Демон разрушения в человеческой душе
Мы, старшее поколение, зачастую мечтаем обрести в младшем поколении свое отражение – облагороженное, осовремененное, «апгрейденное», но все-таки похожее. Мы, честно говоря, не очень-то помним, каковы были мы в их годы, но, по законам психологической защиты, избавляющей нас от неприятных воспоминаний, издалека все выглядит мило и душевно. Почему бы и не повторить эти прекрасные времена на фоне высоких технологий? И пусть наши дети постараются полюбить тот стандарт мышления, который так симпатичен нам. Да, это один из вариантов авторитарного обращения с близкими, но мы стараемся об этом не думать. Или объясняем необходимость «жесткого подхода» своим выдающимся жизненным опытом: мы, дескать, точно знаем – потом, с годами «станет будет лучше» - для страны, для потомков, для мировой культуры. И заодно не замечаем, как сами себе создаем проблему – ту самую, которую долго изживали.
А сделали ее нам… наши родители. Ведь у поколения шестидесятых, которое было нашим общим наставником, имелись два основных средства освоения действительности – романтизм и нонконформизм. И они их нам вручили от доброты душевной, всерьез предполагая: это – лучшее, что у них есть. А мы, согласно эстафете поколений, приняли – пусть формально – и понесли дальше, нашим детям. Так ли эти «приобретения» полезны, как кажется? Так ли они актуальны, как нам хочется? Пожалуй, стоит детально рассмотреть, что когда-то предлагали нами что стоит предложит им, нашим наследникам.
Среди этих «предложений» неизбежно присутствуют «обманки» – соблазнительные, но опасные идеи, с массой «побочных эффектов», разрушающих личность. И многие прячутся в пышную упаковку «культурной традиции» - как уже упоминавшийся романтизм. Тем более, что в качестве художественного направления романтизм имеет чрезвычайно привлекательное «лицо» - многосторонний, плодотворный, темпераментный. Но в качестве идеологической «обманки» он примитивен и одновременно коварен. Почему? Да потому, что незатейливо играет на чувстве тревожности, используя психологические потребности большинства людей - «обожествление героя»[54] и поиск «волшебного помощника»[55]. Инстинктивное напряжение снижается, тревожность уходит, но самостоятельность и независимость суждения сводится к минимуму. О какой свободе выбора может идти речь, когда идеалы и герои служат для сознания прямо-таки нерушимой рамкой? Тут сам не заметишь, как твое видение мира превратится в игольное ушко или в оптический прицел.
Говоря о лидерах-пророках, чьи разглагольствования с одинаковым успехом оболванивают и младшее, и старшее поколение, мы уже касались причин «эпохального» стремления «одуреть во имя чего-нибудь великого». Но и отсутствие высоких (альтруистических или эгоистических) целей не избавляет человека от потребности понизить «уровень содержания» самостоятельного мышления в своем сознании. Отчего? Да оттого, что самостоятельности неизбежно сопутствует ответственность. Как говорил шекспировский персонаж Шейлок: «На голову мою - мои дела!»[56] И свое независимое мнение, в большинстве случаев, приходится защищать и от правых, и от левых, и от сочувствующих. Стереотипизированное мышление, равнение на героя и надежда на волшебного помощника сильно облегчают «земные тяготы». Правда, результат, мягко говоря, непредсказуем – как оно всегда бывает, если без карты бредешь по бездорожью, надеясь на удачу или вовсе на чудо.
Причинами подобного неверия в свои силы, обращения к помощниками и героям – и все это на фоне общего «усреднения» восприятия – становятся наши внутренние потребности: в эмоциональном допинге, в подавлении аномии, в психологической разрядке… А в качестве внешних причин выступает… правильно, романтизм. Он на протяжении двух столетий формирует образ так называемой «славянской души», основным наполнением которой служит… истерия. А также садомазохистский комплекс. Литературным воплощением загадочной славянской души отлично послужит «молодая девица Елизавета Расторгуева, не нашедшая еще себе занятия по вкусу», и оттого, «когда в доме появлялся новый человек, она зазывала его к себе, и начинался головокружительный разговор, весь построенный на остриях и безднах, причем она выпытывала – нет ли у ее собеседника жажды к преступлению? способен ли он, например, убить? не ощущает ли в себе «самопровокации»? – это свойство она считала признаком всякого замечательного человека… В общем, это была неудовлетворенная девушка и все ждала каких-то «переворотов», «кошмарных событий», которые сделают жизнь увлекательной, такой, чтобы жить во весь дух, а не томиться у серого от дождя окошка»[57].
Ожидание «переворотов» и «жизни во весь дух», без сомнения, не может считаться признаком зрелой индивидуальности.
Взрослая личность не ждет жизни, а живет – хорошо ли, плохо ли, но живет.
Было бы странно застыть на стадии «неудовлетворенности» пополам с демонстративной тягой к суициду – да так и провести весь свой век. Но с другой стороны, подобная «заморозка» сильно экономит ресурсы, необходимые для развития самостоятельного и деятельного образа жизни. Можно сидеть, сидеть у того самого окошка, а однажды как-нибудь поддаться «самопровокации» – и в бездну головой! Без размышлений и сомнений. Уж переворот так переворот. Елизавета Киевна Расторгуева, персонификация мятущейся славянской души, одобрила бы и прослезилась.
Бывает, что эти незрелые ожидания оформлены в виде протеста – против чего угодно. Хотя по большому счету, инфантильная личность протестует против жестокости окружающего мира и несовершенства мироздания вообще. Экстернализация[58] в виде нонконформизма присуща люмпенизированной – или еще молодой - части населения. Верно сказал юморист Владимир Колечицкий: «Вы не имеете ничего против или вы против, потому что ничего не имеете?» - и в самом деле, пока человеку нечего терять, он всей душой приветствует радикальные перемены. Молодежи часто требуется лишь повод для того, чтобы примкнуть к экстремистам политического, спортивного или художественного толка.
Есть шанс, что со временем экстремизм пройдет. Все, что удастся «вплести» в ткань культуры, останется будущим поколениям, а сиюминутные эмоциональные «выбросы» уйдут в небытие. Но это – идеальный исход. Множество людей так навек и увязнет в трясине спонтанной психологической разрядки, не контролируемой ни разумом, ни опытом. А в качестве оправдания приплетет вереницу фантазий на тему «За то, что мир жесток и груб, за то, что Бог не спас». Мол, я не смог себя отстоять, весь мир против меня, я в корне не согласен со всем, что мне предлагают, я вообще предпочел бы уйти по-английски, а вернее, по-ирландски: ни с кем не попрощавшись, но чтобы после хлопка закрывшейся двери прогремел взрыв – и наступила тишина! Пусть все начнется с чистого листа – авось вдругорядь лучше получится.
Так рассуждают не только подростки в тяжелом приступе негативизма, но и люди вполне дееспособные – дееспособные согласно паспортным данным. Плохо дело, если фантазеру/фантазерке никто не объяснил – деликатно, но твердо: все это бредни, восторженные или депрессивные, но одинаково деструктивные.
Уничтожая себя, разрушая свою (или чью-нибудь еще) жизнь, нельзя доказать ценность собственной личности.
Максимум, на что можно рассчитывать после саморазрушения: со стороны знакомых – саркастическое «Вот дурак/дура!»; родные и близкие, не в пример дальним, будут не сплетничать, а страдать и убиваться всерьез – и что? В этом состоит твоя цель, эфирное ты созданье? Нет, конечно, не в этом. Здесь мы видим не цель, а предчувствие. Молодым свойственно чувствовать страх перед долгой «дорогой жизни», хотя в конце ее человека, вероятно, ожидают не только разочарования, но и награды. И все-таки вступить на эту дорогу не так просто, как описывает «Даодэцзин»: «путь в тысячу ли начинается под ногами». Ощущение дальности и трудности путешествия вызывает желание избавиться от опасных ситуаций с помощью разных психологических игр. Притом, что все выигрыши – преимущества, извлекаемые в ходе игры – сводятся, главным образом, к экстернализации.
При таких взаимоотношениях личности и действительности и возникают разные фикции и фантазии[59]. З. Фрейд писал: «Остается факт, что больной создал себе такие фантазии. И этот факт имеет для невроза вряд ли меньшее значение, чем если бы он действительно пережил содержание этих фантазий. Эти фантазии обладают психической реальностью в противоположность материальной, и мы постепенно научимся понимать, что в мире неврозов решающей является психическая реальность». Если человек удаляется в «психическую реальность», ему грозит целый список неврозов и психозов. Словом, все происходит по законам сказки: чем дальше, тем страшнее. Чем дальше индивидуальность от реальности, тем страшнее ему возвращаться и адаптироваться в этой недружелюбной реальности. Но если человек психически здоров, он, кряхтя и постанывая, вернется в этот мир и пойдет по упомянутому «пути в тысячу ли».
Естественно, и нормальный человек подвержен нервным срывам. И не стоит свято верить: адекватная личность, погрязнув в семейных неурядицах, трудовых конфликтах или моральных дилеммах, нипочем не станет падать на рельсы, ходить с топором на старушек, травиться сулемой. Может и не станет. А может… Под давлением обстоятельств не каждый остается нормальным и адекватным. Группу риска, как назло, составляют люди душевно тонкие, чувствительные, с ярким воображением, но с нестойкой психикой. А под непрерывным «романтическим прессингом» происходит перерождение архетипа героя[60] в другой подвид – в героя-мученика. Этот архетип органично сливается с инфантильным воображением в следующей прекрасной картине: вот лежит покойный идеалист в гробу, бледный и элегантный, вокруг гроба теснятся рыдающие близкие, недругов покойного дико терзает совесть, все, кто при жизни недооценил, недолюбил, недохвалил, теперь скорбные речи произносят, жалеют о невосполнимой потере… Опять же красивым дополнением к ранней смерти выглядит неумеренное славянское «питие», дабы заглушить грусть-тоску – о судьбе России, например. Можно также писать стихи и песни, сидеть на игле и дебоширить в местах общественного пользования. Или влюбиться безнадежно, никому ничего не сказать и зачахнуть, будто неполитая лилия.
Даже смирившись с повседневностью и приняв рутину обыденного существования, фантазер регулярно изводит окружающих своими депрессиями, нотациями или пафосными декларациями типа «Не верь, не бойся, не проси!». Если фантазеру меньше тридцати лет – пусть его. Для молодых подобные «капризы» – отличная возможность потешить инфантильную и нервную часть своего «Я», стосковавшуюся по одинокому, но всеми любимому защитнику Добра и Правды. Кто-то воображает, что «герой» где-то поблизости и вот-вот предложит свое покровительство. Кто-то и сам не прочь стать «героем» и даже супергероем, вооруженным новейшими (или древнейшими) технологиями. Выбор широк: для тех, кому не претит разгуливать в колготках, - благородный разбойник типа Зорро или Робина Гуда; для любителей верховой езды и быстрой стрельбы – все персонажи Джона Уэйна; для отчаянных ловеласов – Бонд, Джеймс Бонд; для тех, у кого ничего святого, - Остин Пауэрс, чучело-2. Если идентифицировать себя с «героем», жизнь уже не выглядит такой беспросветной.
Кстати, дорогие родители! Не забывайте: вышеописанный персонаж – не обязательно представитель именно младшего поколения. С тем же успехом это может оказаться особа далеко за сорок – и весьма далеко. Как уже говорилось, острой формой романтизма массово страдают шестидесятники, воспитавшие не одно поколение достойных преемников. Их «флюиды», если так можно назвать стереотипы мышления, не могли пройти мимо нас, даже если мы и посмеивались (да и сейчас посмеиваемся) над старыми физиками-лириками, которые из года в год вдохновенно поют плохие стихи, положенные на три аккорда, а потом мрачно решают глобальные проблемы нравственно-экологического характера. Как будто и моральные нормы, и парниковый эффект зависят от их усилий.
Шаблоны поведения в большей степени - плод многократного повторения, а не сознательного выбора.
И на этой особенности держится «эстафета поколений», несущая из века в век многое такое, о чем стоило бы забыть. Чтобы сделать этот процесс передачи информации более осмысленным, надо разобраться в себе – в своих представлениях и поступках, а не действовать «как всегда», потому что, видите ли, «все так делают». Поэтому перед тем, как искать инфантильные или истерические проявления в поведении своего отпрыска, проверьте: как лично у вас обстоят дела с изживанием атавизмов романтизма?
Притом не стоит воображать себе всякие ужасы и искоренять в домашней библиотеке творения русских классиков и западных фантастов. Проблемный «уход в грезу» начинается не с них – они лишь средство психологической защиты. Причиной ухода становится и неприятие реалий, и инфантильность мышления, и «романтический прессинг». О последнем хотелось бы добавить: что все мы – каждый по-своему – испытали влияние старого, доброго (но несколько глуповатого) романтизма. А ну-ка вспомните, как романтическая традиция трактует процесс взросления? Верно, как «общее понижение качества» личности: дескать, был такой бескорыстный, великодушный, отважный борец – а стал такой алчный, себялюбивый, трусоватый мещанин. Вот несчастье!
Не соглашайтесь. Твердо стойте на позициях разумного эгоизма: никакого несчастья в том, что человек перестал рваться на амбразуру, нет. Целее будет. А «руководящие структуры», привычные к лозунгу «В жизни всегда есть место подвигу!», пусть привыкают к мысли, что большинство людей стремится держаться подальше от этого места. В конце концов, амбразуру можно заткнуть не только пушечным мясом. Родители – и тем более матери взрослых сыновей – не могут с нами не согласиться. В общем, жертвенность и самоотречение во имя великих истин необходимо ограничивать и контролировать. Как и романтические порывы.
То, что в юном возрасте на «вершине» системы ценностей помещается «половодье чувств» - это норма.
Эмоциональная сфера «расцветает» именно в юные годы, а рациональное мышление «шлифуется» всю жизнь.
Поэтому и любовь, и идеализм, и самопожертвование в юной натуре доминируют, но по мере взросления и развития индивидуальности их «содержание» в характере несколько понижается. Вдохновенный, красивый образ «великого подвига» исчезает, на его место приходит более адекватное представление о неприятных последствиях и болезненных ощущениях, сопровождающих подвиг как таковой. Любовь тоже смещается от центра эмоциональной жизни к периферии – есть же другие радости, помимо любви! Короче, в бескорыстные чувства юного существа вмешивается растущий эгоизм зрелой личности, которой есть что терять при совершении акта самопожертвования.
Это неизбежный, а главное, позитивный процесс. Если человек хорошо представляет последствия своего поступка, то, значит, он способен минимизировать потери, сохраняя результативность. Иначе всяческие «побочные эффекты» придется разгребать родным и близким «спонтанного героя»: возить фрукты в больницу (передачи в Матросскую Тишину, лекарства от депрессии, деньги в долг), искать ему врача (другую жену, новую работу, съемную квартиру), учить его жить в мире и согласии с собой и окружающими, а не лезть на баррикады по любому поводу…Только благодаря рациональному мышлению, планированию и прогнозированию своих поступков человек «дотянет» до момента воплощения «светлой мечты» в жизнь. Глядишь, и увидит, как великие истины приоткроют завесу тайны и начнут приносить человечеству дивиденды.
Кто-то может принять все вышесказанное за призыв «к немедленным действиям». Выходит, ребенка нужно избавить от этих «пережитков созревания»? Недрогнувшей рукой вывести на большую дорогу (нет, это звучит как-то двусмысленно), то есть в большой мир – и показать все как есть, во всей неприглядности? И жестко вернуть на земную поверхность, чтобы в облаках не витал? Чтобы поскорее стал взрослым, самостоятельным, разумным и циничным? Опять что-то не то… В общем, полярные варианты – жизнь в грезах или жизнь в грязи – не слишком хороши, когда приходится выбирать мироощущение для любимого детища. А для выполнения задачи нужно основательно поработать над собой - и не только юному энтузиасту. Его родителям тоже придется внести серьезную лепту.
Глава 4. Индивидуальность «в движении»