Уровень психики высокоразвитых животных

Уровень психики высокоразвитых животных связан с на­чальным уровнем развития интуитивных процессов. Интуи­ция обычно трактуется как «знание, возникающее без осоз­нания путей и условий его получения», или как соответ­ствующий процесс — как «одна из форм неосознанного от­ражения», «неосознаваемая деятельность мышления по переработке и обобщению ранее и актуально приобретен­ной информации». Характерными особенностями интуитив­ных процессов помимо неосознанности являются непосред­ственность и внезапность. Особенности интуиции связыва­ются с подключением к процессам мышления огромного резервного блока информации, хранящейся в сфере бессоз­нательного (в том числе информации генетической и вос­принятой неосознанно), а также с мгновенной скоростью ее переработки.

Таким образом, интуитивные процессы связаны с функ­ционированием психического в особом режиме, когда ис­пользуются резервные возможности психики. Очевидно, что этот особый режим обусловлен особой жизненной значимо­стью предмета потребности. Например, так называемая жен­ская интуиция проявляется в случаях, так или иначе связан­ных с повышенной ответственностью за продолжение рода -«чувство» опасности, грозящей детям, «чувство» измены мужа и т.п. Аналогичным образом человек, осознающий риск чего-либо нежелательного, нередко «чувствует» момент и источ­ник этого события. С другой стороны, при острой необходи­мости добиться чего-либо нередко проявляется «чутье» на реальную возможность и пути достижения желаемого.

Сопоставляя интуитивное знание с психическими явле­ниями предыдущих уровней развития, можно заключить, что оно в структуре психического представляет собой не что иное, как внешний аспект результата отражения. Выше было показано, что на перцептивном уровне развития психики внешний аспект результата отражения является «чувствен­ным представлением» целостного объекта. На рассматривае­мом уровне к сенсорному перцепту добавляется непосред­ственное (интуитивное) знание сопутствующих жизненно значимой стороне объекта обстоятельств.

Интуитивное знание во многом является аналогом пер­цептивного образа предыдущего уровня, но имеет ряд прин­ципиальных отличий. Оно связано с надситуативными пси­хическими процессами, с долговременной памятью, об­разным воображением и соответственно с опорой на про­шлый опыт. Если на предыдущем уровне развития перцепт, целостный многомодальный образ объекта, возможен лишь в ситуациях, внутри отдельных звеньев инстинктивного поведения, то интуитивное знание — надситуативное об­разование, проявляющееся в том числе посредством вооб­ражения.

Как и результаты отражения предыдущих уровней, ин­туитивное знание выступает именно как непосредственное «чувственное представление». Но если на сенсорном уров­не эта непосредственность связана с непосредственным «отпечатком» воздействующего раздражителя в нейрофи­зиологическом субстрате (т.е. фактором чисто физиологи­ческим), а на перцептивном — с объектной фиксацией, с процессом психофизиологическим, направляемым внима­нием, то на данном уровне к этому добавляется учет свя­зей, сопутствующих значимой стороне объекта, т.е. опре­деленный начальный уровень мышления.

На предыдущем уровне развития общеорганизующим началом жизнедеятельности являлись программы инстин­ктивного поведения, направляемые процессом сукцессивно-ситуативного внимания. На рассматриваемом уровне роль общеорганизующего начала выполняют предметные чув­ства — надситуативные эмоциональные явления, направ­ленные на потребностно значимые стороны соответствую­щих объектов (предметов потребностей), т.е. надситуатив­ные мотивационные отношения в их внутреннем (эмоцио­нальном) аспекте. С ними и связаны интуитивные процес­сы. Предметные чувства выполняют роль активизаторов вос­приятия по соответствующему направлению, позволяют высветить потребностно значимую сторону объекта. Они создают тот особый режим функционирования психики, при котором проявляются ее резервные возможности. На­помним, что на предыдущем перцептивном уровне осо­бый режим функционирования психики, обеспечивающий в собственно активной фазе деятельности способность к перцепту, инициируется эмоциональным началом сенсор­ных ключевых раздражителей.

Избирательный характер интуитивных проявлений («высвечивается» та или иная потребностно значимая сто­рона объекта) позволяет назвать данный уровень развития психики интуитивно-избирательным. Он наблюдается в филогенезе у некоторых высших животных (млекопитаю­щих и птиц). Необходимыми условиями этого уровня раз­вития являются память, воображение и элементарные фор­мы мышления, что предполагает наличие относительно развитой апперцепции — влияния на восприятие и соот­ветствующее ему поведение предыдущего опыта. Кроме того, интуитивно-избирательное отражение, связанное с пред­метными чувствами, предполагает и наличие их рефлек­сии (осознания).

В структуре предметного чувства важное место занимает внимание. Предметное чувство можно представить как един­ство эмоционального начала и внимания (фиксационного начала), причем интенсивность первого определяет силу второго.

При переходе от ситуативного внимания к предметному чувству происходит инверсия ролей: эмоциональное начало становится ведущим в этом двуединстве. Можно сказать, что если на перцептивном уровне эмоция необходима для объек­тной фиксации, для внимания и функционально подчине­на именно связи с объектом, то в предметном чувстве, на­оборот, собственно связь функционально подчинена эмо­циональному началу, выступающему уже в главной роли. Возможность указанной инверсии связана с резким повы­шением интенсивности эмоциональной составляющей пред­метного чувства в сравнении с эмоциональным началом ситуативного внимания. В филогенезе это обусловлено про­грессивным развитием энергетики психического.

С повышением уровня развития животных резко возра­стает количество нейронов их нервных аппаратов, количе­ство синаптических связей и соответственно повышается энергетика психики, которая во многом определяет уро­вень жизнедеятельности. Очевидно, что от общего количе­ства нейронов и уровня их структурной организации зави­сит интенсивность генерируемых в рефлекторной деятельности вундтовских эмоциональных слияний. И если моно­тонная жизнедеятельность дождевого червя обеспечивает­ся функционированием десятков нейронов, а сложное ин­стинктивное поведение осы, контролируемое сукцессивно-ситуативным вниманием, — сотен нервных клеток, то энергетика психики высокоразвитых животных и человека неизмеримо повышается (нервная система человека насчи­тывает около 50 млрд нейронов).

Структура жизнедеятельности на рассматриваемом уров­не по своей внешней форме во многом аналогична той, что наблюдалась на предыдущем перцептивном уровне, но имеет несравненно более гибкое и пластичное выражение. Если на перцептивном уровне мы имеем цепь отдельных, субъектив­но не связанных рефлекторных актов, объединенных общим «биологическим смыслом» и направляемых слитным процес­сом сукцессивно-ситуативного внимания, то на данном уровне направляющим началом являются устойчивые надситуативные мотивы (предметные чувства), сопровождаемые множе­ством производных ситуативных эмоциональных явлений. Как видно, в обоих случаях выделяются ситуативные звенья, объе­диненные общенаправляющим началом. В то же время как структура деятельности в целом, так и содержание отдельных ее звеньев принципиально отличаются.

Прежде всего, в структуре инстинктивного поведения внимание в большей степени выполняет объединяющие функции, как бы следуя за независимыми в своем основ­ном содержании отдельными звеньями инстинкта. Направ­ляющая же роль внимания проявляется в «инструменталь­ном» оформлении деятельности.

Предметное чувство, напротив, является началом, оп­ределяющим общее содержание и общую направленность деятельности (то, что ранее определялось эволюционно выработанными врожденными программами), а производ­ные эмоциональные явления несут как бы инструментально-опосредствующую функцию. Причиной этой инверсии ролей является рефлексия, позволяющая в любой ситуа­ции, имеющей то или иное отношение к предметному чув­ству, «держать в уме» предмет потребности. Содержание отдельных звеньев деятельности в связи с этим отличается неизмеримо большей гибкостью, пластичностью и приспо­собляемостью к конкретным условиям и ситуациям, а так­же неизмеримо большим разнообразием.

Поисковая активность при интуитивно-избирательном отражении осуществляется на предшествующем перцептивном уровне. Соответственно в качестве «ключевого» воздей­ствия выступает перцептивный образ (предмета потребнос­ти) или соответствующий образ воображения. Эмоциональ­ное слияние «чувственного представления» перцептивного образа (или образа воображения) предмета потребности и всех сопутствующих его значимой стороне обстоятельств яв­ляется эмоциональным началом предметного чувства, т.е. внут­ренней эмоциональной стороной мотива. Аналогом же объек­тной фиксации предыдущего уровня при осуществлении от­дельного звена жизнедеятельности выступает другое начало предметного чувства, внимание, фиксирующее не только объекты на сенсорном уровне, но и всю совокупность со­путствующих потребностно значимой стороне объекта об­стоятельств.

Таким образом, ситуативное звено собственно актив­ной фазы деятельности по своей общей структуре пред­ставляет собой (при несравненно более высоких гибкости, пластичности и разнообразии содержания) аналог рефлек­торного звена инстинктивного поведения. Оно включает в себя восприятие (более высокого, чем при инстинктивном поведении, уровня, для которого перцепт является ини­циирующим «ключевым» воздействием), сопровождающе­еся дополнительными эффекторными процессами.

Как отмечалось, жизнедеятельность рассматриваемого уровня имеет надситуативный характер, что обеспечивает­ся рефлексией направляющих ее надситуативных мотивов (предметных чувств). Именно рефлексия предметного чув­ства дает широкие возможности опоры на прошлый опыт как в каждом ситуативном звене соответствующей деятель­ности, так и в надситуативном плане, благодаря чему и появляется большое разнообразие самих звеньев. Не будь рефлексии надситуативного предметного чувства, индиви­дуальный опыт ограничивался бы только рамками ситуа­тивных звеньев, причем лишь в отдельных узкофункцио­нальных проявлениях (см. § 3 настоящей главы).

Надситуативный характер жизнедеятельности рассматри­ваемого уровня обусловливает и надситуативный результат психического отражения. Его внешней стороной является, как было показано выше, интуитивное знание — учет по­требностно значимых связей (обстоятельств), сопутствую­щих объекту. Интуитивное знание расширяется и углубляет­ся соответственно обогащению индивидуального опыта, способствуя все более успешному выполнению ситуативных звеньев деятельности и расширению круга последних.

Внутренний аспект результата отражения, как отмечалось, связан с вниманием. В свою очередь, возможность внимания фиксировать как можно большее количество потребностно значимых связей определяется интенсивностью эмоциональ­ного начала предметного чувства. Напомним, что фиксаци­онное и эмоциональное начала в предметном чувстве нераз­рывно слиты, а внимания в чистом виде (вне эмоциональ­ных или эквивалентных им волевых процессов) вообще не существует. В связи с этим внутренний аспект результата отражения следует связать с предметным чувством в целом, а именно с его рефлексией.

Итак, ведущим, стержневым образованием психики рассматриваемого уровня являются предметные чувства, связанные с устойчивыми мотивами. Они соответствуют ведущим эмоциям, сопровождаемым производными (в том числе ситуативными) эмоциональными явлениями. Но од­новременно они выступают как стержневые образования именно психики в целом, как программы жизнедеятель­ности, несравнимо более гибкие и пластичные, чем ин­стинктивные программы предыдущего уровня развития. Они объединяют вокруг себя все другие психические процессы.

Результатом психического отражения данного уровня впервые в филогенезе становится знание, имеющее внут­реннюю (определяемую рефлексией предметного чувства) и внешнюю (определяемую интуицией) стороны. Это зна­ние, разумеется, не имеет понятийного сопровождения, наследуя непосредственность результата отражения преды­дущего уровня. Принципиальным же отличием от после­днего является надситуативность этого знания, возможность использования в самых различных обстоятельствах.

Уровня интуитивно-избирательного психического отра­жения достигли две ветви эволюции позвоночных: высо­коразвитые млекопитающие и высокоразвитые птицы. Все ныне живущие пресмыкающиеся, подавляющее большин­ство видов птиц и млекопитающих находятся между перцептивным и интуитивно-избирательным уровнями отра­жения (см. рис. 1.4). Среди птиц этому уровню отвечают врановые, попугаи, гуси, лебеди; среди млекопитающих -большинство приматов (антропоиды находятся несколько выше), собаки, кошки, еноты и некоторые другие.

Особенности психического отражения на рассматривае­мом уровне хорошо видны на простом примере интуитив­но-избирательного отражения лисицы волком и зайцем. Различная позиция в системе биоценоза обусловливает совершенно различный характер пристрастного отношения каждого из них к одному и тому же объекту и соответ­ственно высвечивание совершенно различных аспектов последнего.

Выход высокоразвитых млекопитающих и птиц на уро­вень интуитивно-избирательного отражения стал возможен благодаря развитию психических функций, прежде всего образных представлений и образной памяти, определив­ших появление устойчивых психических образований — надситуативных предметных чувств.

Наличие у высокоразвитых животных образных пред­ставлений и образной памяти доказано многочисленными экспериментами. Например, если на глазах у обезьяны спря­тать банан, который затем незаметно для нее подменить менее желанной пищей, то, обнаружив при обследовании места, где он был спрятан, подмену, обезьяна некоторое время с визгом продолжает поиски. Напомним, что разви­тие памяти животных предыдущего уровня отражения ог­раничивается узнаванием, причем в строго фиксирован­ных ситуациях — звеньях инстинктивного поведения.

Способность к перцепту за рамками ситуативности, раз­витие образной памяти и образных представлений, анали­за и обобщения, других психических процессов и обусло­вили появление предметных чувств. Последние стали об­щеорганизующим началом жизнедеятельности. Обратимся к наблюдениям К. Лоренца:

«Мой друг доктор Крамер... заслужил скверную репута­цию среди ворон, живших по соседству с его поместьем, из-за того, что постоянно появлялся перед ними с ручной вороной, сидевшей у него на плече... Вороны, очевидно, считали, что ручная птица, восседающая на плече челове­ка, «поймана недругом»... Вскоре мой друг уже был извес­тен всем воронам в округе, и их враждебная бранящаяся стая подолгу преследовала его, независимо от того, была ли с ним его ручная ворона или нет. Птицы узнавали его даже в другой одежде... Врановые четко отличают охотника от «безвредного» путника; человека, которого вороны од­нажды или дважды видели со своей мертвой подругой в руке, они никогда не забудут и всегда смогут узнать, будь он даже и без ружья».

Такую же определяющую роль, как и при избегании опасности, имеют предметные чувства и в других аспектах жизнедеятельности, в частности в добывании пищи. На­пример, при охоте на различных животных соответствующие предметные чувства определяют способность учиты­вать все факторы, связанные с возможностью добыть пи­щевой объект, действовать сообразно развитию ситуации и индивидуальному опыту.

Ярким примером проявления предметных чувств у высо­коразвитых животных являются случаи их привязанности к человеку, известные каждому из нас из собственного опыта или из литературы. Нередки также случаи привязанности этих животных друг к другу. К. Лоренц, описывая сложные брач­ные отношения галок, отмечает постоянство и преданность супругов друг другу. «...Галки заключают помолвку на пер­вом году жизни, а в брак вступают на втором, так что их супружеский союз существует длительное время... Но и спу­стя много лет самец продолжает кормить свою самочку все с той же трогательной заботой и обращается с ней с теми же низкими любовными нотками...» Такая же сильная привя­занность супругов друг к другу наблюдается и у серых гусей. К. Лоренц отмечает, что «они никогда не женятся и не вы­ходят замуж вторично».

Один из авторов наблюдал заботливое отношение к под­руге (соседской кошке) своего кота Брюса, который при­водил ее к собственной кормушке с рыбой или мясом и призывным мурлыканьем приглашал к еде. Аналогичное поведение известно и у собак.

О наличии у животных рассматриваемого уровня отра­жения развитых предметных чувств свидетельствует и их выраженная индивидуализация. Еще раз обратимся к на­блюдениям К. Лоренца:

«Индивидуальные различия между живыми существами прямо пропорциональны их психическому развитию — две рыбы одного вида практически одинаковы во всех своих действиях и реакциях, но человек, хорошо знакомый с поведением золотистых хомячков или галок, замечает яв­ные различия между отдельными особями. А две серые во­роны или два серых гуся — это нередко совсем разные ин­дивиды».

Много замечательных описаний высокоразвитых живот­ных, показывающих их индивидуальность, мы находим у Дж. Даррела. Вот его характеристика двух тигров, матери и сына, с которыми он общался, работая в юности в зоопарке:

«Поль был у нас самый крупный и красивый тигр. Лени­вые, пластичные движения, кроткий нрав — никогда не скажешь, что Рани его мать. Огромные лапы-подушечки Поля ступали бесшумно и неторопливо, его родительница тоже двигалась бесшумно, но быстро, порывисто, нервно, навевая удручающие мысли о ее способности застигнуть тебя врасплох. Уверен, большую часть своего досуга она тратила на то, чтобы измыслить безошибочный способ рас­правиться с нами. Свирепость характера Рани явственно выражалась в ее зеленых немигающих глазах. Поль с досто­инством и великой кротостью брал мясо у меня из рук, его мать хватала пищу жадно — не ровен час зазеваешься, и руку прихватит заодно. Когда я кормил Поля, мне каза­лось, что он отвергнет мою руку, даже если ее сунуть ему в пасть...

Во время наших утренних бесед Поль вел себя так благо­душно, что мне стоило немало труда помнить, сколь опас­ным он может быть при желании. Упрется могучей головой в прутья клетки, чтобы я почесал ему уши, и громко мур­лычет, напоминая скорее огромного домашнего кота, чем живущего в нашем представлении кровожадного тигра. Он принимал мои подношения с царственной снисходитель­ностью, после чего ложился и вылизывал лапы, а я, сидя на корточках, восхищенно любовался им».

Принципиальные различия в жизнедеятельности харак­теризуемых животных и представителей перцептивного уровня развития психики хорошо выразил П. Тейяр де Шарден: «Если покрытое шерстью четвероногое кажется нам по сравнению с муравьем таким «одушевленным», таким действительно живым, то причина тут не только в том, что мы находимся с ним в зоологическом родстве. Сколько гибкости в поведении кошки, собаки, дельфина! Сколько неожиданного! Сколько избытка жизни и любо­пытства! Здесь инстинкт не узко направлен и парализован одной функцией, как у паука или пчелы. Индивидуально и социально он остается гибким... В отличие от насекомого млекопитающее - уже более не просто раб той филы, к которой оно принадлежит. У него начинают проступать «на­метки» свободы, проблеск личности».

Фаза поисковой активности, как было показано, сопря­жена у высокоразвитых млекопитающих и птиц с перцеп­тивным отражением, проявляющимся у животных преды­дущего уровня развития лишь в собственно активной фазе. Способность к целостному восприятию предметов в фазе поисковой активности определяет, в частности, большую роль в ориентации животных процессов, связанных с ин­дивидуальным запоминанием объектов местности. Способ­ностью к целостному восприятию предметов определяется и характер инициации собственно активной фазы деятель­ности.

Так, волк или лисица могут охотиться на различных жи­вотных, получая о них первичную информацию обычно по следам или запаху, либо по тому и другому одновременно. Однако переход к собственно активной фазе деятельности (выполнению тех или иных действий по их поимке) связан с образным представлением (образом воображения) самого животного, например мыши или зайца, ибо охотник сооб­разуется при этом с повадками и прочими особенностями именно того животного, следы и запах которого обнаружил.

Собственно активная фаза деятельности животных дан­ного уровня отражения, организуемая тем или иным устой­чивым мотивом (соответствующим предметным чувством), состоит из разных звеньев. Рассмотрим ее на примере пове­дения живущего у одного из авторов кота Тихона.

В поисковой фазе Тихон следует видотипичному пове­дению: «караулит мышь» — дверцу холодильника (когда знает, что там лежит рыба, печенка или мясо) либо двер­цу тумбочки, где спрятана коробка с «Вискас». Еще раз отметим связь этой фазы не с сенсорикой, а с образом воображения: у кошек вообще слабое обоняние, Тихон же после перенесенной в детстве болезни почти потерял его.

Действия (варианты ситуативных звеньев) собственно активной фазы деятельности у обитающего в городской квартире кота замыкаются на хозяев. У Тихона их пять.

1. Непрерывное требовательно просящее (со смещением акцента в ту или иную сторону) мяуканье с обхватывани­ем ноги открывшего дверцу холодильника (тумбочки) хо­зяина или хозяйки, иногда с выпусканием когтей.

2. Если не срабатывает первый вариант либо стерегущую­ся дверцу долго не открывают, кот начинает демонстриро­вать хозяину (хозяйке) свои дружеские чувства: громко мурлыкая, трется боком о ногу или щечкой о тапок, иног­да лижет ногу или тапок.

3. Если не помогает и это, Тихон ложится на бок или спину и начинает демонстрировать разнообразные позы. Зная, что его любят и ценят его красоту и грацию, он изящно выгибает дугой спину, картинно откидывает хвост, попеременно вытягивает в разные стороны каждую из че­тырех лап.

4. Как правило, Тихон добивается своего с помощью одного из трех первых действий. Если же по какой-то при­чине этого не происходит, он направляется к стоящему за тумбой венику и начинает грызть его веточки. При этом он поминутно с укором оглядывается на хозяев, явно недоуме­вая, как они, черствые и бездушные люди, могли заставить такого замечательного кота есть веник с риском для его здоровья, а может быть, и жизни.

5. Изредка, когда бывает особенно обижен на хозяев (обычно если у него отберут веник и не дадут еды), Тихон прибегает еще к одному варианту: садится возле входной двери и всем своим горестным видом показывает, что, как только она откроется, он навсегда уйдет из дома и скорее всего пропадет. Если дверь открывается, он очень медлен­но выходит и застывает на месте, оставив, на всякий слу­чай, хвост на пороге. Этот вариант появился после неудач­ной вылазки Тихона на улицу, когда он не сумел найти обратную дорогу и провел ночь в подъезде. Утром он с от­чаянным воплем бросился на зов, но хорошо запомнил, как были взволнованы члены семьи его исчезновением.

В связи с изложенным отметим два момента.

Во-первых, действия животного представляют собой навыки, сформировавшиеся в результате индивидуального опыта. Два последних варианта вообще не содержат эле­ментов видотипичного поведения, в трех первых после­дние присутствуют в качестве инструментального оформ­ления (мяуканье, хватание лапами с выпусканием когтей, мурлыканье, выгибание спины и др.).

Во-вторых, они основаны на проявлениях интуиции, на интуитивной оценке характеристик, имеющих то или иное отношение к удовлетворению потребности. В частно­сти, Тихон интуитивно знает, что его любят, ценят его красоту, волнуются и переживают за него, когда он болен или пропадает; знает, насколько каждый член семьи по­датлив, в каком он бывает настроении. Все эти знания обус­ловлены их жизненной (потребностной) значимостью.

В рассмотренном примере предмет потребности животно­го опосредствован поведением людей, с которыми оно жи­вет, поэтому его способность к интуиции направлена на них. Однако это, по существу, мало что меняет в характере его деятельности. Находясь летом на даче, Тихон столь же успеш­но, как «добывает» любимую еду в городской квартире, охо­тится на птиц и мышей. Та же способность к интуиции, про­буждаемая связанными с мотивами предметными чувства­ми, позволяет ему узнавать повадки соответствующей дичи.

Пластичность поведения животных рассматриваемого уров­ня психики неизмеримо превосходит пластичность поведения представителей перцептивного уровня. Напомним, что у последних она ограничена рамками ситуативных звеньев. Сами же звенья, как и их последовательность, всегда остаются обязательными. На интуитивно-избирательном уровне отра­жения животные имеют возможность, сообразуясь с обстоя­тельствами, выбирать те или иные ситуативные звенья по­ведения. Таким образом, мы имеем здесь принципиально иной уровень пластичности поведения: пластичность прису­ща поведению в целом.

Новый уровень пластичности поведения, отличающий высокоразвитых млекопитающих и птиц, появился в ре­зультате длительной эволюции (см. рис. 1.4). Можно пола­гать, что повышение пластичности шло как по линии со­вершенствования инстинктивного поведения, увеличения в нем роли индивидуального опыта в пределах ситуатив­ных звеньев, так по линии постепенного включения выбо­ра, индивидуального научения в общую структуру поведе­ния. По мере развития психики животных, развития их мотивационно-потребностной сферы инстинктивное пове­дение теряет жесткое закрепление за определенными сти­мулами, вызывается более разнообразными причинами. Происходит отмирание отдельных элементов цепи, пове­дение становится менее связанным с конкретными ситуа­циями.

Выход на принципиально иной уровень пластичности поведения ознаменовал появление нового вида адаптив­ной эволюции. А.Н. Северцов отмечает, что приспособле­ние млекопитающих к изменениям в окружающей среде происходит в основном не посредством медленных изме­нений органов и их функций, а «путем быстрого измене­ния прежних привычек и навыков и образования новых, приспособленных к новым условиям среды». В неменьшей степени это относится и к высокоразвитым птицам.

Отметим основные черты проявления пластичности поведения животных на различных уровнях психического развития. Жизнедеятельность животных низших уровней, включая сенсорный, отличается однообразием, практически отсутствием ситуативности. Пластичность поведения вы­ражена слабо, она ограничена в основном привыканием. Ассоциативные связи, появляющиеся на сенсорном уров­не, устанавливаются с трудом и ненадолго.

На уровне перцептивной психики жизнедеятельность определяется сложным инстинктивным поведением с раз­личными ситуативными звеньями. Жесткая закрепленность последовательности ситуативных звеньев, обусловленность каждого звена «ключевыми» раздражителями позволяют ска­зать, что животные этого уровня живут ситуацией. Внутри ситуативных звеньев они способны к целостному восприя­тию объектов, к гибкому и пластичному поведению, к ин­дивидуальному научению. Отмечаются устойчивые условные рефлексы, но в основном в типичных для конкретных жи­вотных видах деятельности.

На уровне интуитивно-избирательного психического отражения жизнедеятельность организуется предметными чувствами, опосредствующими расширившуюся и услож­нившуюся потребностно-мотивационную сферу. Наряду с дальнейшим развитием и усложнением ситуативности (но­вым уровнем пластичности внутри ситуативных звеньев, резким повышением их разнообразия) в поведении появ­ляется надситуативность. Она связана с появлением дол­говременной памяти и обусловленной ею способности к образным представлениям. Животные живут уже не только ситуациями, они способны к выработке индивидуальных навыков, касающихся не только отдельных деталей внутри ситуативных звеньев, но и самих этих звеньев. Пробуждае­мые предметными чувствами интуитивные проявления позволяют находить и закреплять в навыках новые вариан­ты ситуативных звеньев поведения, адекватно, сообразу­ясь с обстоятельствами, выбирать те или иные освоенные варианты.

Уровень психики человека

Уровень психики человека характеризуется наличием речемыслительного социогенного сознания. Развитие челове­ческого сознания обусловлено развитием системы знаний, а также выработкой морально-нравственных представлений и норм. Человеческое знание, в том числе знание морально-нравственных ценностей, также обусловлено процессами интуиции, но более высокого, чем на предыдущем этапе развития психики, уровня.

Известный американский физик и философ М. Бунге отождествляет научную интуицию с творчеством, с полу­чением нового знания: «Одна логика никого не способна привести к новым идеям, как одна грамматика никого не способна вдохновить на создание поэмы и теория гармо­нии — на создание симфоний». Чисто дискурсивное фор­мально-логическое мышление способно лишь довести уже полученное знание до его логических пределов, развить и завершить его, но не в состоянии достичь принципиально нового знания.

Уже начальный уровень развития интуитивных процессов, характерный для интуитивно-избирательного отражения, предполагает функционирование психики в особом режиме, отвечающем собственно активной фазе деятельности. Разви­тие человеческого знания, связанного с познанием не от­дельных сторон, а сути предметов и явлений, также требует использования всех резервных возможностей психики, ее функционирования на высшем энергетическом уровне. В ка­честве механизма, который вводит в действие соответствую­щие интуитивные процессы и обеспечивает их энергетику, выступают такие предметные чувства, как глубокий непре­ходящий интерес, увлеченность, сильная привязанность.

Все эти предметные чувства по существу являются раз­личными проявлениями любви. Решающая роль любви («во­сторгу любви к идее») отводится в теории познания Пла­тона. По утверждению М.М. Пришвина, «любить, значит в то же время и единственная способность узнавать мир». Роль любви и близких ей чувств и заключается в том, чтобы задействовать в акте познания психику в целом, использо­вать все ее резервные возможности.

Очень показательно в этом отношении определение интуиции, приводимое И.О. Лосским: «Интуиция есть свое­образная интеллектуальная симпатия, посредством кото­рой мы проникаем вовнутрь предмета, чтобы слиться с его индивидуальностью, следовательно, с невыразимою в об­щих понятиях природою, и постичь его в его собственном существе». Легко себе представить, какой силой должна обладать эта «интеллектуальная симпатия», чтобы проник­нуть вовнутрь предмета и постичь его в его собственном существе. Такую силу могут предоставить только любовь и близкие ей чувства.

Из вышесказанного следует, что глубина и широта зна­ния, степень охвата им окружающего мира и приближения к сущности предметов и явлений среди прочего зависят от характера и силы лежащих в основе этого знания чувств, их энергетики. В известном булгаковском романе и Крысобой, и Понтий Пилат, и Иешуа обладают знанием. Но они обладают знанием разного уровня, в том числе разного энергетического уровня.

По очень удачному выражению П. Тейяра де Шардена, «любовь соединяет сутью». Это справедливо по отношению ко всем проявлениям любви, увлеченности, глубоких не­преходящих интересов, где та или иная сторона («едини­ца») сущности человека соединяется предметным чувством с соответствующей единицей внешнего мира. Свойство люб­ви и близких ей чувств соединять с предметом потребности сутью позволяет назвать их сущностными предметными чув­ствами. В отличие от предметных чувств, определяющих предыдущий уровень развития психики, эти чувства выс­вечивают не отдельные стороны, а суть предметов и явле­ний.

Познавательная функция сущностных предметных чувств обусловлена их рефлексией. Строго говоря, до момента сво­его осознания эти чувства не являются в полном смысле слова предметными. Это хорошо видно на примере чувства любви. Только рефлексия дает субъекту всю полноту не­посредственного чувственно-практического знания своей любви и в то же время направляет внешнюю сторону по­знавательной функции чувства на объект. Эта внешняя сто­рона познавательной функции предметного чувства про­является посредством интуиции.

Каждая сторона познавательной функции любви и дру­гих сущностных чувств имеет свои особенности. Сторона, направленная вовнутрь, на саму любовь, дает непосред­ственное чувственно-практическое знание. В этом знании сосуществуют два начала: одно определяется особенностя­ми субъекта, а также культурно-историческим и соци­альным фоном, а другое — тем общим, объективным, бла­годаря чему стало возможным появление самого понятия любви. Ведь если бы любовь и близкие ей чувства опреде­лялись лишь индивидуальными особенностями субъектов (или группы, этноса, социально-культурного слоя и т.д.), то общих понятий о них не было бы. Итак, знание любви и близких ей чувств характеризуется непосредственностью и имеет объективное и субъективное начала.

Несколько иначе обстоит дело с той стороной познава­тельной функции чувства, что направлена на объект и свя­зана с интуицией. В интуитивной философии (А. Бергсон, Н.О. Лосский и др.) интуитивное знание понимается как непосредственное и абсолютное - предмет познается «в его собственном существе». Но непосредственность интуи­ции как акта познания не свидетельствует о непосредствен­ности полученного с ее помощью знания. Информацион­ная база интуиции и эффективность переработки инфор­мации определяются, среди прочего, и уровнем достигнутых на данный момент знаний, и степенью их усвоения индивидом, и особенностями его характера, и его опы­том, и развитостью его личностного мышления. Поэтому знание внешнее (знание объекта), опосредствовано осо­бенностями индивида и соответственно является относи­тельным.

Однако в этом опосредствованном особенностями субъек­та внешнем знании, как и в знании внутреннем, есть об­щее, не зависящее от характеристик индивида. Без этого общего не могло бы существовать и само общее представле­ние об объекте, он был бы, по меткому замечанию Н.О. Лоского, «невыразимым в общих понятиях», «несказанным». Эта не зависящая от особенностей субъекта и прочих фак­торов составляющая и привносит в интуитивное знание элемент абсолютности. Таким образом, интуитивное зна­ние, оставаясь в целом относительным и непосредствен­ным, всегда несет в себе и абсолютное, а значит, и непос­редственное начало.

Вышеизложенное позволяет говорить об определенной симметрии в структуре внутреннего и внешнего знания. Принимая во внимание очевидную аналогию между объек­тивностью внутреннего и абсолютностью внешнего знания и соответственно субъективностью внутреннего и относи­тельностью внешнего, общую структуру знания можно представить в следующем (рис. 1.6) виде:

Рис. 1.6. Структура знания

Таким образом, и во внутреннем, и во внешнем знании выделяется начало, характеризующееся непосредственнос­тью и объективностью (абсолютностью). Эта симметрия отражает единство внутреннего и внешнего, раскрывающееся в познавательной функции сущностных чувств. Любовь, отражающая ту или иную сущностную сторону человека, соединяет его с соответствующей единицей мира.

В то же время, несмотря на то что «любовь соединяет сутью», получаемое в этом единении знание сущности объекта опосредствовано, как было отмечено, особеннос­тями субъекта, носит на себе его отпечаток. В связи с этим оно может быть названо субъективно-сущностным.

Сущностные предметные чувства, обеспечивающие фун­кционирование интуитивных процессов высшего уровня, являются стержневыми образованиями собственно челове­ческой психики, уровень развития которой можно назвать интуитивно-сущностным.

Отличительной особенностью сущностных предметных чувств является разделенностъ — слияние одной из сторон сущности субъекта — сущностной потребности — с сущнос­тью ее предмета. Так, разделенность присуща любви к роди­не, к природе, отношению к любимому делу, увлеченности тем или иным видом искусства или научной проблемой и т.д.

Другой особенностью сущностных предметных чувств яв­ляется их непреходящность, неподвластность закону угаса­ния потребности при ее удовлетворении. А.Н. Леонтьев вы­деляет предметно-функциональные потребности, образу­ющиеся при «сдвиге» мотива на содержание деятельности. Во всех сущностных связях с миром потребности обладают такой же природой: предметом потребности является сам процесс деятельности.

Это означает, что в сущностных жизненных отношени­ях имеет место слияние, синтез всех звеньев триады: по­требности, ее предмета и соединяющей их деятельности. Аналогичное слияние наблюдается, как отмечалось (§ 1 гла­ва 1) только в допсихической жизнедеятельности. Однако на сей раз мы имеем не материальное, а чисто психичес­кое слияние. Таким образом, развитие психического, имея отправной точкой допсихическое отражение, осуществля­лось по закону отрицания: на новом витке диалектической спирали оно пришло к той же форме, но с принципиаль­но иным содержанием.

Сущностные предметные чувства и связанные с ними про­явления интуиции по своей структуре аналогичны процессам психического отражения предыдущих уровней. Так, на сен­сорном уровне мы имеем непосредственную материально-те­лесную связь субъекта с объектом («отпечаток» в нейрофизиологическом субстрате), аналитико-синтетическую деятельность в центральных и эфферентных звеньях рефлекторного акта ощу­щения и результат отражения в виде «чувственного представле­ния» соответствующего свойства объекта.

Сопоставим акт ощущения с хрестоматийным примером научной интуиции — открытием Ф. Кекуле структуры бен­зольного кольца. Отличие состоит в характере связи субъек­та с объектом, а также в уровнях и содержании аналитико-синтетической деятельности и результата отражения. В каче­стве связи с объектом во втором случае выступает, с одной стороны, сущностное предметное чувство — увлеченность исследователя, а с другой — многолетняя научно-исследо­вательская деятельность. Последняя определила высокий про­фессионализм, опыт и огромный объем переработанной ин­формации. Увлеченность проблемой обеспечила устойчивый высочайший интерес, внимание и надлежащую для интуи­тивного акта энергетику.

Являясь целостными актами психического отражения, задействующими психику в целом, интуитивные процессы прежде всего представляют собой процессы мышления, осу­ществляющиеся в сфере бессознательного. Это означает, что общие понятия высокой степени абстракции и высшие ло­гические формы мышления, созданные в сфере сознания, проникают в сферу бессознательного. При этом дискурсив­ное начало получает доступ к неизмеримо большему ин­формационному объему, а также возможность его быстрой эффективной переработки, что связано с функционирова­нием всех психических процессов на максимально возмож­ном уровне. Эти важнейшие моменты определяются высо­чайшей энергетикой сущностных предметных чувств.

Как следует из рассмотрения предыдущих уровней от­ражения, уровень психики человека явился результатом закономерной цепи филогенетических преобразований, логическим развитием эволюции в мире животных. Вместе с тем антропогенез обусловлен принципиальными отли­чиями в самой направленности эволюционного развития. Главнейшее из них — принципиально иное решение зада­чи адаптации: если на предыдущих уровнях основным прин­ципом является приспособление к условиям среды, то в про­цессе антропогенеза им постепенно становится изменение самих условий. Отправной точкой в этом длительном про­цессе можно считать начало изготовления орудий труда.

В орудийной деятельности гоминид выделяют несколько периодов, характеризующихся изготовлением и использованием орудий разной степени совершенства. Отметим, что сама по себе орудийная деятельность известна и у высокораз­витых животных, в том числе птиц. У высших обезьян (ант­ропоидов) наблюдается использование веток, палок, камней и других предметов для разбивания орехов, «ужения» муравьев и термитов и т.п. Применяемые орудия стандартизированы: ветки для «ужения» имеют определенную длину и очищены от листьев и мелких веточек, камни для раскалывания орехов выбираются определенной массы.

Таким образом, орудийная деятельность гоминид имеет свои истоки в аналогичном поведении видов, стоящих ниже на филогенетической «лестнице». Но у последних она огра­ничивается лишь самыми начальными формами, челове­ческая же линия в конце концов привела к появлению производительной деятельности, производства как основ­ного средства обеспечения жизни.

Итак, формирование психики человека осуществлялось в процессе общественной по своей природе орудийно-трудовой деятельности. Именно с ее общественным характе­ром связано развитие мышления и речи и, что не менее важно, развитие системы знаний. Без последнего невоз­можно ни развитие мышления и речи, ни развитие самой орудийно-трудовой деятельности.

Совершенно очевидно также, что сколько-нибудь развитая система знаний не может быть создана без творчества. Даже самые простые понятия, представляющиеся нам естественны­ми, постигались нашими далекими предками на пределе их психических возможностей, требовали наивысшего уровня функционирования психики. Эти пики, всплески познаватель­ной активности, приводившие к проявлениям интуитивных процессов, к получению нового знания, связаны, как было показано выше, с сущностными предметными чувствами.

Таким образом, в антропогенезе имеет место ряд взаимо­связанных и взаимозависимых процессов: развитие обще­ственной по своему характеру орудийно-трудовой деятель­ности, сущностных предметных чувств, мышления и речи системы знаний. В процессе орудийно-трудовой деятельности возникают предпосылки для появления сущностных пред­метных чувств — сдвига мотива на сам процесс, содержание деятельности. Сущностный мотив, в свою очередь, обуслов­ливает возможность творчества, получения нового знания, следовательно, появления новых понятий, дальнейшего раз­вития мышления и речи. В результате появляются новые виды самой трудовой деятельности и тем самым расширяется сфе­ра проявления сущностных предметных чувств.

Общественный характер орудийно-трудовой деятельности, связанное с ним развитие системы знаний, мышления и речи обусловливают и появление общественной формы сознания. Общественное сознание базируется на знаниях, полученных в результате совокупной деятельности людей. Сформировав­шаяся система знаний, так же как возникающие на ее основе мировоззренческие установки, духовно-нравственные ценно­сти, мораль, правила поведения и т.п., в той или иной степе­ни «присваиваются» каждым членом общества и становятся существенной частью его индивидуального сознания, во мно­гом определяют его.

С общественным характером деятельности людей свя­зан также разрыв между индивидуальным сознанием и его социальными формами. Он определяется тем, что получа­емые индивидом знания имеют разное происхождение и различный статус. Часть из них, входя в его жизненную практику, подкрепляются его собственной деятельностью, т.е. выступают как непосредственный результат психичес­кого отражения. Другую часть составляют лишь «присваи­ваемые» знания, не подкрепленные собственным жизнен­ным опытом. Последние существуют только как инфор­мация, но не как непосредственные знания.

Как было сказано выше, общественное сознание осно­вано на системе знаний, формируемой в результате сово­купной деятельности людей. Соответственно оно как бы аккумулирует в себе все проявления сущностных предмет­ных чувств отдельных людей, приведшие к существующе­му уровню знания. Совокупная жизнедеятельность людей предстает при этом как определяемая именно сущностны­ми мотивами.

На уровне же отдельного индивида сущностные пред­метные чувства и организуемые ими единицы деятельности далеко не всегда определяют жизнь в целом. Обычно значи­тельная, даже преобладающая часть ее содержания связана с несущностными мотивами. Она-то и представляет собой фазу фоновой (поисковой) активности в деятельности че­ловека. Собственно активная фаза деятельности проявляет­ся соответственно в сущностных предметных чувствах: люб­ви, глубоких интересах, привязанностях, увлеченности.

Основные параметры рассмотренных уровней психичес­кого отражения в филогенезе и уровня психики человека представлены в таблице 1.2.

Таблица 1.2