Результат и следствия действия

Поскольку Врум (Vroom, 1964) первоначально обозначил одним и тем же терми­ном «исходы» (outcomes) как результат действия, так и его следствия, возникла некоторая путаница с их различением. Они отличаются прежде всего организаци­ей во времени и степенью инструментальности для следующего (по времени) ис­хода. Поэтому Гэлбрейт и Каммиигс (Galbraith, Cummings, 1967) предложили раз­личать исходы (следствия действия) первого и второго порядка. Исход, валент­ность которого хочет установить экспериментатор, они называют исходом первого порядка. Исходами второго порядка являются в таком случае все те события, для которых исход первого порядка имеет инструментальное значение и валентность которых поэтому определяет валентность исхода первого порядка.

С психологической точки зрения более удачным и более четким является раз­личение результата действия (исход первого порядка) и последствий действия (исход второго порядка), что мы и делаем. В этом случае возникает следующий вопрос: определяется ли валентность результата действия только его последстви­ями, пли же он обладает валентностью и сам по себе? В последнем случае нередко говорят о так называемых интринсивных, или внутренних, валентностях, когда результат действия непосредственно связан с оценочными переживаниями субъек­та, которые возникают без какого-либо посредничества внешних инстанций. Эти переживания основываются на процессах самооценки по ходу действия и после достижения результата. Митчел и Элбрайт (Mitchel, Albright,1972) выделили пять видов таких интрпнеивных валентностей: 1) чувство самоценности, 2) возмож­ность самостоятельного мышления и действия, 3) возможность собственного раз­вития, 4) возможность самовыражения, 5) чувство правильного выполнения за­дания. В противоположность этому имеются экстринсивные, или внешние, ва­лентности, при которых решающее значение приобретают различные внешние обстоятельства и речь всегда идет о сравнительно отдаленных опосредующих по­следствиях действия, таких как 6) авторитет, 7) престиж, 8) безопасность, 9) воз-

можность сближения с другим человеком или группой, 10) материальное благопо­лучие, 11) карьера и 12) социальное признание.

В отличие от Гэлбрейта и Каммингса все отдаленные опосредующие события с экстринсивной валентностью удобнее рассматривать как исходы второго порядка (последствия действия), а все события с интринсивной валентностью — как исхо­ды первого порядка (результаты действия). Однако и это деление сомнительно, поскольку события с интринсивной валентностью не совпадают с достижением конкретного результата действия, являясь со своей стороны результатом процес­сов самооценки при реакции на достигнутый результат действия. Так, одинаковые результаты действия могут для одного и того же индивида иметь различную внут­реннюю ценность в зависимости от того, достигнуты ли они в основном за счет собственных способностей и усилий, за счет счастливого стечения обстоятельств или поддержки и помощи других (см. главы 14 и 15).

Кроме того, возможно, что события без всякой валентности (последствия дей­ствия), сами по себе приводят к событиям (самооценке) с интринсивной валент­ностью. Новый вариант различения исходов первого и второго порядка предлага­ют Кемпбелл, Дуннетти, Лоулер и Уэйк (Campbell, Dunnette, Lawler, Weick, 1970) в своей работе «Гибридная модель ожидания». Результат действия они называют целью задачи, которой соответствует ожидание I. Достигнутая цель в сочетании с ожиданием II ведет к исходам первого порядка, имеющим характер вознагражде­ния. Валентность этих исходов есть функция их инструментальности по отноше­нию к удовлетворению потребностей, которое и означает исходы второго порядка. Согласно мнению этих авторов, все обладающие валентностью следствия действий являются исходами первого порядка. Они подразделяются в соответствии с вида­ми предположительно лежащих в их основе потребностей. При таком подходе оста­ются сложности при определении исходов второго порядка. Для спецификации таких исходов нужно было бы отграничить друг от друга различные потребности, а также измерить степень их удовлетворения.

Лучшее, что можно порекомендовать в настоящее время, — это, с одной сто­роны, отказаться от рассмотрения таких гипотетических процессов, как удовле­творение потребности (Campbell et al., 1970), ас другой — отнести все события с валентностью интринсивной и экстринсивной природы (Galbraith, Cummings, 1967) к последствиям действия (исходы второго порядка), отграничив эти по­следствия от служащих для них поводом прямых результатов действия (исходов первого порядка).

Эмпирическая проверка

Врумовская теория инструментальности оказалась весьма плодотворной и побу­дила других авторов к целому ряду полевых исследований. При этом в основном подтвердилась эффективность как модели валентности, так и модели действия. Эти модели были дополнены новыми переменными, такими как «рабочая роль», означающая воспринимаемые и принимаемые субъектом требования, которые предъявляются к нему выполняемой работой, скажем, степень напряжения наря­ду с психологической силой и способностью определяющая достигнутый резуль­тат действия (Graen, 1969; Porter, Lawler, 1968). (Критический анализ читатель

найдет в работах; Mitchell, 1974,1982; Mitchcl, Biglan, 1971; Heneman, Schwab, 1972; в статье: Wahba, House, 1974, обсуждаются проблемы развития теории и методи­ческие подходы к ней.)

Как выяснилось, мультипликативные связи в моделях больше оправдывают себя, чем аддитивные. Например, Мнтчел и Элбрайт (Mitchel, Albright, 1972) с по­мощью модели валентности (т. е. мультипликативной связи валентности и инстру-ментальности) смогли при работе с группой морских офицеров правильно предска­зать более половины оценок удовлетворенности рабочим местом (г = 0,72). Конечно, при взаимодействии не только валентности следствий действия с инструментально-стыо результата действия, но и ожидания достижения целевого результата действия с валентностью этого результата это не всегда возможно (Pritcliard, Sanders, 1973). В ранних исследованиях, однако, инструментальность и ожидание, как правило, не отделялись друг от друга, как того требует модель; когда нужно было выяснить сте­пень связи между напряжением ипоследствиями действия, то смешивались или они сами (см.: Hackman,Porter, 1968), или степень их связи с результатом действия и его последствиями, т. е. с инструментальностыо (см.: Gavin, 1970; Lawler, Porter, 1967) либо привлекались только непрямые оценки воспринимаемой инструментальности (см.: Georgopolous, Mahoney, Jones, 1957; Galbraith, Cummings, 1967; Goodman, Rose, Furson, 1970).

Во всех проведенных исследованиях вызывает определенное сомнение опера-ционализацня понятий. В первую очередь это относится к понятию «инструменталь­ность». Примером может служить исследование Притчардом и Зандерсом (Pntchard, Sanders, 1973) почтовых служащих, обучавшихся сортировке писем, когда им при­ходилось заучивать наизусть длинные списки сложных путей доставки корреспон­денции. Необходимо было оценить валентность 15 различных последствий дей­ствий, таких как «сохранить работу, не быть уволенным», «получить прибавку к зарплате», включая и негативные валентности, такие как «иметь при распределе­нии заданий больше работы», «работать сверхурочно». Данные по инструменталь­ности (I) при этом не соответствовали модели. Они выражались в оценках от + 1 до +10 в зависимости от вероятности того, что освоение программы обучения повлечет за собой какое-то из 15 выделенных последствий действия. Зависимыми перемен­ными выступали оценки усилий, затраченных на освоение программы (поскольку служащие большую часть программы обучения выполняли дома, оценка усилий самими испытуемыми давала наилучшие показатели зависимых переменных). Наиболее точные предсказания были получены от следующих сочетаний моделей валентности и действия в их мультипликативной или аддитивной связи:

г = 0,54 V (валентность)

0,52 V xE (валентность на ожидание)

0,50 V x l (модель валентности, мультипликативная)

0,49 E + (Vx l) (модель действия, аддитивная)

0,47 E x (Vxl) (модель действия, мультипликативная)

0,41 V+ I (модель валентности, аддитивная)

0.36 E+(V+I) (модель валентности и действия, аддитивная)

0,22 I (инструментальность)

Как можно видеть, мультипликативная модель валентности превосходит ад­дитивную (0,50 к 0,41), а о мультипликативной и аддитивной моделях действия этого сказать нельзя (0,47 к 0,49). Неадекватная операционализация значений инструментальности явно не способствует объяснению вариативности данных. Объединение /с остальными переменными, скорее, ограничивает возможности для такого объяснения.

Другой проблемой является число и вид последствий действия, которые не­обходимо учитывать в исследованиях. Индивиды различаются по числу и виду релевантных, т. е. значимых для них, последствий действия. Так как данные о валентности и инструментальности соотносятся с вводимыми экспериментато­ром следствиями действия, межипдивидуальные вариации валентности и ин­струментальности могут быть чрезвычайно ограничены, так как значительное число важных последствий деятельности остается вне сферы рассмотрения. Вме­сте с тем если в каждом конкретном случае определить число и вид индивиду­ально значимых последствий действия, а также осуществить требуемое моделью алгебраическое суммирование всех произведений валентности и ннструменталь-ности, то можно поставить иод угрозу саму возможность межиндивидуалыюго сравнения.

Проведенные исследования по теории инструментальности почти исключи­тельно являются полевыми исследованиями различной профессиональной дея­тельности, что придает им высокую внешнюю валидность по сравнению с искус­ственными лабораторными экспериментами. К сожалению, рано или поздно это оборачивается трудностями проведения причинно-следственного анализа. Такой анализ невозможен, если отсутствует планомерное варьирование и регистрация тех переменных, которые берутся в качестве условий. Вот почему Лоулер (Lawler, 1968) в течение года исследовал 55 сотрудников управленческого аппарата про­мышленных предприятий. Валентность определялась по оценке значимости ше­сти предполагаемых следствий действия. Данные по инструментальности (как уже отмечалось) смешивались с ожиданием: нужно было оценить, насколько собственные усилия и результаты действия ведут к шести следствиям действия. Реально достигнутые результаты действия (зависимые переменные) по истече­нии года повысились, что выяснилось из оценочных суждений коллег, руковод­ства и собственной оценки испытуемых. Множественные корреляции между произведением «инструментальности и валентности*, и достигнутым результа­том действия по истечении года колебались между 0,55 (суждение руководства), 0,45 (мнение коллег) и 0,65 (самооценка). Поскольку корреляции зависимых и независимых переменных по истечении года оказались выше корреляций пере­менных, выделенных в начале исследования, то это свидетельствует, согласно врумовским моделям валентности и действия, о причинной зависимости полу­ченных результатов.

С концепцией инструментальности в семействе теорий ожидаемой ценности по­явилась развернутая версия модели, открывающая дополнительные перспективы для будущих исследований мотивации, особенно в рамках больших организаций (т. е. в фирмах с установленными последствиями действий) (см.: Mitchell, 1982).

Заключительные замечания

Теории ожидаемой ценности стали неотъемлемой частью исследований мотивации уже потому, что ценность и ожидание являются двумя базовыми переменными, из которых вытекают результирующие мотинацпошше тенденции, определяющие выбор того, что мы в конечном счете будем делать. В этой семье теорий есть раз­ные члены, каждый из которых адекватен определенной проблемной области. Об­зор всей этой группы теории впервые был приведен Фнзером в его книге (Feather, 1982). Одновременно он высказал и ряд критических замечаний, которые Хекхау-зен (Heckhausen, 1983) резюмировал в пяти пунктах:

«При всей плодотворности мотиваидонных моделей ожидаемой ценности, они оказы­ваются недостаточными в пяти отношениях. Во-первых, они являются чересчур объективистскими, поскольку исходят из того, что субъект при образовании перемен­ных ожидания п ценности полностью и безошибочно использует всю информацию. Для преодоления этого недостатка следовало бы обратиться к когнитивно-психоло­гическому анализу переработки информации. Во-вторых, предпола]"ая негативную кор­реляцию ожидания и ценности, эти модели оказываются чересчур обобщенными. Такая взаимосвязь имеет место, по-иидпмому, лишь и том случае, когда ценностная перемен­ная относится к типу ограниченных благ, что для обширных классов социальных ден-ci вий неверно. В данном случае желательно проведение сравнительных исследован и и. В-третьих, они слишком рационалистичны, предполагая, что ожидание и ценность всегда полностью анализируются и объединяются друг с другом. В лучшем случае это справедливо для научно обоснованного принятия решения исследовательскими или экспертными группами, например при выборе места для атомной электростанции (см.: Keeney, Raifla, 1976). Вместо того чтобы постул и ропать рационалистические под­счеты, не имея никаких доказательств этого, следует выявить условия, при которых, к примеру, влиятельной является лишь одна из двух этих переменных. Например, при выборе задания и дошкольном возрасте переменная ожидания оказывается генетически первичной по отношению к ценностной переменной (Heckhausen, 1984b). В-четвертых, они неоправданно формализованы, предполагая алгебраические взаимосвязи высоких уровней, которые невозможно проверить с помощью шкал невысокого порядка, исполь­зуемых для измерения переменных. Вместо этого следует использовать алгоритмы, в большей степени свободные от заранее принятых предпосылок. Наконец, в-пятых, они претендуют на универсальность, считая, что индивидуальные различия внутри экспе­риментальных групп следует рассматривать лишь как случайные отклонения, вместо того чтобы использовать их в качестве источника информации о том, не присущи ли разным индивиды различные мотиващюнные модели, и для выяснения того, почему это происходит* (Heckhansen, 1983, S. 14-15).

Эти недостатки можно устранить, если учитывать результаты современных исследований принятия решения, где выигрыши и потери различаются, в частно­сти, в зависимости еще и от того, как и в каком контексте формулируется подлежа­щая решению проблема (см.: Kahneman, Tversky, 1984).

ГЛАВА 6 Волевые процессы реализация интенций

Если мы обозначим как интенции результирующие тенденции действия, — возни­кают ли они спонтанно или после некоторого размышления, — то исследования мотивации можно разделить на две области. Первая охватывает проблемы форми­рования интенции, вторая — проблемы ее реализации. Одно дело, когда речь идет о том, что человек хочет или намеревается что-либо сделать, размышляет над тем, как все будет происходить, и совсем.'другое дело, когда он приступает к реализа­ции своих планов и приходит к результатам. В первом случае имеет место взвеши­вание различных оснований, выбор между предполагаемыми последствиями дей­ствия (или бездействия), обладающими побудительной силой для субъекта. Здесь мы можем говорить о «мотивации» в узком смысле слова. Второй случай касается выполнения конкретного действия, соответствующего цели, которая была выбра­на в предыдущей мотивационной фазе. Здесь мы говорим о «действии» или, по­скольку оно соответствует стремлению субъекта его осуществить, о «волевом про­цессе». Это разделение проблем воли и мотивации можно эксплицировать через промежуточный и связывающий их процесс, а именно через заключительный про­цесс формирования интенции, традиционно называемый «волевым актом».

В различные периоды исследований мотивации усилия ученых практически никогда не были направлены на решение обеих проблем одновременно. Так, на рубеже XIX—XX вв. исследователи занимались волевыми аспектами осуществле­ния действия. Понятие «воли» было в то время центральным, и в этом смысле мож­но говорить психологии того времени как о «психологии воли». Начиная с 1940-х гг. как понятие воли, так и связанные с ней проблемы постепенно потеряли свою ак­туальность. На передний план выдвинулись проблемы мотивации, в центре вни­мания оказались переменные ожидания и ценности, а также основанные на них концептуальные модели. Юлиус Куль (Kuhl,1983b) был в числе первых ученых, обративших внимание на однобокость, господствовавшую в исследованиях моти­вации; он ввел различение «мотивации селекции» и «мотивации реализации*, со­ответствующее различению понятий мотивации и воли. Сожаление по поводу «заб­вения проблемы осуществления действия» в современных исследованиях мотива­ции выражал и Хекхаузен (Heckhausen, 1981).

Вслед за Кулем (Kuhl, 1983a, b, 1984) проблему психологии воли можно оха­рактеризовать как проблему контроля за действием. Речь идет об объяснении фе­номенов инициирования действия, его устойчивости и преодоления внутренних препятствий этому действию. При рассмотрении процесса инициирования дейст-

вия речь идет о том, какие именно интенции будут реализованы в действии, после того как они возникли и столкнулись с конкурирующими интенциями. Проблема устойчивости поднимает вопрос о том, как долго может продолжаться деятель­ность до своего завершения. Проблема препятствий на пути реализации действия касается преодоления многочисленных помех, связанных как с особенностями ситуации, так и с самим субъектом действия. В этой главе изложены подходы, от­носящиеся к традиционнойпсихологии воли, а также некоторые новые концепции. В заключение описываются теория контроля за действием Куля и модель «Руби­кона» Хекхаузена.

Психология воли Аха

Наиболее разработанной концепцией воли начала века является теория Нарцисса Аха. В ней были обозначены многие проблемы психологии воли, поэтому она бу­дет изложена нами достаточно подробно. С самого начала Ах заявил, что он рас­сматривает проблему мотивации только с точки зрения волевого процесса. В пре­дисловии к своей монографии «Воля и мышление» (Ach, 1905) он писал:

«Из двух сторон проблемы воли в предлагаемом труде будет обсуждаться только одна — проблема детерминации,которая осуществляется в связи с возникшим наме­рением или принятым решением. Вопрос о формировании самого намерения подроб­но обсуждаться не будет...»

Центральным понятием концепции Аха было понятие детерминации (детерми­нирующейтенденции). Так назывался феномен, который исследовался в то время в Вюрцбургской школе. Было обнаружено, что процессы восприятия, представле­ния и реагирования не подчиняются только законам ассоциации. Ведущую роль в развитии событий играют целевые представления, соответствующие осуществля­емой задаче, при этом данные целевые представления по большей части остаются неосознаваемыми. В качестве примера приводится ассоциативный эксперимент Уатта (Watt, 1905). Испытуемый должен был произносить слово в ответ па предъяв­ляемое слово-стимул. Выбор возможной реакции сужался инструкцией; например, требовалось реагировать словом, которое представляло собой более общее или более частное понятие по отношению к слову-стимулу. Удивительно, что реакции, обусловленные инструкцией, были более быстрыми, чем свободные ответы. Как показали подробные интроспективные отчеты испытуемых после эксперимента, поставленная в инструкции задача не осознавалась ими в период между предъяв­лением слова-стимула и называнием ответного слова. Тем не менее она определя­ла течение деятельности.

Эту классическую парадигму Ах использовал в исследованиях времени реак­ции. В своей первой монографии (Ach, 1905) он описывал эксперимент, в котором испытуемые должны были отвечать на трехбуквенные бессмысленные слоги в риф­му или не в рифму. После этого испытуемые, так же как и в эксперименте Уатта, давали самоотчет о только что происходивших с ними в ходе эксперимента собы­тиях по интроспективной методике, разработанной Уаттом. Ах говорил о «систе­матическом и экспериментальном самонаблюдении». К этому методу он относил­ся с большим доверием, поскольку здесь от испытуемых не требовалось вспоми-

нать о каком-то давнем прошлом. Содержания представлений (установок), сопро­вождающих деятельность, еще находились в сознании (говоря современным язы­ком — в кратковременной памяти). Ах пришел квыводу, что наряду с чисто ассо­циативными или персеверирующимирепродуктивными тенденциями существуют влияния, «которые исходят от содержаний, имеющих свое собственное представ­ление о цели, и которые влекут за собой процесс детерминирования в духе или со­гласно значению этого представления. Эти детерминирующие тенденции форми­руют основу тех психических феноменов, которые в их протекании издревле ха­рактеризуются понятием волевой деятельности» (Ach, 1905, S. 187).

Детерминирующие тенденции вызываются не только посредством волевых процессов. Они могут появляться также вследствие инструкции, приказа или вну­шения. Особенно впечатляющим является случай постгипнотического внушения, когда человек, находящийся в глубоком гипнозе, получает задание сложить два числа, которые ему мельком покажут после вьГхода из гипноза. Выйдя из гипноза, он называет число, даже не осознавая того, что произвел операцию сложения и назвал сумму.

В своих последующих исследованиях Ах искал способ эксплицировать детер­минирующие тенденции таким образом, чтобы сделать волевой акт наблюдаемым (Ach, 1910).С этой целью моделировалась деятельность, в ходе которой испытуе­мыйдолжен был затрачивать значительные усилия на преодоление трудностей. Детерминирующая тенденция состояла в том, чтобы отвечать в рифму на трехбук­венные бессмысленные слоги-стимулы, например, «зул»-«рул». Перед этим у ис­пытуемого формировалась ассоциация слога-стимула с другим слогом, например, «зул»-«тяп». Таким образом, ассоциативная репродуктивная тенденция вступала в конфликт с детерминирующей тенденцией. Конфликт мог усиливаться с уве­личением числа предварительных заучиваний (и соответственно с увеличением силы ассоциативной репродуктивной тенденции), и проявлялся в увеличении вре­мени реакции и числа ошибок. Это служило объективным показателем «силы» воли. Мы уже рассмотрели данныйэксперимент в 4-й главе, где освещались исследова­ния Курта Левина, полемизировавшего с экспериментами Аха.

Ах назвал свою методику «комбинированной», поскольку она объединяла клас­сическую ассоцнацистскую парадигму и исследование времени реакции. Гомоген­ная деятельность была противопоставлена гетерогенной. В первой инструкции предусматривалось рифмование заранее выученных слогов, которые уже были связаны рифмой с ассоциативным слогом; во второй — столкновение двух не свя­занных друг с другом тенденции. В каждом эксперименте выделялись три перио­да. Подготовительный период продолжался от сигнала готовности до предъявле­ния слова-стимула. Основной период длился от предъявления слова до ответа. При этом фиксировалось время реакции. Заключительный период состоял из самоот­чета испытуемого о том, что происходило на предыдущем этапе.

Из этих самоотчетов Ах реконструировал то, что он называл «первичным» во­левым актом. Прежде всего обнаружилось, что, если испытуемому не удавалось, несмотря на старания, реагировать всоответствии с инструкцией (если он вдруг забывал первоначально ассоциированный слог), у него нередко возникало усиле­ние первоначального намерения. Ах различал при этом четыре феноменологических момента первичного волевого акта. Так называемый «наглядный момент» понимается как телесные ощущения напряжения в разных частях тела (например, в области шеи). Испытуемый имеет представление о действии, которое необходи­мо выполнить, представление цели, связанное свызывающими ее стимулами и подходящей возможностью, при которой следует выполнить требуемое действие (так называемым представлением условий). Представление цели и условий Ах на­звал «предметным моментом» волевого акта. Центральной составной частью пере­живания является так называемый «актуальный момент», когда усиливается пер­воначальное намерение, переходя в твердую решимость тина «я действительноэтого хочу!» и отвергаются другие альтернативы действия. Весь волевой акт сопро­вождается «моментом состояния», под которым понимается переживаемый уро­вень усилий.

Эти четыре феномена являются реакцией на препятствия, возникающие в ходе реализации намерения. Чем сильнее переживаются эти «моменты», тем сильнее, по мнению Аха, детерминирующая тенденция. В конечном счете, именно в этом он видит возможное объективирование «динамического момента» волевого акта, ко­торый он описывает следующим образом;

«Как показали наши эксперименты, в случае первичного волевого акта субъект мо­жет преодолевать значительные впутрипсихпческие препятствия. Из этого с необ­ходимостью следует вывод, что через первичный волевой акт происходит своеобраз­ное усиление влияния, исходящегоот принятого намерения; и в этомусилении де­терминации мы видим не просто феноменологический, но сущностный признакволевого акта» (Ach, 1905, S. 255-256).

Преодоление препятствий вызывает увеличение силы воли, которая проявляет­ся прежде всего в «актуальном моменте». Эту взаимосвязь Ах позднее описал как мотивационный «закон трудности» (Ach, 1935). Ученик Аха Хильгрубер (Hillgruber, 1912) экспериментально доказал эту взаимосвязь — зависимость усилий от уровня трудности задачи. В эксперименте он постепенно увеличивал темп работы. Время решения задач при этом уменьшалось, а число решенных задач — увеличивалось.

Волевой акт и детерминирующая тенденция

Можно задаться вопросом, что именно исследовал Ах в волевом акте: само наме­рение, процесс усиления уже имеющегося намерения или формирование дополни­тельного намерения для повышения вероятности реализации первоначального. Дело в том, что волевой акт в смысле принятия решения о выполнении некоторого действия начинался с того момента, когда испытуемый принимал указания экс­периментатора осуществить данное действие. На это указывал Зельц (Selz, 1910) сразу после выхода работы Аха. Он писал;

«Большая заслуга Аха состоит в том, что он создал метод экспериментального моде­лирования переживаний и опыта, связанного с волевым поведением, метод наблю­дения за этими явлениями. Однако вызывает большие сомнения вопрос о том, дей­ствительно ли, как полагал сам Ах, предметом его исследований был волевой акт. В тот момент, когда Ах исследовал переживания волевого поведения, испытуемый уже давно принял решение о выполнении задачи, предложенной экспериментато­ром. Принятие специальной задачи, например задачи рифмования слогов, также про-

исходит до того, как начинают разворачиваться процессы, наблюдаемые Ахом. По­этому мы полагаем, что Ах исследует не процесс принятия решения, а волевое напря­жение, направленное па реализацию уже принятого решения....* (Sclz, 1910, S. 250).

Если под волевым актом понимать исходный процесс формирования намере­ния, то Ах исследовал нечто, возникающее после образования намерения, а имен­но обновленное и усиленное первоначальное решение. Такое обновление проис­ходит за счет намерения действовать определенным образом, чтобы повысить веро­ятность достижения первоначальной цели. Таким образом, испытуемый связывал предметный момент с актуальным и давал себе примерно следующее указание: как толькопоявится слог-стимул (ггредставление условий), мое действие будет не чем иным (актуальный момент), как рифмованием (представление цели). Отсюда ста­новится понятным, что Ах исследовал волевой акт в смысле последующего фор­мирования намерения, которое происходило перед лицом необходимости справ­ляться с возникающими трудностями. Он полагал, что такой волевой акт может усилить первоначальную детерминирующую тенденцию. Это положение подвер­гал сомнению Курт Левин (Lewin, 1926a, b) в своей полемике с Ахом. Мы еще вер­немся к этому важному дискуссионному вопросу, когда будем обсуждать вклад теории напряженной системы Левина в психологию волевых процессов.

Исследованием волевого акта как осуществления выбора при принятии реше­ния одновременно с Ахом занимались Мишотт и Прюм (Michotte, Priim, 1910). Испытуемые должны были производить определенные операции над двумя чис­лами. Если оба числа были четырехзначными, их нужно было сложить или вычесть. Если одно из чисел было четырех-, а другое одно- или двузначным, то нужно было умножить или разделить одно на другое. В каждом случае испытуемые должны были сделать выбор, принять решение в пользу той или иной вычислительной опе­рации. Решение они должны были выносить «при достаточном основании». Одна­ко после принятия решения о выборе операции испытуемые не производили вы­числений, вместо этого они должны были сообщить о своих переживаниях в про­цессе выбора решения. Стало очевидно, что этот процесс проходит через ряд фаз. Сначала субъект оценивает обе альтернативы, затем он осмысливает возникающие сомнения и колебания, которые превращаются в «сознание действования» (conscience d 'agir). В этих процессах авторы видят центральную составляющую (ядро) волевого акта. Иногда субъект принимал решение в пользу того действия, которое было бо­лее простым для выполнения. Нередко происходило так, что испытуемый просто останавливался на той альтернативе, которая первой приходила ему на ум.

Очевидно, что в данном случае речь идет о волевом акте в смысле принятия решения в ситуации выбора. Но нельзя не заметить, что волевой акт, понимаемый таким образом, включен в детерминирующую тенденцию, поскольку с обоими предъявленными числами следовало что-то сделать. При этом акт принятия реше­ния влечет за собой спецификацию первоначальной детерминирующей тенденции, т. е. придает специфику первоначальной детерминации. Как бы там ни было, дан­ные Мишотта и Прюма многое прояснили в процессах перехода от состояния от­сутствия решения к состоянию принятого решения. На сегодняшний день практи­чески не существует других исследований этого кульминационного момента в про--цессе выбора — акта принятия решения.