно говорить впоследствии).

Живя бок о бок с человеком, собака поистине превратилась в существо социальное, и чем дольше она живет с человеком, тем больше на него похо­дит. Недаром в народе говорят: «Хозяин и собака — на одно лицо».

Оказывается, не только живые, но и неживые предметы способны пре­вращаться в верных слуг человека. В отличие от «диких» камней или булыж­ников, предметы повседневного обихода (мебель, одежда, обувь, куритель­ная трубка или прогулочная трость) находятся рядом с человеком постоян­но. Они как бы одомашниваются и постепенно приобретают черты, которые характеризуют повадки, манеры, способ жизни или даже физические особен­ности своего «хозяина». Благодаря этому они очень многое могут сказать о нем. Иногда даже их используют в качестве «свидетелей» в суде.

У любого человека есть первичные и вторичные качества. Первичные ка­чества — рост, цвет волос, размеры тела — воспринимаются нашими органа­ми чувств. Вторичные качества — например, социальный статус или ученую степень — мы не можем видеть, осязать, слышать. Социальные качества по­рождены общественными отношениями, а не физическим строением тела. Человек, находящийся вне общества, не обладает социальным статусом или профессией, хотя продолжает быть шатеном, физически крепким и вынос­ливым мужчиной.

Социальные качества возникают благодаря тому, что люди живут в обще­стве, по определенным правилам взаимодействуют друг с другом и верят в одни и те же идеалы. Как носитель таких качеств, индивид перестает быть рыжеволосым Семеном или долговязым Петром, т.е. каким-то уникальным и неповторимым существом. Для общества и общественных индивидов, когда они вступают с нами в деловые отношения или вместе участвуют в полити­ческой демонстрации, важнее другие качества — предпринимательская хват­ка, дисциплинированность, квалификация или политические взгляды. Если вы всю жизнь, наподобие Маугли, провели вне общества, то у вас не появи­лись бы такие качества, как дисциплинированность, квалификация или по­литические убеждения.

Однако у Робинзона, на время отлученного от общества, все социальные привычки сохранились. Об этом повествует старинная британская притча.

У каждого из нас есть качества, которые на первый взгляд кажутся при­родными, — скажем, пол и возраст. Возраст человека измеряется количеством календарных лет. Но календарь — изобретение общества. Он возник

10—12 тыс. лет назад как средство управления хозяйственной деятельностью. Вначале выделялось четыре времени года — весна, лето, осень, зима. С по­мощью такого нехитрого изобретения люди знали, когда им лучше всего се­ять или убирать урожай. Позже возникла более чувствительная шкала вре­мени, и древние египтяне уже точно предсказывали периоды разлива Нила.

Благодаря своим знаниям, таланту и трудолюбию индивид достигает боль­ших успехов в науке и вскоре добивается присуждения ему ученой степени. Знания, талант и трудолюбие характеризуют индивидуальные свойства лич­ности, хотя они во многом социальны. А вот ученая степень имеет исклю­чительно социальное содержание. Она присваивается университетом или ВАКом и отражает признание заслуг данного человека перед научным сооб­ществом и его вклад в науку, который может измеряться, например, коли­чеством публикаций или запатентованных открытий.

Потеря документальных свидетельств, в частности диплома (он является формальным доказательством институционального характера происхожде­ния ученой степени), означает одновременно утрату признака наличия уче­ной степени. Но талант, знания и трудолюбие не исчезли.

В механике движущееся тело можно принять за точку: можно представить, что вся его масса сосредоточена в центре тяжести, а всем, что происходит внутри движущегося тела, пренебречь. С обществом так поступить нельзя. Молекулы не способны пренебречь законом Бойля—Мариотта, а вот люди вполне способны действовать «вопреки» объективным законам.

Одной из таких точек социального пространства является понятие «соци­альное действие». Строго говоря, без него социология как точная наука не появилась бы вообще. Это мельчайшие атомы социальной реальности. И открыл эти атомы в конце XIX в. крупнейший немецкий социолог Макс Вебер, которого ставят в один ряд с такими мыслителями, как Платон, Ари­стотель, Маркс и Адам Смит. По убеждению Вебера, социальное действие предполагает два момента: субъективную мотивацию индивида и ориентацию на других. Мотивация для него— субъективно подразумеваемый смысл по­ступков человека. Иначе говоря, понимание того, какое значение вклады­вает индивид в собственные действия. Такое понимание покоится на нашей способности сопереживать, сочувствовать.

Каждый человек может поставить себя на место другого и понять логи­ку его поведения потому, что в сходной ситуации он сам ведет себя таким же образом. Правда, говорит Вебер, чтобы понять Цезаря, не нужно быть самим Цезарем. Повторение жизненного опыта кого-либо, пусть даже мысленное, — хотя важная, но не единственная предпосылка. Известно, что экстрасенсы склонны к мистическому сопереживанию или «чтению» чужих мыслей. Они демонстрируют поразительные опыты угадывания намерений другого человека. Однако это еще не социологическое изучение мотивов, так как социолог формулирует значение или смысл чужих поступков в на­учных терминах, а не в эмоциональных предположениях.

Далеко не всякие контакты людей имеют социальный характер. Они тако­вы, если сознательно ориентированы на других. Например, столкновение двух велосипедистов является механическим процессом, хотя в нем участвуют люди, наделенные волей и сознанием. Социальным такое действие является лишь в том случае, если налицо попытка велосипедистов предотвратить столкнове­ние, избежать взаимных оскорблений и закончить дело мирным путем. В этом случае они действительно ведут себя как представители той или иной субкуль­туры, прибегают к этикету и правилам поведения. Они обращаются друг к другу каклюди, которые понимают, что надо соблюдать некие «правила игры» или ритуал вежливости, если хочешь, чтобы тебя считали культурным, воспитан­ным человеком. Вступая в диалог, ты предполагаешь, что встретишь взаимопо­нимание и сочувствие, что твой визави придерживается таких же норм и цен­ностей, такой же логики поведения. Это и есть ориентация на другого, ожи­дание от него сходных с твоими действий, чувств и мыслей.

Другой пример. Почувствовав приближение дождя, люди раскрывают зонтик. Поступают так они вполне сознательно и притом все одновременно. Есть ли здесь ориентация на других? Ни в коей мере, полагает Вебер, — здесь присутствует скорее ориентация на дождь, а не на поступок себе подобного существа. Речь должна идти о стереотипной реакции на метеоосадки.

А вот еще случай. Вместе с другими вы пережидаете красный свет свето­фора на перекрестке, а затем дружно переходите дорогу, когда зажигается зеленый. Здесь два момента: сознательность поступка и ориентация на дру­гих. Если другие пережидают красный свет, хотя на дороге в этот момент нет машины, то вы вряд ли рискнете показаться невоспитанным. Иное дело, когда гурьбой, не дождавшись зеленого света, все прохожие ринутся через дорогу. Вряд ли вы утерпите, понимая, что в толпе ваша невоспитанность не будет заметна. В толпе легче быть некультурным.

Поведение толпы, или массовое поведение людей, стало предметом на­учного исследования во второй половине XIX в. Идея об иррациональности масс была в это время весьма популярной. Итальянский криминолог Сци-пио Сигеле (1863—1913) в ряде произведений, в частности «Преступная тол­па» (1891) и «Психология сект» (1895), писал о том, что человек по своей природе вовсе не добродетелен. Напротив, первоначальными, жизнеопреде-ляющими являются инстинкты жестокости и преступности. Человек, про­являя усилие воли, способен разумно управлять своим поведением. Однако в толпе рациональный контроль неизбежно ослабляется, но зато усиливаются другие начала: повышается внушаемость индивида и его восприимчивость ко всякому злу, просыпаются дремавшие в нем инстинкты насилия, его по­ведение в буквальном смысле становится разнузданным.

На рубеже XIX—XX вв. большой популярностью пользовались книги фран­цузского социального психолога и антрополога Густава Лебона (1841—1931), особенно «Психология толп» (1890; рус. пер.: «Психология народов и масс» — 1896) и «Психологические законы эволюции народов» (1894). Толпа, соглас­но Лебону, представляет значительную группу людей, собравшихся в одном месте, воодушевленных общими чувствами и готовых следовать за лидером куда угодно. Чем дольше индивид пребывает в толпе, тем слабее у него чув­ство реальности и голос здравого рассудка. В толпе им овладевают психические состояния, которые человек не испытывает в одиночестве или в малой груп­пе: ощущение своей непреодолимой силы, догматизм, нетерпимость, утрата чувства ответственности.

Другой французский социолог и психолог Габриель де Тард (1843— 1904) основными считал законы подражания в обществе. Он, как и Лебон, тща­тельно анализировал механизмы психологического заражения и внушения. Наиболее ярко такие механизмы проявляются в толпе. Толпа — это крат­ковременное или мимолетное собрание большого числа людей, спонтанно реагирующих на те или иные стимулы идентичным образом. В отличие от толпы — темной, иррациональной силы, публика у Тарда является чисто духовной общностью, в которой индивиды физически рассредоточены, но идейно связаны друг с другом. Это уже не эмоциональная, а интеллекту­альная совокупность людей, основу которой составляет не общность чувств, а общность мнений. Если в толпе личность нивелируется, то в публике она напротив получает возможность самовыражения.

Лебон и Тард считаются одними из родоначальников социальной психо­логии и социологии. Им удалось выявить очень важные закономерности коллективного и межличностного поведения людей. В отличие от них Макс Вебер не считал поведение человека в толпе предметом социологии. Социо­лог должен изучать только рациональное поведение, т.е. такое, в котором индивид осознает смысл и цели своих поступков и не действует под влияни­ем эмоций или страстей.