О закономерности развития языков

Изучение развития языков возможно лишь постольку, поскольку
факты сохранения старого и введения нового представляются
закономерными.

Есть два вида сохранения старого и введения нового. Один из них касается звучащей материи, служащей для языкового выраже­ния, со стороны звучания и артикуляции; это область фонетики. Другой связан с выражаемым смыслом; это область морфологии (грамматики) и лексики (словаря).

Правила, по которым сохраняются старые и вводятся новые моменты произношения, называются фонетическими законами. Если какая-нибудь артикуляция сохраняется в одном слове, она сохраняется также во всех словах того же языка при одинаковых условиях. Так, закрытое и «народной латыни» сохраняется в италь­янских словах nudo — голый, duro — твердый, fusto — ствол и во всех подобных словах; во французских же словах пи, dur, fêt и подобных оно переходит во фр. u (ü). В тот момент, когда нововведение появ­ляется, оно иногда обнаруживается сперва только в некоторых сло­вах, но, поскольку оно касается способа артикуляции, а не того или иного слова, оно вскоре распространяется на все случаи, и для тех больших периодов, которые изучает сравнительная грамматика, неприметны эти колебания первых поколений при введении нов­шества. Было время, когда древние индоевропейские р, t, k превра­тились в германском в ph, th, kh, т. е. в р, t, k, отделенные от после­дующей гласной придыханием; в таких смычных с последующим придыханием смык бывает слабый; он был устранен, и в результате в германских языках появились f, Þ, х (х обозначает здесь гутту­ральный спирант, т. е. фонему того же качества, как современное немецкое глухое ch); следовательно, существовал ряд германских поколений, для которых р, t, k были непроизносимы, и действитель­но, индоевропейские р, t, k, начальные или между гласными, в гот­ском языке никогда не отражаются через р, t, к, а всегда через f, Þ , h (или соответственно через звонкие đγпри определенных уcловиях). Таков принцип постоянства фонетических законов, что точнее было бы называть регулярностью

фонетических соответствий.

Эта регулярность часто полная. Если латинскому octo соответ­ствует французское huit, итальянское otto и испанское осhо—-

* 373

13* В. А. Звегинцев

восемь, в тех же языках старому nocte(m) соответствуют nuit, notte и noche—ночь. Если лат. factum соответствуют фр. fait, ит. fatto и исп. hecho — сделанный, таким же образом соответственно лат. lacte мы имеем фр. lait, ит. latte, исп. leche — молоко. Кто знает, что ит. figlia, фр. fille(из лат. fllia) соответствует исп. hija —дочь, догадывается, что ит. foglia, фр. feuille (из лат. folia) соответствует исп. hoja— лист, ибо судьба лат. i здесь та же, что в ит. filo, фр. fil, исп. hilo от filum — нить, а судьба ǒ та же, что в ит. voglia, фр. veuille из древнего *voliat.

Еcли бы не привходило никаких других факторов, можно было бы, зная фонетические соответствия, выводить из данного состояния языка его состояние в последующий момент, кроме, конечно, изме­нений грамматических и лексических. Но в действительности это не так. Количество всех особых факторов, которые, не нарушая дейст­вия фонетических законов, затемняют их постоянство, безгранично; необходимо отметить здесь важнейшие из них.

Прежде всего формулы фонетических соответствий приложимы, как .явствует из их определения, только к артикуляциям, точно сравнимым между собою. Слова, имеющие особое произношение, поэтому отчасти не подчиняются их действию. Так, детские слова вроде папа, мама и т. п. занимают особое положение. Термины веж­ливости и обращения подвергаются таким сокращениям, что стано­вятся неузнаваемы: фр. msyö не представляет регулярного фонети­ческого изменения сочетания mon sieur; то же относится ко всем словам, на которые достаточно намекнуть, чтобы они были поняты» и которые поэтому нет надобности артикулировать со всею отчет­ливостью; др.-в.-нем. hiutu (нем. heute — сегодня) не есть нормаль­ное отражение сочетания hiu tagu — этот день. Как общее правило, тот же звуковой элемент более краток в длинном слове, нежели в коротком (a во фр. pâtisserie — пирожное, короче, чем в рâte — пи­рог), более краток во второстепенном слове предложения, нежели в главном; поэтому и изменения их могут быть различны. Некоторые артикуляции, как артикуляция г, склонны предвосхищаться (на­пример, во фр. tresor из лат. thesaurum — сокровище) или перестав­ляться (например, в новогреч. πρικός из πικρός — горький), причем не всегда возможно свести такие изменения к общим формулам, так как они могут зависеть от особой структуры или от специальных условий употребления тех слов, в которых они встречаются. Другие же арти­куляции длятся слишком долгое время; так, небная занавеска, опу­щенная при произнесении n в нем. genug — довольно, остается в том же положении, в результате чего это слово диалектально звучит genung, и т. п. Бывают также действия на расстоянии: лат. с перед e и i дает в совр. французском языке s (пишется с), например в сер — лоза, cil — ресница, cendre — зола, cire — воск, а перед а дает š (пи­шется ch), например в char — повозка, cheval — лошадь, choc — толчок, chantier — мастерская, но начальное с лат. circare ассими­лировалось внутреннему с перед а, и по-французски получилось chercher — искать. Фонетическое новшество является обычно ре-

зультатом совместного действия нескольких различных и самостоя­тельных факторов; сочетание этих факторов иногда настолько слож­но, что встречается только в одном слове.

Далее, изменения могут просходить отассоциации форм; так.

в аттическом, где интервокальное σ исчезает, такие формы, как гр.έτιησα — я почтил, έλυσα — я развязал и подобные, не объясняются непосредственно, но, поскольку такие формы, как έδειξα —
я указал, έτριφα — я растер, έσχισσα (έσχισα ) — я разорвал, вполне
допустимы, окончание –σα могло сохраниться в формах
έτίμησα, έλνσα и подобных. Это называется изменениями по аналог и и. Таким образом, на сцену выступает смысл и нарушает регулярность фонетического отражения; морфология и лексика взаимодействуют с фонетикой.

Наконец, некоторые отклонения вызываются заимствованиями. Так, в Риме старое ou nepexoдит в ūu, а старое *dh после и переходит
в b перед гласной; лит. raudas, гот. rau гs, др.-ирл. rūad — красный
и т. д. должно было бы, следовательно, соответствовать *rūbus, но
в других латинских говорах оu переходит в o, например в Пренесте.
Поэтому rōbus, во всяком случае в отношении своего ō, не есть римское слово. В некоторых латинских говорах *dh между гласными
дает f; отсюда rufus. Ожидаемое римское слово *rūbus непосредст­
венно не засвидетельствовано, но оно отражено в производных
rūbigō (наряду с rōbigō) — ржавчина и rūbidus — (темно)красный.
Когда исторические условия вызывают много таких заимствований,
фонетика языка становится в конце концов непоследовательной;
так дело обстоит с латинским языком, включающим много сабинских
элементов, а из современных языков — с английским, в образовании
которого участвовали разные диалекты, в том числе и древнесеверный
(древнескандинавский), а также значительные элементы романской
лексики. Другим источником расхождений являются в историческую эпоху заимствования из письменного языка; так, французский
язык множество слов усвоил из латинской письменности. Например,
лат. fragilem — хрупкий дало во французском frêle, а впоследствии
из латинской письменности заимствовано было то же слово в виде
фр. fragile. И трактовка этих заимствований различна, смотря по
эпохе; так, начальная согласная слова caritas, заимствованного
весьма рано французским языком, трактована в charite — милосердие так же, как в традиционном слове cher — дорогой, тогда как
та же согласная слова canticum, заимствованного позже, передана
во фр. cantique — песнопение не так, как в традиционном французском chanter — петь из лат. cantare. Эта последняя причина расхождения, существенная для нового времени, не действует в отношении
доисторических периодов, рассматриваемых сравнительной грамма­
тикой.

Чем более углубляем мы свое исследование, тем более мы убеж­даемся, что п о ч т и у каждого слова своя собст-_венная и с т о р и я. Но это все же не мешает вскрывать и определять те изменения,

которые, как например передвижение

373

французски под влиянием tu aimes — ты любишь, il aime (t) - он любит стали говорить в 1-м лице j'aime-—я люблю вместо прежнего j'aim (отражающего лат. аmo), все глаголы того же спряжения полу­чили также -е в 1-м лице: распространение -е на первое лицо является морфологический закон. Морфологический

согласных в германском или армянском, охватывают арт'икуляционную систему в целом. НИЧТО ИЗО ВСеГО ЭТОГО Не ПрОТИВОреЧИТ принципу постоянстава фонетических законов, т. е, изименений, затрагивающих артикуляцию безотносительно к тому

цию

безотносительно к смыслу; этот принцип сводится только к тому что, когда при усвоении языка младшими поколениями какой-либо артикуляционный прием сохраняется или видоизменяется, это его сохранение или видоизменение имеет место во всех тех случаях, где данная артикуляция применяется одинаковым образом, а не в одном каком-либо слове. И опыт показывает, что дело происходит именно

так.

Действие «закона» может, правда, уничтожаться через некото­рый промежуток времени в результате изменений, затрагивающих отдельные слова, воздействием аналогии или заимствованиями, но «закон» из-за этого вовсе не перестает быть реальностью, ибо его реальность имеет преходящий характер и сводится к тому, каким образом говорящие в определенный период времени стали артику­лировать. История языка рассматривает не результаты, могущие всегда_исчезнуть_{, ,}а события, имевшие место в определенный момент. Но «закон» может ускользнуть от внимания лингвиста, а это значит, что есть неустановленные фонетические изменения, которые навсегда останутся таковыми даже в хорошо изученных языках, если только, как это обычно бывает, у нас нет непрерывного ряда документов. Редко, однако, удается наблюдать действие, вызвавшее те со­ответствия, которые формулируются в виде фонетических законов. Мы можем установить, что французское е соответствует латинскому ударяемому a (pater : рeге — отец, amatum : aime - любимый и т. п.), что начальное греческое φ соответствует санскритскому bh, германскому или армянскому b (гр. φέρω) — несу, cкр. bharami, гот. baira, арм. berem), и ничего больше. Что обычно называется фонетическим законом, это, следовательно, только формула регулярного соответствия либо между двумя после­довательными формами, либо между двумя диалектами одного и тoгo же языка. И это соответствие по большей части есть результат не единичного действия, но множественных и сложных действий, на осуществление которых потребовалось более или менее продол­жительное время. Поэтому зачастую оказывается невозможным раз­личить, что произошло от спонтанных изменений, и что произошло от заимствования из какого-либо общего языка, взятого за образец. То, что справедливо по отношению к фонетике, справедливо так­же и по отношению к морфологии. Подобно тому как артикуляци­онные движения должны быть снова комбинированы всякий раз, как произносится слово, точно так же и все грамматические формы, все синтаксические сочетания бессознательно создаются снова для каждой произносимой фразы соответственно навыкам, установив­шимся во время усвоения языка. Когда эти привычки изменяются, все формы, существующие только благодаря существованию общего типа, по необходимости тоже изменяются. Когда, например, по-

376

гим, как любой фонетический закон. Морфологические нововведения сравнительно с фонетическими изменениями не оказываются ни более капризными, ни менее регулярными; и формулы, которыми мы располагаем, выражают только с о о тветст в и я, а не самые дей­ствия, вызывающие эти нововведения.

Однако между фонетическими законами и морфологическими за­конами существует различие. Когда какая-либо артикуляция из­менилась, новая артикуляция заменяет старую во всех случаях и новые поколения уже не в состоянии произносить по-старому; на­пример, в области Иль-де-Франса после совершившегося перехода смягченного 1 в у уже не осталось ни одного смягченного 1;равным образом ни одно у (согласное i) не сохранилось, после того как соглас­ное i латинского языка перешло в dž, изменившееся затем в ž (пи­шется j); вместо латинских iacet — лежит, ius — похлебка и .т. п. в современном французском языке может быть только git — почиет, jus — сок. Наоборот, когда изменяется какой-либо морфологический тип, некоторые формы того же типа, утвердившиеся в памяти могут продолжать свое существование; так, в индоевропейском языке су­ществовал тип настоящего времени глагола, характеризуемый при­соединением окончаний непосредственно к корню и чередованием огласовки корня с наличием е в единственном числе и с отсутствием е во множественном числе; например, гр. εί-μι — иду, пойду, множественное число ίμ-εν — идем, пойдем и скр. e-mi -— иду (древнее *ai-mi), множественное число i-mah — идем; этот тип, прежде игравший важную роль, исчез из употребления во всех индоевропейских языках, но ряд форм глагола быть сохранил его до настоящего времени, так как частое употребление укрепило их в памяти; поэтому латинский язык еще имеет по древнему типу es-t: s-unt, откуда фр. (il) est: (ils) sont; точно так же немецкий язык имеет (ег) is-t: (sie) s-ind. Тип исчез задолго до первого закрепления на письме латинского или немецкого языка, но одна из его форм живет.

Одна из наиболее очевидных заслуг сравнительной грамматики состоит именно в том, что аномальные формы исторической эпохи она разъясняет как пережиток ранее существовавшей формы. Тип est: stint, являющийся в латинском языке исключением, оказывается остатком типа, бывшего нормальным в индоевропейском. Благодаря сравнительной грамматике мы различаем в развитии одного и того же языка последовательную смену норм.

Доказательство, наилучшее доказательство принадлежности язы­ка к данной семье языков состоит в показе того, что язык этот со­храняет в качестве аномалий формы, бывшие нормальными в эпоху первоначальной общности. Аномалии, не разъясняемые ни одним из

Законов того языка, в котором они наблюдаются, предполагают пред­шествующий этап развития, когда они были нормальны. Необъяс­нимые внутри латинского языка, такие формы 3-го лица, как est — есть est — ест, fert — несет, разъясняются на почве индоевропей­ского и дают основание предположить, что латинский язык являет­ся одной из форм развития индоевропейского языка. Построение сравнительной грамматики индоевропейских языков оказалось воз­можным именно потому, что все эти языки изобилуют аномалиями. Наоборот, языки со вполне регулярной морфологией, как например тюркские, плохо поддаются сравниванию, и поэтому нелегко уста­новить, с какими языками находятся в родстве тюркские языки. Тот факт, что фонетические и морфологические законы приложимы ко всем словам, в которых налицо элементы, подходящие под их формулы, является вполне естественным; факт, что они охваты­вают всех детей одного поколения, равным образом не удивителен; он означает, что одинаковые причины производят одинаковое дей­ствий у всех детей, обучающихся говорить в одинаковых условиях.

В самом деле:

1. Хотя у элементов языка нет никакой необходимой связи с вы­ражаемыми понятиями, все же между собою они связаны ассоциа­циями, и каждый язык образует систему, части которой внутренне объединены. Фонетический состав славянских языков представляет прекрасную иллюстрацию этого принципа. Общеславянский язык обладал двумя рядами гласных: «твердыми» (с предшествующими «твердыми» согласными) а, о, и, у, ǔ и «мягкими» (с предшествую­щими «мягкими» согласными) e е, i, ǐ; те языки, которые, как рус­ский и польский, сохранили различие этих двух рядов гласных, сохранили также и различие ы (у) и и(i), а также ъ (ǔ) и ь(ǐ) в форме о и е в русском языке, в форме е (твердого) и ie в польском; поэтому русский язык имеет сын и сила, день (из *dǐnǐ) и сон (из *sǔnǔ), но те славянские языки, которые, как сербский, утратили различие этих двух рядов звуков, смешивают у и i, ǔ и ǐ; сербское и в слове сан такое же, как и в слове сила',ǐ слова dǐnǐ перешло в а, как и ǔ слова sǔnǔ: дан, сан. Различение у и i, ǔ и ǐ было, таким образом, чертою системы и с разрушением систем не могло устоять. Поэтому естественно, что это изменение произошло во всех сербских говорах и что аналогичные изменения имели место в других южнославян­ских языках и даже в чешском. Всякое серьезное изменение части фонетической системы языка отражается и на остальной части си­стемы. В германских языках видоизменился не один ряд смычных, а все ряды их; что в этом не было ничего случайного, видно из армян­ского языка, который представляет совершенно параллельные изме­нения: индоевропейские глухие смычные *р, *t, *k отражены в ар­мянском языке придыхательными *рh (откуда h), th, kh, которые представляют первую предполагаемую для германских языков сту­пень изменения, а индоевропейские звонкие *b, *d, *g отражены глу­хими слабыми р, t, k, как и в германских языках. Точно так же в некоторых диалектах банту вместо р, t, k таких диалектов, как хе-

Рepo и суахели, оказываются ph, th, kh, как например в диалекте конде, в других же f, г (обозначает глухой вибрант этих диалектов), х (глухой гуттуральный спирант), как например в диалекте тели; наконец, в диалекте дуала на месте глухих — звонкие, например 1 соответствует звуку t хереро и звуку г пели подобно тому как верхне-немецкоз d произошло из германского Þ (английское глухое th); например, числительное три на диалекте хереро — tatu, конде — thathu, пели — raro, дуала -— lalo. Во всех этих случаях в какой-то момент изменилась не обособленная артикуляция, а самый способ артикулирования; параллелизм фонетических соответствий отражает здесь изменение, в какой-то период времени осуществившееся, ар­тикуляционной системы. То же и в отношении морфологии: морфо­логическая система романских языков не та, что латинского.

Сочетания артикуляций, при помощи которых реализуются фонемы какого-либо языка, свойственны именно данному языку, но элементарные движения, составляющие эти сочетания, опреде­ляются и ограничиваются общими анатомическими, физиологиче­скими и психическими условиями. Поэтому возможно установить, каким образом может видоизменяться артикуляция в том или другом случае. Возьмем, например, фонему s, которая предполагает под­нятие языка к зубам при постоянном потоке воздуха и характери­зуется свистом; если язык поднят недостаточно, шум от трения, воз­духа между языком и зубами исчезнет и останется только выдох, т. е. h; если язык поднят чрезмерно, вместо s будет слышаться Þ (англ. th) или даже смычная t; наконец, если к s прибавить вибрацию голосовых связок и тем самым ослабить силу выдоха, получится звонкая z (которая в свою очередь иногда переходит в г: «ротацизм»); прибавляя к этому еще переход к s в различных условиях, получаем все возможные вариации фонемы s, каковы бы ни были особенности ее артикуляции. Возьмем еще такое звуковое сочетание, как аnanа или anama, где одинаковое артикуляционное движение, именно опу­скание небной занавески, производится два раза; если, как это слу­чается, одно из двух движений не выполняется, то это обыкновенно относится к первому из них; фонема, в которой имело место это не­выполненное артикуляционное движение, подвергается изменениям, которые делают, ее произносимой и позволяют ей занять место в си­стеме языка: аnаnа или anama превращаются в таком случае в alana, alama или arana, arama. Возможные изменения грамматических форм не могут быть приведены к такой же простой и общей формуле, как изменения фонетические, так как они не зависят непосредственно от анатомических и физиологических условий, но в каждом данном случае они не менее ограничены.

Вообще возможные изменения определяются особой системой каждого данного языка и анатомическими, физиологическими и психическими условиями человеческой речи. Когда одна и та же совокупность причин начинает вызывать изменения, она приводит либо к тождественным, либо к сходным результатам у всех индиви­дов одного поколения, говорящих на одном языке; члены социаль-

ной группы обнаруживают тенденцию независимо друг от друга
сохранять одни и те же черты прежнего состояния языка и вводить
одни и те же новшества.