Интерперсональные подходы

Большинство рассмотренных ранее подходов к изуче­нию объектных отношений рассматривают их как важ­ный фактор формирования и развития личности или ее отдельных подструктур (Эго, Суперэго, Самости). Кон­цепция Г.С.Салливана имеет (в какой-то степени) прямо противоположную направленность, поскольку этот американский психиатр трактует личность как некую ги­потетическую сущность, с помощью которой удобно опи­сывать межличностное взаимодействие. "Личность обна­руживается только тогда, когда человек так или иначе ведет себя по отношению к одному или нескольким дру­гим людям" [122, р. 76]. Вместо изучения раннего опыта душевных переживаний Салливан прямо рассматривает устойчивые паттерны (последовательности, сценарии, формы) межличностного взаимодействия как основные составляющие личности.

Базовая основа межличностного взаимодействия по Салливану — это тревога. Возникновение тревоги он свя­зывает с эмоциональными нарушениями или проблемами значимой личности (мать), а часто повторяющееся тре­вожное переживание способствует формированию при­митивного (первичного) страха. Позже опыт примитив­ного страха и первичной тревоги воспроизводится вновь и дает начало шизофренической симптоматике.

Все переживания, которые может испытывать человек, образуют пространство, крайними точками которого яв­ляются полная эйфория (состояние полного счастья и удовлетворенности) и невыносимое, вызывающее ужас напряжение. Неудовлетворенные потребности тоже ощу­щаются как психическое напряжение:

"Активность младенца, которую мы имеем возможность наблюдать, порождаемая напряжением потребностей, вызы­вает напряжение у материнской фигуры, переживающей это напряжение как заботу и воспринимающее его как стимул к деятельности, направленной на удовлетворение потребностей младенца... Так можно определить заботу — безусловно, очень важное понятие, принципиально отличающееся от многозначного и по сути бессмысленного термина "любовь", использование которого вносит неразбериху в решение мно­жества вопросов" [60, с.65].

Как видим, Салливан решительно отказывается от при­вычных понятий, характеризующих межличностные отно­шения. Сущность тревоги он также понимает по-своему. В отличие от эмоций, вызванных потребностями, или за­ботой, смла тревоги неконтролируема (первичная тревога обусловлена действиями матери, влиять на которую младе­нец не может). Тревога подавляет все другие виды напря­жений, возникающие параллельно с ней, это чувство явля­ется всеобъемлющим и неуправляемым. Защитой от тревоги первоначально являются апатия и сонная отчуж­денность, позднее эту роль начинает выполнять взаимо­действие ребенка с другими людьми. Первой, базовой формой интерперсонального (межличностного) пережива­ния является грудное кормление.

Постепенное развитие ребенка, его социализация, по мнению Салливана, происходит под влиянием поощре­ний (так формируется персонификация Я-хорошии), воз­растания тревоги (Я-плохой) и внезапной сильной трево­ги (ужаса), персонифицирующейся в форме не-Я. Эти три Я-репрезентации формируют вторичную систему само­сти, которую человек переживает как свою личность и демонстрирует окружающим в различных ситуациях.

В детстве у ребенка складываются множество форм взаимодействия с людьми, среди которых наиболее важ­ными являются требуемое (правильное) поведение, а так­же необходимость скрывать свои действия и вводить в за­блуждение окружающих. Каждая из них усиливает соответствующие персонификации, малыш "учится" со­провождающим переживаниям (радость, раздражение, негодование, недоброжелательность, гнев, злоба и т.п.).

Ключевое значение для развития отношений с окружа­ющими имеет ювенильная эра — период с 6-7 до 12-13 лет, включающий, в привычной для нас периодизации, млад­ший школьный и младший подростковый возраст.

"Именно в этот период, — пишет Салливан, — ребенок вступает в систему социальных взаимоотношений. Те, кто задержался в ювенильной эре, позднее не смогут адапти­роваться к жизни среди своих ровесников" [60, с. 214]. В этом возрасте присутствие других людей сильно услож­няет окружающий ребенка мир, так что он вынужден вы­работать индивидуально-своеобразную концепцию ориен­тации в среде. Степень адекватности ориентации в жизни отражает то, что принято называть зрелой личностью с хорошим, плохим или индифферентным характером.

Интерперсональный подход Салливана является хоро­шей основой для понимания тяжелых форм нарушения отношений (шизофрения, аутизм). В терапевтической ра­боте удобно использовать его представления о различных формах Я. Интересными и полезными являются описан­ные им устойчивые формы психической и личностной активности (динамизмы), однако в целом взгляды Салли­вана, насколько я знаю, мало используются отечествен­ным психотерапевтами, особенно вне психиатрии.

Близким к салливановской концепции является интер­субъективный подход, предложенный рядом американских аналитиков [65] в рамках преодоления "отчуждающих тенденций" психоаналитической терапии. Подчеркивая необходимость эмпатического взаимодействия с клиен­том и противопоставляя активную эмпатию классической позиции "бесстрастного зеркала", Д.Этвуд и Р.Столороу полагают фокусом терапии межличностное взаимодейст­вие в форме встречи — особого экзистенциального собы­тия. Это встреча двух различных субъективных миров, по-разному организованных субъективных истин, пред­ставляющая высокую ценность для обоих участников.

Ключевое для данного подхода понятие интерсубъек­тивности заимствовано из работ Э.Гуссерля, рассматри­вавшего ее как особую часть (или структуру) субъекта, бла­годаря которой возможно общение и взаимопонимание различных, непохожих друг на друга индивидов: "Посред­ством интерсубъективности трансцендентальное Я удосто­веряется в существовании и опыте Другого... Другой во мне самом получает значимость через мои собственные воспоминания и переживания" [62, с. 115]. Иными слова­ми, интерсубъективность помогает человеку понять, "как устроены" мысли и чувства других людей при том, что все мы разные и непохожи друг на друга. Это понятие очень важно и для других психотерапевтических школ, в частно­сти, для структурного психоанализа (см. далее, гл. 6).

Этвуд и Столороу соединили эти феноменологические представления с идеями Хайнца Кохута о важности удовле­творения сэлф-потребностей в раннем детстве и в процес­се психоанализа и разработали продуктивную форму тера­пии нарушений, связанных с отчуждением и одиночеством.

О различиях с классической парадигмой сами авторы пишут следующим образом:

"Концепция интерсубъекгивности отчасти является реак­цией на достойную сожаления тенденцию классического пси­хоанализа рассматривать патологию в терминах процессов и механизмов, локализованных исключительно внутри пациен­та. Такой изолирующий фокус не позволяет уделить должное внимание не поддающейся упрощению связанности (engage­ment) каждого индивидуума с другими человеческими суще­ствами и ослепляет клинициста, толкая на запутанные тропы. Мы пришли к убеждению, что интерсубъективный контекст играет определяющую роль во всех формах психопатологии: и психоневротических, и явно психотических" [65, с. 17].

Рассматривая психоаналитический процесс как интерсубъекшвный диалог между двумя жизненными мирами, Этвуд и Столороу связывают его этапы и терапевтические факторы со становлением межпичностного пространства особого типа — интерсубъективной реальностью. Последняя через в процессе взаимопонимания артикулируется, выра­жается в речи (психоаналитическом дискурсе) и способст­вует тому, что пациент узнает и заново переживает те смыс­лы и организующие жизненные принципы, которые были сформированы внутренними бессознательными стремлени­ями. Аналитик может помочь в изменении отдельных сто­рон или свойств субъективной реальности пациента, но при этом исходит из того, что его собственное знание и пони­мание — точно такая же субъективная реальность.

Позицию аналитика авторы интерсубъективного подхо­да определяют как непрерывное эмпатическое исследование, а осознание бессознательных содержаний и процессов происходит с помощью взаимной рефлексии в рамках ин­терсубъективного диалога между терапевтом и клиентом. Ключевую роль в терапии играет анализ трансфера и со­противления. Цель анализа переноса — изучение субъек­тивной реальности клиента по мере ее кристаллизации в интерсубъекгивном поле терапии, а анализ сопротивления позволяет установить моменты травматических срывов в раннем детстве, в ходе которых разрушались значимые для клиента отношения с близкими и любимыми людьми.

Уделяя большое внимание трансферу как особой фор­ме организации опыта, Этвуд и Столороу рассматривают различное понимание переноса, сформулированное в ра­ботах их предшественников, в зависимости от его роли и функций в психоаналитическом процессе. В терапевтиче­ском анализе также полезно различать:

• перенос как регрессию к ранним стадиям психосексу­ального развития;

• перенос как перемещение и навязчивое повторение чувств и переживаний, при котором "пациент смещает эмоции, относящиеся к бессознательной репрезента­ции вытесненного объекта, на его психическую (мен­тальную) репрезентацию во внешнем мире" [65, с.55];

• перенос как проекцию объектных конфликтов на фи­гуру терапевта;

• перенос как искажение объективной реальности в фор­ме ее специфического объяснения и понимания;

• перенос как организующую активность, в рамках кото­рой пациент ассимилирует аналитические взаимоотно­шения и интерпретации и использует их для трансфор­мации личного субъективного мира.

Терапевт, внимательный к возникновению различных форм трансфера, может целенаправленно использовать его динамику для самых разных целей. Например, для того, чтобы прояснить бессознательные желания и потребности клиента, обеспечив для него в то же время возможность морально самоограничивать себя. В рамках организующей активности переноса можно "содействовать адаптации к трудной реальности; сохранить или восстановить ненадеж­ные, склонные к дезинтеграции образы Я и объекты; за­щитно отразить те конфигурации опыта, которые пережи­ваются как конфликтные или угрожающие" [65, с.61].

В ходе терапевтического анализа одна из описанных ранее клиенток, госпожаБ., последовательно проходила через различные формы трансферентных отношений. Сначала она стремилась к навязчивому удовлетворению инфантильных нарциссических потребностей, используя меня в качестве сэлф-объекта, способного подтвердить уникальный характер ее личности, потребностей и стрем­лений. На этой стадии г-жа Б. бурно радовалась во всех случаях, когда замечала, что наши с ней вкусы, ценности и жизненные принципы одинаковы или хотя бы похожи. Она охотно раскрывала свой внутренний мир, пыталась обсуждать со мной свои любимые книги, фильмы, актив­но интересовалась моим прошлым.

Затем произошла сильная регрессия на оральную ста­дию — клиентка страстно желала быть "накормленной" любовью, вниманием и заботой аналитика. В то же время она испытывала сильную тревогу по поводу моего отноше­ния к ней, обесценивала похвалу и отвергала мою поддерж­ку, явно ревновала к другим пациентам. В ходе анализа по­степенно выяснилось, что госпожа Б. спроецировала на отношения со мной мощный конфликт с матерью, став­ший частью ее видения родительской семьи. Госпожа Б. родилась недоношенной, и ее мать (как она сама считает) была уверена в том, что девочка не выживет. Выхаживала ребенка бабушка, и ее образ всегда был для г-жи Б. глав­ным воплощением родительской любви и заботы.

Бессознательные проекции клиентки превратили меня в противоречивую фигуру. Любимая и любящая бабушка была медиком и "простой женщиной", а отстраненная и холодная мать (олицетворявшая интеллектуальные дости­жения) — критикующей и отвергающей. Трансферентный образ аналитика сочетал в себе эти черты, так что клиент­ка в конце концов прибегла к расщеплению. Чем более позитивной была терапевтическая динамика, тем сильнее нарушались отношения интеллектуального сотрудничест­ва со мной, и наоборот — трудности в отношениях науч­ного руководства вели за собой лавинообразный рост нуждающегося в аналитической проработке материала. (Замечу в скобках, что именно на этом примере я убеди­лась в необходимости тщательного соблюдения одного из важных принципов психоаналитической подготовки: пре­подаватель психоанализа ни в коем случае не должен быть аналитиком своих студентов.) В конечном итоге эта про­блема была вскрыта и проработана, и госпожа Б. переста­ла видеть во мне манифестацию родительских фигур.

Однако трансформация субъективной реальности от­ношений переноса была достигнута только в результате бурного конфликта. Г-жа Б., столкнувшись с неуклонно проводимой мною стратегией четкого разделения анали­тических и неаналитических отношений, смогла, нако­нец, уяснить, что участливая доброта терапевта не рас­пространяется на достаточно суровую позицию научного руководителя. Она временно прервала анализ и попыта­лась достичь согласия со мной, активно работая над те­мой своего научного исследования. И лишь значительно позже, научившись не путать трансферентные аспекты наших отношений с объективно заданными отношения­ми субординации, клиентка перестала испытывать труд­ности в общении и продолжила анализ.

Любовь

Разумеется, для зрелой взрослой личности наиболее важными среди различных типов объектных отношений являются отношения дружбы и любви. Существует устой­чивое предубеждение, что психоаналитическое понима­ние любви сводит ее к простому удовлетворению сексу­ального влечения. Нередко приходится слышать, что глубинно-психологические исследования любовной жиз­ни неспособны внести конструктивный вклад в понима­ние тонких, духовных аспектов этой стороны человеческой природы, что психоанализ занимается исключительно извращениями и патологией любовной сферы.

Между тем существует целый корпус аналитических работ, в которых проблемы любви рассматриваются по­дробно и фундаментально, и объектом изучения служат как раз нормальные, естественные любовные отношения, чувства и переживания [см. 29, 31, 42]. Правда, угол зре­ния при этом остается психоаналитическим (классичес­ким, объектным, структурно-аналитическим и т.п.).

Первая и главная особенность такого рассмотрения — это трактовка любви как зрелых сексуальных отношений, в ходе которых происходит обоюдное удовлетворение эроти­ческих желаний. Естественно, принимаются во внимание как биологические (инстинктивные) корни сексуального опыта и поведения, так и психосоциальные и индивидуаль­ные особенности человеческой эротики. Именно своей на­учной объективностью, логикой и беспристрастностью психоаналитический дискурс отчасти противостоит обще­принятым условностям дискурса любви.

Последний является гораздо более мифологизирую­щим, чем кажется на первый взгляд. Еще Платон заме­тил⁴², что два могучих мифа убеждают нас эстетизировать любовь, сублимируя ее в творчестве: сократический миф (согласно которому любовь является источником пре­красных и мудрых речей) и миф романтический: описы­вая свою страсть, можно создать бессмертное произведе­ние — роман, поэму, картину. С того времени было создано бесчисленное множество описаний любви и ее отдельных сторон, форм, разновидностей. Семиологиче­ской вершиной, упорядочивающей эти описания в рам­ках словарно-энциклопедического принципа, являются "Фрагменты речи влюбленного" Ролана Барта [2].

Интересно и показательно, что прекрасным рассказчи­ком любовных историй был сам Зигмунд Фрейд. Полу­ченная им в 1930 году премия имени Гете свидетельствует о высокой оценке литературных аспектов фрейдовского наследия. Образцовыми описаниями перипетий любов­ной жизни являются не только знаменитые случаи (case) в истории психоанализа, но и такие работы, как "Бред и сны в "Градиве" Иенсена", "Типы характера в аналити­ческой практике", "Мотив выбора ларца".

В психоанализе основной миф, структурирующий лю­бовные отношения — это, конечно, миф об Эдипе. Каки­ми бы ни были зрелые сексуальные отношения любящей пары, их бессознательная основа определяется содержа­нием и динамикой основных стадий психосексуального развития (инфантильная сексуальность, латентный пери­од и пубертат). На первой стадии ребенок сначала суще­ствует сам по себе, отрезанный от других — это называ­ют полиморфно-перверсным состоянием; затем он вступает в двойственные симбиотические отношения с матерью;

и, наконец, на эдиповой стадии эти отношения прерыва­ются запретом отца (угроза кастрации).

Мужчины, у которых в детстве плохо складывались эдиповы отношения с отцом, могут развивать инфан­тильную манеру сексуального обольщения женщин. Та­кое поведение иногда называют донжуанством. Характер­ным примером будет случай с клиенткой, которая обратилась за помощью в связи с "общей неустроеннос­тью жизни" (ее собственное выражение). Госпоже Ф. бы­ло трудно сформулировать конкретную жалобу. Первые несколько сеансов она пересказывала свои сны и сама же пыталась их анализировать. Перед этим она прочла кни­гу, посвященную юнгианскому анализу сновидений, так что результаты сводились к одному и тому же заключе­нию: "Судя по всему, процесс индивидуации у меня на­ходится в запущенном состоянии".

В конечном итоге выяснилось, что основную причину своих жизненных неудач (связанных с невозможностью выстроить удовлетворительные отношения с мужчиной, за которого потом можно выйти замуж) г-жа Ф. видит в следующем. Около трех лет она общается с парнем, кото­рого характеризует следующим образом:

К: Он точь-в-точь такой, как в известной песне — "ты мой ночной мотылек, порхаешь, летаешь". Знай себе порхает от подружки к подружке, а когда у него что-ни­будь не ладится, приходит ко мне. Я уже тысячу раз да­вала себе слово гнать его в шею — и не могу.

В ходе работы выяснилось, что у клиентки есть силь­ное навязчивое желание — привести этого парня ко мне, "потому что это ему, а не мне, давно нужен хороший психоаналитик". Я высказала в связи с этим осторожное сомнение и подчеркнула, что одно из главных условий успешной терапии — самостоятельно принятое решение о ее начале.

Наши встречи шли своим чередом. А через какое-то время ко мне обратился молодой человек (назову его X.) и попросил дать ему одну или две консультации, "помочь разобраться в себе". Господин X. рассказал буквально следующее:

К: Знаете, я решил посоветоваться с Вами, потому что время от времени думаю — может быть, я какой-то монстр? Это касается отношений с женщинами. У меня было мно­жество романов — таких легких, ни к чему не обязываю­щих. Ну, знаете, встречаешь девушку, она тебе нравится и видно, что она сама не против. Я никогда над этим особо не задумывался — жизнь есть жизнь. А потом как-то поду­мал — ничего себе, время идет, друзья почти все уже пере­женились. Но так ничего и не стал предпринимать.

Т: Такая легкая жизнь Вам по душе?

К: Да как сказать, не очень-то. Просто я не привык об этом размышлять. А тут так случилось... (мнется). В об­щем, у меня есть одна подруга, постоянная. То есть рань­ше она была... ну, любовницей, а теперь мы скорее дру­зья. Хотя и это тоже осталось. Она меня хорошо понимает, я всегда могу к ней прийти, если что... У меня есть и другие девушки, а эта — правда подруга. В смыс­ле друг, понимаете?

Т: Конечно, понимаю.

К: Ну вот, и я подумал, что если жениться — то скорее всего на ней. Она красивая, мне нравится. Но не только поэтому. Она разумная такая, разбирается в жизни. И тут я понял, что не могу.

Т: Что именно?

К: Да все это всерьез — делать предложение, заводить семью. Вы не подумайте, я не ответственности боюсь, или там того, что семью надо содержать. Просто не могу себе представить — как это. Как-то это все не по мне...

Т: И что же дальше?

К: Короче, я взял и все Алене рассказал. А она мне и говорит — ты, мол, просто псих, и тебе надо к психоана­литику сходить. Ну, я и пришел.

Инфантилизм г-на X. был вполне очевидным. В то же время налицо был неподдельный интерес к терапии, от­крытость и желание разобраться в себе. Госпожа Ф. (та самая Алена) перестала приходить на терапию — судя по всему, ее цель (привести X. к психотерапевту) была до­стигнута.

В ходе работы с этим клиентом выяснилось, что X. бес­сознательно наслаждался инфантильной зависимостью женщин, с которыми у него были романы. Причем он "коллекционировал" преимущественно дам, которые бы­ли постарше и более социально зрелыми (материнские фигуры). После того, как г-н. X. в ходе анализа сумел по­нять и проработать свои бессознательные эдиповы моти­вы (соревнование с отцом за любовь матери и влечение к женщинам, провоцирующим его на нарушение социаль­ных запретов), у него установились устойчивые взаимо­отношения с Аленой Ф. К настоящему моменту они уже два года живут в гражданском браке.

В процессе развития примитивное первичная инфан­тильность замещается нарциссической любовью, после че­го вступает в сипу второй период (форма) сексуальности. На данном этапе (латентном) защитные функции вытесне­ния и подавления позволяют индивиду отделить себя от состояния инфантильной сексуальности. Таким образом, латентный период является антитезисом по отношению к инфантильной сексуальности, противостоит ей.

На третьем, пубертатном этапе происходит возврат вы­тесненного состояния инфантильной сексуальности в связи с осознанием половых различий и началом сексу­ального экспериментирования. Последнее отчасти обус­ловлено примитивным этапом развития, когда индивид был свободен в выборе сексуального объекта безотносительно к его полу. При этом подросток (юноша или де­вушка) испытывают меньшие ограничения в выборе объ­екта по сравнению со взрослыми, так как свойственные им влечения еще не прошли закономерный для нормаль­ного (конвенционального) человека путь от ауто-эротического субъекта сексуальности к "альтруистическому" акту социальной репродукции, в котором сексуальное влечение начинает служить функции продолжения рода.

Становление зрелой сексуальности в типичном случае предполагает последовательное достижение двух целей, связанных между собой. Первая касается индивидуализи­рованных форм удовлетворения эротических желаний, вторая — выбора сексуального объекта (партнера).

Эротическое желание, по мнению ведущего современ­ного психоаналитика Отто Кернберга, характеризуется, во-первых, стремлением к близости и слиянию с объек­том, в который проникаешь (вторгаешься) и который, в свою очередь, вторгается и овладевает тобой; во-вторых, идентификацией с сексуальным возбуждением партнера и оргазмом, удовольствием от двух дополняющих друг друга переживаний слияния; и в-третьих, чувством вы­хода за пределы дозволенного, преодолением запрета на сексуальный контакт, происходящего из эдиповой струк­туры сексуальной жизни [29]. Говоря о действиях, сопро­вождающих удовлетворение эротического желания, Кернберг пишет:

"Это стремление к близости и слиянию, подразумеваю­щее, с одной стороны, насильственное преодоление барьера и, с другой — соединение в одно целое с выбранным объек­том. Сознательные или бессознательные сексуальные фанта­зии выражаются во вторжении, проникновении или овладе­нии и включают в себя соединение выпуклых частей тела с естественными впадинами — пениса, сосков, языка, пальцев вторгающейся стороны, проникающих или вторгающихся во влагалище, рот, анус "принимающей" стороны. Получение эротического удовольствия от ритмических движений этих частей тела снижается или исчезает, если сексуальный акт не служит более широким бессознательным функциям слияния с объектом. Роли принимающего (container) и отдающего (con­tained) не следует смешивать с маскулинностью и фемининностью, активностью и пассивностью. Эротическое желание включает фантазии активного поглощения и пассивного со­стояния, когда в тебя проникают, и наоборот" [29, с.40].

У большинства клиентов с сексуальными проблемами существует типичный страх, связанный с воплощением подобного рода бессознательных фантазий. Причем пуга­ющими являются не эротические привычки сами по се­бе, а именно бессознательная детерминация последних, их скрытая от сознания связь с ранними (преэдиповыми) формами удовлетворения влечений. Получение доступа к соответствующей информации (самое простое — посове­товать прочесть фрейдовские "Три очерка по теории сек­суальности") существенно снижает такой страх.

Для зрелой сексуальной любви также характерна иде­ализация партнера, его личности и тела. Эротическая идеализация (проекция Я-идеала на любовника или лю­бовницу) повышает самооценку и степень удовлетворен­ности отношениями, создает ощущение гармонии. Фрейд полагал, что такая идеализация необходима для преодо­ления первичного состояния мастурбаторной сексуально­сти (влечения к себе), она представляет собой необходи­мое повышение ценности сексуального объекта:

"Высокая оценка распространяется целиком на тело сек­суального объекта и охватывает все исходящие от него ощу­щения. Такая же переоценка распространяется на психичес­кую область в целом и проявляется как логическое ослепление (слабость суждения) По отношению к душевным качествам и достоинствам сексуального объекта, равно как и готовность поверить всем его суждениям. Доверчивость люб­ви становится, таким образом, важным, если не первейшим источником авторитета" [108, vol.5, p. 11 б].

Большинство психоаналитиков склонны считать, что зрелая объектная любовь — это своеобразная попытка возврата к утраченному состоянию нарциссизма. Полная объектная любовь (анаклитического типа, т.е. к человеку, отличному от меня и потому привлекательному) свиде­тельствует о переоценке детского нарциссизма и перено­се либидо к сексуальному объекту. Эта позитивная переоценка сексуальности обусловлена специфическим со­стоянием влюбленности, невротически-компульсивного принуждения, посредством которого "обедневшее" эго отказывается от либидо в пользу объекта любви. Для взрослой личности объект любви репрезентирован иде­альным образом партнера, служащим заменой утраченно­го нарциссизма через идеализацию. Человек полагает, что "если я не совершенен, то мне, по крайней мере, позво­лено иметь отношения с тем, кто может быть соверше­нен". Однако этот совершенный Другой — всего лишь за­мена раннего идеализированного отношения с матерью

Фрейд замечает, что представительницы женского пола имеют тенденцию отказываться от этой анаклитической формы любви и оставаться фиксированными на нарцис­сическом уровне: "У женщин появляется самодостаточ­ность, компенсирующая социальные ограничения в са­мостоятельном выборе объекта. Строго говоря, женская любовь обусловлена только интенсивностью, с которой ее любит мужчина; при этом желание женщины относит­ся не к самой любви, но к желанию быть любимой; и расположение завоевывает тот мужчина, который выпол­няет это условие" [108, vol.10, p. 70]. Женщина стремит­ся занять положение объекта желания. Иными словами, здесь основоположник психоанализа утверждает, что женщины могут любить себя, только находясь в мужской позиции. Феминистки до сих пор яростно оспаривают этот тезис, однако наблюдение Фрейда, по большому счету, весьма справедливо.

Принято считать, что женщина демонстрирует мужчине утраченное состояние его собственного нарциссизма. "Очевидно, нарциссизм притягателен для тех, кто в какой-то степени отказался от него, но не удовлетворен и объект­ной любовью; обаяние ребенка заключается в значитель­ной степени в его нарциссизме, его самодостаточности и недоступности" (там же). Для большинства мужчин жен­ская нарциссическая позиция в любви выглядит самодо­статочной, непонятной и потому весьма привлекательной.

Такие нюансы, обусловленные различными формами нарциссизма у влюбленной пары, могут создавать массу трудностей, приводить к обидам, ревности, взаимному непониманию. С другой стороны, тонкая материя любов­ного чувства не может существовать без подобного рода невысказанных, недосказанных, утонченно-причудливых моментов. Влюбленные любят разбирать и исследовать их сами, это может превратиться в весьма эротическое заня­тие, предваряющее близость. Так что какую-то часть бес­сознательных компонентов объектной любви можно и должно оставлять без аналитического вмешательства.

Любовь в анализе — особая проблема. Отношение, скры­вающееся за индифферентным понятием "трансфер" в большинстве случаев есть отношение любовное (если, ко­нечно, трансфер позитивный).Не будет преувеличением сказать, что гениальная догадка Фрейда о природе симпа­тии, возникающей у пациента к врачу (см. с. 48 наст. кни­ги) определила всю дальнейшую судьбу психоанализа. Идея превратить трансфер из одиозной помехи в ведущий фактор психотерапевтического лечения оказалась не просто плодо­творной — она была и остается одним из главных "изобре­тений" человеческого разума в гуманитарной сфере.

Психотерапевты различных направлений (кроме, разу­меется, психоаналитического) склонны обходить молча­нием моменты, связанные с эротическими компонентами терапии. Даже работы авторов, в той или иной степени знакомых с аналитической парадигмой (К.Витакер, К.Ро­джерс, И.Ялом), изобилуют примерами нарушения прин­ципа воздержания⁴³. Нейтральность в качестве позиции аналитика предполагает постоянное внимание к трансферентным и контртрансферентным чувствам, необходимое для успеха терапии. Это позиция, равноудаленная от тре­бований Оно, Я и Сверх-Я. Клиент может рассчитывать на то, что аналитик будет ориентироваться на его воз­можности, а не на собственные желания, и не станет приписывать пациенту свои ценности.

История и теория психотерапии, равно как и мой лич­ный опыт работы, показывают, что стоит внимательно и настороженно отнестись к любой форме терапевтической работы, заканчивающейся идеализацией или любовью. Еще Фрейд заметил, что невротики часто пытаются иде-

ализировать аналитика, защищаясь от потери собственного достоинства и нарциссизма:

"Это имеет особое значение для невротика, Я которого ума­ляется из-за чрезмерной привязанности к объекту и не спо­собно достичь своего идеала. Тогда он возвращается к нарцис­сизму, избавляясь от расточительного расхода либидо. Нарциссический тип выбора сексуального идеала предполага­ет наличие у последнего качеств, которые для самого невроти­ка недостижимы. Это и есть излечение через любовь, которое он обычно предпочитает аналитическому" [108, vol.10, p. 81].

Здесь Фрейд противопоставляет идеализирующее нар­циссическое лечение любовью правильному аналитичес­кому процессу. Идеализируя аналитика, невротик пыта­ется преодолеть собственную несостоятельность. Фрейд настаивает, что аналитический процесс есть полная про­тивоположность тенденции к идеализации, он основан на фундаментальной "де-идеализированной" любви и вы­нуждает аналитика противостоять желанию стать идеалом для своих пациентов.

Терапевт, утверждающий себя в позиции Я-идеала клиента, просто меняет у него одну невротическую зави­симость на другую. "Если лечение до известной степени помогло пациенту осознать вытесненное, часто наступает неожиданный успех, состоящий в том, что больной отка­зывается от дальнейшего лечения и выбирает объект люб­ви, предоставляя завершение лечения влиянию жизни с любимым человеком. С этим можно было бы примирить­ся, если бы не опасность удручающей зависимости от этого нового спасителя в беде" — пишет Фрейд в статье "Введение в нарциссизм" [108, vol.10]. Мне пришлось на­блюдать один такой случай.

Молодая женщина активно заинтересовалась глубин­ной психологией. Этот интерес совпал с началом профес­сиональной карьеры и в значительной степени был обусловлен влюбленностью в коллегу, чуть более продви­нутого в этой сфере. В служебных и личных отношениях с ним, включавших изучение и "дикую" практику психо­анализа, развился интенсивный положительный перенос, наличие которого отмечали все окружающие. Сама же госпожаЦ., периодически устраивая дискуссии на тему "Нет, вы скажите, чем любовь от трансфера отличает­ся?", в конечном итоге решила, что ничем.

Она развелась с мужем и стала жить с упомянутым коллегой. Ее психологическая зависимость от этих отно­шений была столь сильной, что превратилась в препятст­вие для профессиональной карьеры обоих. Коллега, в свою очередь пытавшийся самоутвердиться в смешанной роли аналитика и Я-идеала, начал совершать все более серьезные ошибки в своей профессиональной деятельно­сти. В конечном счете, он не сумел вовремя заметить прогрессирующий трансфер у одной из своих клиенток, в результате чего у той случился психотический срыв. Профессиональная несостоятельность сильно идеализи­руемого г-жой Ц. партнера стала предметом публичных пересудов. В результате она и ее возлюбленный перессо­рились с большинством коллег и вынуждены были сме­нить место работы.

Завершая настоящую главу, я хочу заметить, что в ней рассмотрены лишь основы, азы теории объектных отно­шений. Эти общие представления могут сориентировать психотерапевта в выборе подходящей модели для пони­мания природы и сущности межличностных трудностей и проблем клиента, подобрать для них подходящий язык описания. Я убедилась, что в разговоре с клиентами пси­хоаналитические и иные научные термины можно сво­бодно употреблять в роли метафор — следует только в об­щих чертах объяснить их значение. Что же касается более тонких различий в терминологии и теоретических пред­ставлениях, то их анализ поможет психотерапевту выра­ботать более ясное понимание глубинных психических процессов и переживаний.