Радикальная позиция в. макгвайра

Примером могут служить работы американского исследователя В. МакГвайра [McGuire, 1968; 1972. Рус. пер.: 1984]. Статья «Соци­альная психология», опубликованная в изданном в Англии сбор­нике «Новые горизонты в психологии», — переработанный вари­ант доклада на XIX Международном конгрессе по научной психо­логии («Инь и Ян прогресса социальной психологии») — дает солидный материал для рассмотрения рамого критического ана­лиза американской социальной психологии, предпринятого аме­риканским же автором. Рассматривая основные тенденции раз­вития американской социальной психологии, МакГвайр вводит некоторые элементы науковедческого анализа, в частности обра­щается к идее парадигмы. Он отмечает, что современный период характеризуется в социальной психологии как период смены па­радигм. Однако парадигма понимается здесь не в ее строгом значе­нии, а скорее как некоторый «образ» науки на определенном эта­пе ее развития. Всякая парадигма, по мысли МакГвайра, включает два компонента: творческий и критический. Творческий компонент можно отождествить с деятельностью по формулированию гипо­тез, а критический — с деятельностью по их проверке.

Старая парадигма, которая господствовала в американской со­циальной психологии начиная с 20-х годов, характеризова­лась тем, что гипотезы, как правило, формулировались на основании существующих теоретических концепций, при­чем эти концепции в большинстве случаев заимствовались из других областей психологии, например из патопсихоло­гии. Для критического компонента было характерно гос­подство лабораторного эксперимента как способа провер­ки этих «теоретически релевантных» гипотез [МакГвайр, 1984, с. 33]. Хотя МакГвайр не отрицает, что в исследовани­ях существовали и отклонения от этой парадигмы, они были незначительными. В последующие годы радикальной кри­тике были подвергнуты оба аспекта старой парадигмы: ха­рактер гипотез, ориентированных исключительно на тео­рии, и характер экспериментов, когда они превратились лишь в средство лабораторного манипулирования. Новая парадигма, которая складывается взамен старой, обла­дает теми же двумя компонентами, но содержание каждого из них изменяется. Ее творческий компонент связан с инымкачеством гипотез: родилось требование, чтобы гипотезы стали релевантными не столько теориям, сколько социаль­ной практике, чтобы источником их формирования стали прежде всего социальные проблемы. Естественно, это вы­зывает необходимость изменений и внутри критического компонента науки: основным методом проверки такого рода гипотез должен быть уже не метод лабораторного экспери­мента, но эксперимент в полевых условиях. Два направле­ния этого поиска — поиск гипотез, релевантных не столько теориям, сколько реальным социальным проблемам, и по­иск более заботливой концептуализации социально-психо­логического знания путем включения в него более сложных форм эксперимента — называются МакГвайром «иннова­циями», которые призваны значительно изменить облик социальной психологии.

В сообществе социальных психологов произошел определен­ный раскол, поскольку одни с готовностью включились в созда­ние новой парадигмы, так как это отвечало и их собственным скеп­тическим оценкам существующего положения вещей, другие же предпочли сохранить старый стиль исследований. Наличие одно­временно двух названных ориентации приводит к конфликтной ситуации в области программ университетских курсов, поскольку речь, по существу, идет о двух различных стилях мышления, между которыми окажутся, по мысли МакГвайра, студенты. Однако в целом все же можно, по-видимому, констатировать, что новая парадигма получила в конечном счете преобладающее развитие.

Собственная же позиция автора этого анализа не означает при­нятия ни той, ни другой парадигмы. С его точки зрения, весь ради­кализм, на который претендует новая парадигма, есть радикализм мнимый, хотя она и вызвана к жизни не только внутренними при­чинами развития социальной психологии, но весьма радикальным социальным и политическим движением. МакГвайр связывает ста­новление новой парадигмы с движением «новых левых», которое развернулось в США в 60-е годы, в частности с теми лозунгами этого движения, которые были направлены против «истэблиш­мента». Однако дальнейшая судьба новой парадигмы довольно по­казательна для многих традиций, складывающихся в области со­циальных наук на Западе: начав с выступлений против официаль­ной идеологии и науки, новая парадигма социальной психологии превращается в конечном счете в атрибут своего рода «нового истэблишмента», т.е. в систему таких исследовательских принци­пов, которые вновь с успехом используются официальными уч­реждениями буржуазного общества. Поэтому-то «радикальность» парадигмы и оказывается весьма умеренной. Хотя МакГвайр в сво­ем анализе и не касается причин такой минимизации радикализма новой парадигмы, все же сама констатация этого факта представ­ляет большой интерес.

Конкретно слабость новой парадигмы МакГвайр усматривает как в ее творческом, так и в ее критическом аспекте. Хотя гипоте­зы здесь и провозглашаются «социально релевантными», т.е. полу­ченными на основании анализа реальных социальных проблем, они, тем не менее, в такой же степени, как и «теоретически реле­вантные» гипотезы, базируются на простых линейных моделях процессов, вследствие чего оказываются неадекватными истин­ной сложности когнитивных структур индивида или социальных систем [МакГвайр, 1984, с. 35]. Новая парадигма вновь оказывается «плохой» не потому, что «плохи» переменные, с которыми она имеет дело, а потому, что она вновь пасует перед сложностью, связанной «с организацией переменных в индивидуальных и со­циальных системах» [там же, с. 36].

Уязвим и критический аспект новой парадигмы: эксперимент теперь, хоть и перенесен из лаборатории в поле, проводится и здесь по старым схемам, когда главная забота экспериментатора — максимально упростить условия, абстрагироваться от всех пере­менных, кроме тех, которые строго нужны «под гипотезу». Экспе­рименты и в этом случае остаются не средством проверки гипотез, а средством демонстрации их очевидной истинности: «Если экс­перимент не подтвердил гипотезу, то исследователь не говорит, что плоха гипотеза, но, скорее, что что-то плохо было в экспери­менте, и он корректирует и пересматривает его, подбирая более подходящих испытуемых, усиливая манипулирование независи­мой переменной, исключая вероятность внешних воздействий или организуя более подходящий контекст» [там же, с. 37]. Поэтому замена лабораторного эксперимента полевым приобрела характер тактической уловки, но не приблизила к тому, чтобы увидеть на­стоящие проблемы общества. Поэтому МакГвайр считает, что нужно построить еще одну, действительно новую парадигму, которая бы соответствовала всем новым требованиям, предъявленным к со­циальной психологии, и вообще знаменовала бы собой «новую социальную психологию».Поскольку трудно в двух словах сформулировать эту новую ра­дикальную парадигму, МакГвайр предлагает изложить ее в виде некоторых принципов и комментариев, которые сам он называет «коэнами». Вот их краткое содержание. Принцип первый: «Если гипотеза тривиальна, едва ли нужен гигантский методический ар­сенал, чтобы проверять ее». (Мораль: в учебных курсах следует уде­лять значительно большее внимание не тому, как гипотезы прове­рять, а тому, как их конструировать.) Принцип второй: «Надо научиться думать в терминах более сложных систем, ибо слож­ность когнитивных и социальных систем исключает эвристичес­кую ценность простых линейных моделей». Принцип третий: «На­блюдай, но наблюдай людей, а не данные». Очень часто, желая противопоставить себя философу, социальный психолог призыва­ет к изучению реальности, но сам проскакивает сквозь реальность, подобно Алисе в стране чудес, проскакивающей сквозь зеркало в Никакую страну. Такой социальный психолог оказывается добро­вольным пленником платоновских цепей, куда он поместил себя, повернувшись спиной к внешнему миру и наблюдая только тени на его стенах; это выражается в том, что такой исследователь «на­блюдает не разум или поведение, а суммирует данные или табли­цы ЭВМ» [там же, с. 44]. Принцип четвертый: «Нужно видеть буду­щее в настоящем, находить настоящее в прошлом». Иными слова­ми, нужно накапливать архивы социальных данных так, чтобы в исследованиях не упустить временной перспективы. Принцип пя­тый: «Создать новую методологию, где будут присутствовать не простые корреляции, но новые методы шкалирования качествен­ных данных, многомерного, а также каузального анализа». Прин­цип шестой: «Богатство бедности», что означает картину совре­менного состояния американской социальной психологии. Легкость получения финансовой поддержки исследований, характерная для предшествующего развития социальной психологии, привела к тому, что порой «развивалась дорогостоящая и утомительная ак­тивность: привлекалось все больше и больше сотрудников, кото­рым нужно было придумывать задания, которые фактически уже были выполнены» [там же, с. 47]. В действительности это означает не богатство, а бедность науки, поскольку данные не интегриро­ваны, они не интересны и представляют собой простые нагро­мождения. (Мораль: «Мы должны больше времени уделять интер­претации и интеграции эмпирических соотношений... чем добав­лять новые к уже существующим») [там же, с. 48]. Принцип седьмой:

«Противоположное Большой Истине есть тоже Истинное», т.е. все­му, о чем здесь говорилось, можно придать и противоположное значение, каждый принцип толковать как бы с обратным знаком. МакГвайр полагает, что именно возможность таких различных интерпретаций задач социальной психологии, понимания ее про­блем и есть характерный признак ее сегодняшнего состояния.

Несмотря на такой несколько неожиданный конец, который существенно девальвирует выдвинутые принципы, рассуждения МакГвайра, в общем, свидетельствуют о том, что кризис внутри американской социальной психологии был осознан на значитель­но более глубоких уровнях, чем отдельные замечания по отдель­ным поводам. Недостатком приведенного анализа является, прав­да, довольно очевидная робость попыток связать все названные явления как с более глубокими философскими основаниями социально-психологического знания, так и с определенными со­циальными причинами, порождающими мнимый радикализм пре­образований, предлагаемых в области теории и методологии. Пра­вильно схваченная общность двух внешне совершенно противопо­ложных парадигм не получает своего объяснения; между тем такое объяснение могло бы быть дано, если обратиться именно к мета-уровню анализа, т.е. выйти за пределы собственно социально-пси­хологических построений. Тогда станет ясно, что и старая, и новая парадигмы в самых своих исходных принципах заданы в рамках позитивистской методологии. Все модификации стратегии социаль­но-психологических исследований, предлагаемые новой парадигмой, не отражают каких-либо принципиально новых эпистемологичес­ких оснований науки. Чисто гносеологический рисунок исследова­тельского подхода остается тем же самым: «социально релевант­ные гипотезы», проверяемые в полевых экспериментах, проверяют­ся по той же самой гносеологической модели, что и «теоретически релевантные» гипотезы в лабораторных манипуляциях.

Точно так же новая парадигма сама по себе не вносит ничего нового и в понимание социальных задач науки. Характер соци­альных задач, как и сама социальная ориентация науки, задается не господствующей парадигмой, а причинами, коренящимися вне сферы научного знания. Он задается конкретными требованиями, которые предъявляются науке в определенном типе общества, а также ее общей идеологической позицией. Критика же, предпри­нятая МакГвайром, есть, конечно, критика изнутри, критика, не выводящая за пределы единой системы принимаемых принципов,единой мировоззренческой основы. Внутри этих рамок критика вряд ли может быть более глубокой, и поэтому сам факт существования такого рода критических тенденций в американской социальной психологии есть доказательство действительной глубины охватив­шего ее кризиса.

Справедливости ради следует признать, что МакГвайр и не­которые другие авторы пытаются в определенной мере выйти за рамки этого слишком узкого подхода. В весьма осторожной форме МакГвайр ставит, например, вопрос о том, что моральные про­блемы социально-психологического эксперимента сплошь и ря­дом перерастают в определенные политические проблемы: «те­перь все чаще ставится вопрос не о том, как делать исследование, а о том, каким целям оно служит» [McGuire, 1972, р. 238], иными словами, вопрос об ответственности социального психолога за использование результатов его исследования. Такого рода поста­новка проблемы, естественно, требует критического анализа су­ществующих в социальной психологии традиций с позиции из­вне, т.е. не просто с иных теоретических позиций, но и с иных мировоззренческих позиций.

В этом же плане довольно симптоматичной представляется точка зрения Г. Триандиса. Касаясь непосредственного содержания фун­кционирующих в социальной психологии теорий, Триандис под­вергает их критике еще и за то, что они полностью игнорируют различие культур. По мысли Триандиса, именно низкий уровень абстракций в этих «мини-теориях» приводит к тому, что они ох­ватывают весьма ограниченный круг феноменов, что и привязы­вает их к одной единичной культуре и делает неприемлемыми для всякой иной культуры. В качестве примера рассматриваются тео­рии соответствия, и в частности, как отмечалось, теория когни­тивного диссонанса. Триандис полагает, что применение этой те­ории к любой незападной культуре сразу же порождает целый ряд трудностей: например, стремление к уменьшению диссонанса ока­зывается гораздо более значимым для человека Запада, в то время как восточные культуры демонстрируют большую терпимость к диссонансу [Triandis, 1975, р. 83]. Само понимание психологи­ческой комфортности находится в определенном отношении к тра­дициям культуры, воспитания и т.д. Игнорирование этого факта, по мысли Триандиса, приводит к крайнему обеднению социаль­ной психологии.

Несмотря на то что эти рассуждения вплотную подводят к идее социальной обусловленности содержания социально-психологических теорий, к их зависимости, хотя и опосредованной, от кон­кретного типа общества, сам автор такого вывода не делает. Вольно или невольно, но критика вновь переносится в чисто гно­сеологический план: социальная «нерелевантность» концепций связывается лишь с недостаточно высоким уровнем употребляе­мых абстракций. Тот факт, что исследователь находится внутри определенной социальной позиции науки, не позволяет ему пе­рейти на более высокий уровень критического анализа.

ЕВРОПЕЙСКАЯ» КРИТИКА

Чрезвычайно важным является теперь сопоставление критичес­ких тенденций, заявленных в американской социальной психоло­гии, с теми оценками, которые даются ей в работах европейских коллег. Следует помнить, что сама ситуация, сложившаяся в соци­альной психологии европейских капиталистических стран, в тече­ние длительного периода была своеобразным слепком с американс­кой социальной психологии. Об этом можно судить по содержанию исследований и по их методологической оснащенности, по попу­лярности образцов американской теоретической мысли и, нако­нец, по популярности имен самих американских исследователей. Новое движение, обозначившееся здесь вместе с созданием Евро­пейской ассоциации экспериментальной социальной психологии и только еще формулирующее программу для «европейской» со­циальной психологии, находится лишь у своих истоков[17].

Поскольку многие позиции, изложенные в официальных из­даниях ЕАЭСП, разделяются большинством европейских исследо­вателей (хотя они отнюдь не всегда являются ее официальными членами), при анализе «европейской» критики можно в основном сконцентрировать внимание на позициях этой ассоциации, тем более что ее публикации, да и вся деятельность в известной мере претендуют на то, чтобы выступить в качестве общего знамени современной критической тенденции. ЕАЭСП объединила вокруг себя многих видных европейских исследователей в области соци­альной психологии (А. Тэшфел из Англии; С. Московичи, К. Фламан из Франции; Р. Харре, Р. Ромметвейт из Норвегии; И. Асплунд из Дании; И. Израэль, X. Виберг из Швеции; М. Ирле и П. Шёнбах из Германии; Марио фон Кранах из Швейцарии и др.). В ЕАЭСП входит также ряд социальных психологов из восточноевропейских стран, а также из России. Платформа ЕАЭСП интересна прежде всего как своеобразное средоточие критических позиций относи­тельно традиций социальной психологии XX в., сложившихся на американской почве и в американском ключе. Своеобразной про­граммой можно считать работы А. Тэшфела и С. Московичи. Ими, собственно, сформулирована альтернатива, которая сегодня сто­ит перед социальной психологией: следовать ли традиции хорошо организованной экспериментальной дисциплины, основанной на идеях и методах последних двадцати лет, или, выразив крайнюю неудовлетворенность этим состоянием, приступить к поиску но­вых теорий и новых принципов [The Context of Social Psychology, 1972]. Авторы, естественно, призывают следовать по второму пути, для чего прежде всего предлагают оценить общую ситуацию. Пози­ция каждого из них заслуживает того, чтобы быть рассмотренной подробно[18].