Жан Бодрийяр: время симулякров

Жан Бодрийяр

Символический обмен и смерть

JEAN BAUDRILLARD

L'ECHANGE SYMBOLIQUE ET LA MORT

nrf

GALLIMARD

Москва

Добросвет

ББК87.6 Б75

Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин" при поддержке Министерства Иностранных Дел Франции

и посольства Франции в России

Ouvrage réalisé dans le cadre du programme d'aide à la publication Pouchkine avec le soutien du Ministère des Affaires Etrangères français et de l'Ambassade de France en

Russie

Перевод и вступительная статья С. H. Зенкипа

Обложка С. Федотова

Жан Бодрийяр

Символический обмен и смерть. — М.: "Добросвет" 2000 — 387 стр.

ISBN 5-7913-0047-6

© Добросвет, 2000 © GALLIMARD, 1976 © Перевод и вступительная статья Зенкин С.Н.

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр (род. в 1929 г.) се­годня является одним из известнейших мировых мыслителей, исследующих феномен так называемого "постмодерна" — новейшего состояния западной цивилизации, которое характеризуется разрастанием искусственных, неподлинных образований и механизмов, симулякров настоящего социального бытия.

В ряду других книг Бодрнйяра - "Система вещей" (1968), "О соблазне" (1979, "Фатальные стратегии" (1983), "Прозрачность зла" (1990) - книга "Символический обмен и смерть" (1976) выделяется как попытка не только дать критическое описание неокапиталистического общества потребления, но и предложить ему культурную альтернативу, которую автор связывает с вос­ходящими к архаическим традициям механизмами "символического обмена": обменом дарами, жертвоприношением, ритуалом, игрой, поэзией.

Жан Бодрийяр: время симулякров. 3

От мифа к симулякру. 4

Символическая альтернатива. 13

* * *. 20

* * *. 22

СИМВОЛИЧЕСКИЙ ОБМЕН И СМЕРТЬ.. 22

I. КОНЕЦ ПРОИЗВОДСТВА.. 25

СТРУКТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ЦЕННОСТИ.. 25

*. 27

КОНЕЦ ПРОИЗВОДСТВА.. 28

*. 30

ТРУД.. 30

*. 31

*. 32

*. 33

*. 35

ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА.. 36

ДЕНЬГИ.. 37

ЗАБАСТОВКА.. 39

Анатомическое вскрытие профсоюзов. 40

Забастовка ради забастовки. 42

Генеалогия производства. 43

Май 1968 года: иллюзия производства. 43

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ КАК СИМУЛЯТИВНАЯ МОДЕЛЬ.. 44

*. 47

*. 47

*. 49

ТРУД И СМЕРТЬ.. 51

II. ПОРЯДОК СИМУЛЯКРОВ.. 55

ТРИ ПОРЯДКА СИМУЛЯКРОВ.. 55

ЛЕПНОЙ АНГЕЛ.. 55

АВТОМАТ И РОБОТ.. 57

ПРОМЫШЛЕННЫЙ СИМУЛЯКР. 58

МЕТАФИЗИКА КОДА.. 60

*. 62

ТАКТИЛЬНОСТЬ И БИНАРНОСТЬ.. 63

*. 63

*. 65

*. 67

*. 67

*. 69

*. 69

ГИПЕРРЕАЛИЗМ СИМУЛЯЦИИ.. 70

KOOL KILLER, ИЛИ ВОССТАНИЕ ПОСРЕДСТВОМ ЗНАКОВ.. 74

*. 75

*. 76

*. 77

*. 79

*. 79

III. МОДА, ИЛИ ФЕЕРИЯ КОДА.. 80

ЛЕГКОВЕСНОСТЬ УЖЕ-ВИДЕННОГО.. 80

МОДНАЯ «СТРУКТУРА». 81

ПЛАВАЮЩЕЕ СОСТОЯНИЕ ЗНАКОВ.. 83

«ВЛЕЧЕНИЕ» К МОДЕ. 83

МОДИФИКАЦИЯ ПОЛА.. 85

СУБВЕРСИИ НЕПОДВЛАСТНА.. 88

IV.ТЕЛО, ИЛИ КЛАДБИЩЕ ЗНАКОВ.. 88

ТЕЛО С МЕТКОЙ.. 88

ВТОРИЧНАЯ НАГОТА.. 91

«СТРИПТИЗ». 93

УПРАВЛЯЕМЫЙ НАРЦИССИЗМ... 96

ИНЦЕСТУОЗНАЯ МАНИПУЛЯЦИЯ.. 98

МОДЕЛИ ТЕЛА.. 99

«PHALLUS EXCHANGE STANDARD»¹ 99

ДЕМАГОГИЯ ТЕЛА.. 101

ПРИТЧА.. 102

РАССКАЗ ЧЖУАН-ЦЗЫ О МЯСНИКЕ. 103

V. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ И СМЕРТЬ.. 104

ВЫДВОРЕНИЕ МЕРТВЫХ.. 104

ПОСЛЕЖИТИЕ, ИЛИ ЭКВИВАЛЕНТНАЯ СМЕРТЬ.. 106

ЗАМОГИЛЬНОЕ ГЕТТО.. 107

DEATH POWER¹ 108

ОБМЕН СМЕРТИ ПРИ ПЕРВОБЫТНОМ СТРОЕ. 109

СИМВОЛИЧЕСКОЕ/РЕАЛЬНОЕ/ВООБРАЖАЕМОЕ. 110

НЕПРЕЛОЖНОСТЬ ОБМЕНА.. 111

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И ПЕРВОБЫТНЫЙ СТРОЙ.. 112

ДВОЙНИК И РАЗДВОЕНИЕ. 116

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ И СМЕРТЬ.. 118

ВЛЕЧЕНИЕ К СМЕРТИ.. 121

СМЕРТЬ У БАТАЯ.. 126

*. 128

СМЕРТЬ МОЯ ПОВСЮДУ, СМЕРТЬ МОЯ В МЕЧТАХ. 129

СМЕРТЬ ТОЧЕЧНАЯ СМЕРТЬ БИОЛОГИЧЕСКАЯ.. 129

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ И КАТАСТРОФА.. 130

«ЕСТЕСТВЕННАЯ» СМЕРТЬ.. 132

СТАРОСТЬ И «ТРЕТИЙ ВОЗРАСТ». 132

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ.. 135

*. 136

*. 139

*. 141

*. 143

ШАНТАЖ БЕЗОПАСНОСТЬЮ... 143

FUNERAL HOMES И КАТАКОМБЫ... 146

УПРАЗДНЕНИЕ СМЕРТИ.. 147

ОБМЕН БОЛЕЗНИ.. 148

СЕКСУАЛИЗИРОВАННАЯ СМЕРТЬ, СМЕРТОНОСНОСТЬ ПОЛА.. 149

СМЕРТЬ МОЯ ПОВСЮДУ, СМЕРТЬ МОЯ В МЕЧТАХ. 149

VI. ИСТРЕБЛЕНИЕ ИМЕНИ БОГА.. 151

АНАГРАММА.. 151

закон парности. 151

закон слова-темы.. 152

ПОЭЗИЯ КАК ИСТРЕБЛЕНИЕ ЦЕННОСТИ.. 153

*. 155

*. 156

КОНЕЦ АНАТЕМЫ... 158

*. 161

ДЕВЯТЬ МИЛЛИАРДОВ ИМЕН БОГА.. 162

*. 162

ВООБРАЖАЕМОЕ ЛИНГВИСТИКИ.. 163

*. 167

*. 168

WITZ, ИЛИ ФАНТАЗМ ЭКОНОМИКИ У ФРЕЙДА.. 170

*. 175

АНТИМАТЕРИАЛИСТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЯЗЫКА.. 177

*. 179

*. 179

ПО ТУ СТОРОНУ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО.. 180

СОДЕРЖАНИЕ. 181

Жан Бодрийяр: время симулякров

Как у своих поклонников, так и у своих критиков Жан Бод­рийяр пользуется репутацией уклончивого и двусмысленного мыс­лителя. Сторонники (особенно американские) «постмодернизма» сопровождают его имя религиозными эпитетами¹, странно контрасти­рующими с его атеистическими убеждениями и фактически подразу­мевающими не столько веру, сколько право пророчески противоре­чить себе, высказываться неопределенно и безответственно. Побор­ники (особенно европейские) строгой научности ставят те же самые «вольности» в упрек Бодрийяру, объявляя его врагом здравого ра­ционального мышления.

Даже если французский ученый и мыслитель действительно дает повод к подобной сакрализации (либо положительной, либо от­рицательной — сакральное вообще характеризуется амбивалентнос­тью), в его творчестве можно выделить текст, отличающийся вполне однозначной тенденцией; в нем автор ясно занимает позицию, форму­лирует то, против чего и за что он выступает в современной культу­ре. Это «Символический обмен и смерть», пятая книга Жана Бодрийяра (он родился в 1929 г.), вышедшая в 1976 году и занимающая по­граничное положение в его творчестве: ею ознаменованы окончание

¹ «Жан Бодрийяр выдвинулся как один из самых непримиримых теоре­тиков постмодерна. Он пользуется положением настоящего гуру во всем англо­язычном мире [...]. Адепты Бодрийяра восхваляют его как истинный талисман нового постмодернистского мира, как импульс, питающий энергией всю сцену постмодернистской теории, как супертеоретика новейшей пост-современности». — Процитированные слова, в которых сами за себя говорят и термины «гуру», «адепты», «талисман», и молитвенное повторение на все лады волшебного слова «постмодерн», и магический образ «импульса, питающего энергией...», взяты практически наугад из Интернета (http://ccwf.cc.utcxas.cdu/~kellner/pm/ch4.html ), из рекламной аннотации к одной из современных американских работ о Бодрийяре. Реклама просто доводит до предельной концентрации атмосферу, реально окружающую французского мыслителя в мировых масс-медиа.

его первого, «научно-социологического» периода и попытка выйти на уровень философских конструкций. Здесь впервые имплицитно на­мечена трехчленная стадиальная схема, в которой появляется место для «постмодерна», хотя само это слово, заимствованное у американс­ких критиков, вошло в словарь Бодрийяра лишь позднее (оп и до сих пор пользуется им с недоверием и часто заключает его в кавычки). Схема включает 1) «первобытное» общество, то есть фактически до­капиталистическое общество, 2) стадию «политической экономии», то есть буржуазно-капиталистическую цивилизацию, вместе с ее эконо­мическими и культурными атрибутами, включая соответствующую ей социально-критическую теорию (марксизм), 3) наконец, «нынешнее» состояние вещей, стадию, когда ценности второй стадии растворяются в новой общественной организации, основным признаком которой яв­ляется универсальное распространение «симулякров». Исторически эта схема довольно расплывчата (так, первая стадия покрывает са­мые разные этапы социального развития, от родоплеменных образо­ваний до античных и средневековых цивилизаций, а вторая имеет тен­денцию сжиматься до одного лишь XIX столетия), но формально-ло­гическая динамика прочерчена точно и резко, позволяя определить специфику новых вопросов западной цивилизации в ее «сегодняш­нем» состоянии.

Пытаться охватить все эти вопросы в предисловии — беспо­лезно и безнадежно, ибо Бодрийяр сам пишет о них очень вырази­тельно, а текст его книги чрезвычайно насыщен. Попробуем лучше выделить одну сквозную проблему, которую он в этой работе (как, впрочем, и в других) нигде не ставит отдельно и последовательно, по которая может раскрыть внутреннюю логику его мысли и поставить ее в контекст французской культуры последнего полувека. Это про­блема времени.

От мифа к симулякру

В разных своих книгах Жан Бодрийяр неоднократно ссылает­ся на Ролана Барта, по главным образом па конкретные его сообра­жения по частным вопросам (социальная семантика автомобиля или, скажем, алеаторный порядок литературной композиции). Между тем влияние, оказанное па пего Бартом, по-видимому гораздо значитель­нее, о чем говорит уже заголовок его первой книги «Система вещей» (1968), созвучный с названием последней на тот момент книгой Барта «Система моды» (1967), причем обе книги сближаются и методологи­чески, авторы заняты систематическим, строгим описанием «легко­мысленных» феноменов потребительского быта. У Барта и Бодрийя-

ра есть и более глубокие сходства — на уровне фундаментальных ин­туиций, базовых чувствований мира, дающих основу для дальнейших научных и философских построений. Здесь придется вспомнить, и не раз, прежде всего книгу Барта «Мифологии» (1957), которая, кажется, нигде прямо не упоминается у Бодрийяра, но это умолчание выглядит «слепой точкой» его текста, бессознательной попыткой не признавать собственного происхождения.

Фундаментальной интуицией бартовских «Мифологий», усвоен­ной Жаном Бодрийяром, было переживание неподлинности мира, данно­го нам в культурном опыте, его зараженности паразитарными, вторич­ными идеологическими смыслами. Как известно, этому факту Барт дал семиотическую интерпретацию, показав, каким образом «мифологиза­ция» мира осуществляется благодаря включению первичных культур­ных знаков (языковых и иных) в коннотативную знаковую систему второго порядка, использующую их первичный, «естественный» смысл как оправдание, «алиби» для своих собственных ценностных значений. Недоверие к иллюзиям «подлинности» и «естественности» стало глав­ной движущей силой и в книгах Бодрийяра, но интерпретация у него иная, более радикальная (как пишет он сам, «радикализация гипотез яв­ляется единственно возможным методом» — наст, изд., с. 340): вместо знаков, предполагающих включенность в процесс коммуникации, пере­дающих от кого-то кому-то определенные сообщения, — каковые мо­гут быть по дороге «перехвачены» и инфицированы другими, чуждыми сообщениями, — оп толкует скорее о социокультурных реальностях как таковых, приобретающих двусмысленный, неподлинный характер; семиотическая проблематика заменяется у пего онтологической, фило­софской. Соответственно и бартовский термин «миф», обозначающий единицу ложного, неподлинного смысла, функционирующего в культуре, Бодрийяр заменяет другим, имеющим философско-онтологическую тра­дицию термином «симулякр»².

Первые употребления этого термина, ставшего как бы фирмен­ным знаком бодрийяровских умопостроений, встречаются уже в «Си-

² Словом «миф» Бодрийяр пользуется редко и, в общем, б не очень точ­ном смысле, например «[...] капитал становится сам себе мифом, а вернее алеа­торно-недетерминированной машиной, чем-то вроде социально-генетического кода […]» (наст. изд., с 129), в процитированном тексте заметна неудовлетво­ренность автора термином «миф , стремление заменить его какими-то более точ­ными и более оригинальными понятиями. Ближе к бартовский — хотя и здесь бросается в паза парадоксальная деформация — другая формулировка. «Если общество потребления не создает больше мифов [подразумевается - мифичес­ких фигур в истории - С.З.], то это оттого, что оно само является собствен­ным мифом» - Jean Baudrillard, La société de cou-sommation, Gallimard, 1978 [1970]. p 311

стеме вещей», но лишь в книге «Символический обмен и смерть» он получил если не строгую дефиницию, то во всяком случае внутрен­нюю структуру и систематическое место в ряду других понятий.

Понятие симулякра («видимости», «подобия») — древнее, в ев­ропейской философии оно существовало начиная с античности³, при­чем обыкновенно включалось в теологическую схему репрезентации, сформулированную Платоном: имеется идеальная модель-оригинал (эйдос), по отношению к которой возможны верные или неверные подражания. Верные подражания-копии характеризуются своим сходством (с моделью), а неверные подражания-симулякры — своим отличием (от модели и друг от друга), но общим для тех и других является соотнесенность, позитивная или негативная, с трансценден­тальным образцом. Эта платоновская теория симулякра была воссоз­дана Жилем Делёзом в статье «Ниспровергнуть платонизм», опубли­кованной в журнале «Ревю де метафизик э де мораль» в 1967 году, как раз за год до выхода первой книги Бодрийяра (а в 1969 году включенной под названием «Платон и симулякр» в книгу Делёза «Логика смысла»), причем воссоздана критически — Делёз выдвинул задачу «ниспровержения платонизма», то есть освобождения симулякров от привязанности к модели и их включения в чисто диффе­ренциальную игру:

Проблема касается теперь уже не разграничения Сущности-Видимости или же Модели-копии [...]. Симулякр не просто вы­рожденная копия, в нем кроется позитивная сила, которая отрицает и оригинал и копию, и модель и репродукцию⁴.

Эта антиплатоновская программа у Делёза применялась к эсте­тике, художественному творчеству. Бодрийяр — в этом была новизна его подхода — спустил ее с небес на землю, перенес из сферы чистой онтологии и эстетики в описание современной социальной реальнос­ти: то, чего не мог помыслить Платон и к чему еще только стремятся современные художники в попытках подорвать платоновскую схему репрезентации, — это, оказывается, уже реализовано в действительно­сти, которая в массовом количестве вырабатывает самодостаточные,

³ В нескольких книгах Бодрийяра приводится фраза о симулякре, припи­санная Екклезиасту: «Симулякр — это вовсе не то, что скрывает собой исти­ну, — это истина, скрывающая, что ее нет. Симулякр есть истина» (см., напри­мер: Jean Baudrillard, Simulacres et simulation, Galilée, 1981, p. 9); нетрудно убе­диться, что у Экклезиаста ничего похожего не сказано, гак что эта фраза, равно как и слова «из книги пророка Даниила» в «Символическом обмене...» (наст. изд., с. 235), сама является своего рода симулякром библейской цитаты.

⁴ Gilles Deleuze, Logique du sens. Minuit, 1969, p. 302.

независимые от трансцендентных образцов симулякры и все больше формирует из них жизненную среду современного человека.

В «Символическом обмене...» Бодрийяр предлагает историчес­кую схему «трех порядков» симулякров, сменяющих друг друга в новоевропейской цивилизации от Возрождения до наших дней: «под­делка — производство — симуляция».

Симулякр первого порядка действует на основе естественного закона ценности, симулякр второго порядка — на основе рыночного закона стоимости, симулякр третьего порядка — на основе структур­ного закона ценности (нyаст. изд., с. 111).

В этой трехчленной схеме можно заметить асимметрию, связан­ную с неоднородностью объектов, которые становятся «моделями» для симулякров: если подделка (например, имитация дорогих матери­алов в платье или архитектурном убранстве) и производство (изго­товление серийных, идентичных друг другу промышленных изделий) касаются материальных вещей, то симуляция, как о том говорит язы­ковое употребление данного слова, применяется скорее к процессам (симуляция поступков, деятельности) или символическим сущностям (симуляция болезни и т.п.). Такая историческая эволюция симуляк­ров любопытно напоминает личную эволюцию Жана Бодрийяра, ко­торый от социологической критики вещей постепенно перешел к кри­тике абстрактных сущностей, циркулирующих в обществе. В его «Си­стеме вещей» уже упоминался «симулякр природы», обозначающий Идею Природы и искусственно создаваемый в своем быту отпускни­ком; или «фантазм сублимированной подлинности», симулякр Истории, столь же искусственно поддерживаемый в современном доме благодаря вкраплению в него кое-каких фрагментов старинного здания, разрушен­ного при его постройке⁵ ; в обоих случаях предметом симуляции явля­ются абстрактные ценности (Природа, История), но опирается она все-таки на конкретно-вещественные, «поддельные» (то есть стадиально более ранние) элементы — яркую окраску предметов отпускного быта, старинные камни, сохраненные в стене новостройки. В «Символическом обмене...» акцент делается уже на чисто действенных аспектах симуля­ции, где нет ни вещи как таковой, ни даже вещества. Таков, например, симулятивный ответ при социологическом опросе:

[...] тест и референдум представляют собой идеальные фор­мы симуляции: ответ подсказывается вопросом, заранее моделирует­ся/обозначается им (наст. изд., с. 132).

⁵ См.: Жан Бодрийяр, Система вещей, М., Рудомино, 1995, с. 28, 66.

Или упоминавшаяся в «Системе вещей» модель человека-по­требителя — рекламное «вы», искусственный препарат, полученный в результате чисто семантических операций и не имеющий отношения к реальному субъекту:

[...] такое «вы» — всего лишь симулятивная модель второго лица и обмена, фактически это никто, фиктивный элемент, служа­щий опорой дискурсу модели. Это не то «вы», к которому обраща­ется речь, а внутрикодовый эффект раздвоения, призрак, возникаю­щий в зеркале знаков (наст. изд., с. 210).

Среди подобных процессуальных, а не вещественных симуляк­ров особенно интересны те, в которых, как и естественно для процес­суальных объектов, первостепенную роль играет фактор времени.

[...] политическая экономия переживает сама себя в состоя­нии глубокой комы, зато все эти призраки по-прежнему, бродят в операциональном поле ценности. Быть может, здесь в грандиозном масштабе отзывается закон, отмеченный у Маркса: всякое событие сначала проживает историческую жизнь, а затем воскресает в фор­ме пародии. Разве что для нас обе эти фазы сливаются воедино, так как старая добрая материалистическая история сама стала процес­сом симуляции, не даст больше возможности даже для театрально-гротескной пародии (наст. изд., с. 94).

«Призрак политической экономии», то есть призрак капиталис­тического строя, неизбежно вызывающий в памяти (коль скоро ря­дом упоминается Маркс) еще и знаменитую фразу о «призраке ком­мунизма», не просто знаменует собой некий странный, не-естествен­ный модус существования абстрактного объекта, но и структурирует его время — история, которая по Марксу повторяется «в виде траге­дии, а затем в виде фарса», в своем призрачно-симулятивном вариан­те уже изначально не развивается, а влачит какое-то посмертное, ква­зиисторическое и квазивременное существование. На уровне соб­ственно «культурном» с ней сближается историческое прошлое, призрачно сохраняемое в музеях и непрестанно реставрируемое мо­дой «ретро»:

Темпоральность музея характеризуется «совершенством», за­вершенностью — это специфическое состояние того, что миновало и ни в коем случае не современно. Но мода тоже никогда не совре­менна — она играет на повторяемости однажды умерших форм, со­храняя их в виде знаков в некоем вневременном заповеднике. Мода из года в год с величайшей комбинаторной свободой фабри­. кует «уже бывшее» (наст. изд., с. 169-170).

Мода всегда пользуется стилем «ретро», но всегда ценой от­мены прошлого как такового: формы умирают и воскресают в виде призраков. Это и есть ее специфическая актуальность — не референтная отсылка к настоящему моменту, а тотальная и момен­тальная реутилизация прошлого. Мода — это, парадоксальным образом, несвоевременное. В ней всегда предполагается замира­ние форм, которые как бы абстрагируются и становятся вневремен­ными эффективными знаками, а уже те, в силу какой-то искрив­ленности времени, могут вновь появиться в настоящем времени, за­ражая его своей несвоевременностью, чарами призрачного возврата [revenir], противостоящего структурному становлению [devenir] (наст. изд., с. 168).

Сама экзистенциальная ситуация современного человека тоже искажена, вовлечена в парадоксальную симулятивную темпораль­ность; так, практика искусственного продления жизни и предупрежде­ния смерти всевозможными мерами безопасности фактически ведет к тому, что сама жизнь становится призрачной (о чем смутно догадыва­ются рабочие и автомобильные «лихачи», упрямо саботирующие при­менение техники безопасности):

Предупреждение смерти ценой непрерывного самоомертвле­иия — такова парадоксальная логика безопасности (наст. изд., с 311).

Борьба со смертью ведет к переносу смерти непосредственно в жизнь, к превращению жизни в «послежитие», «пережиточность», «до­живание» (survie) — это, собственно, и есть модус призрачного су­ществования, когда место реальности занимает симулякр, оставивший реальность в далеком, забытом прошлом⁶. Это отчасти сходно со ста­тусом «реального» в психоаналитической теории Лакана (реальное как принципиально недоступный, навеки утраченный объект), но у Бодрийяра особенно важную роль играет именно темпоральность. С известной точки зрения, его симулякр — не что иное, как особый эф­фект времени, когда оно утрачивает свой линейный характер, начинает сворачиваться в петли и предъявлять нам вместо реальностей их при­зрачные, уже отработанные копии.

Темпоральная сущность симуляции осознавалась уже у Плато­на, который, как показывает Делёз в своей упомянутой книге, выстра­ивал свою теорию идей и «верных» копий для борьбы с «безумным становлением» в духе Гераклита:

⁶ Так и с изжившими себя политическими орудиями классовой борьбы: «Профсоюзы и партии мертвы, им остается только умереть» (наст. изд. с 79).

Чистое, неограниченное становление представляет собой ма­териал для симулякров, поскольку оно уклоняется от действия Идеи, оспаривает одновременно и модель, и копию⁷.

В более близкую нам эпоху попытку преодолеть время как фактор становления, нарушающий устойчивость качеств и атрибутов, предпринял структурализм: его лозунгом была спациальность, пере­вод временных категорий в пространственные — будь то простран­ственность исследовательских конструктов (структур, таблиц и т.д.) или же лишенное временной необратимости, фактически простран­ственное толкование процессов повествования, понимания, литера­турной эволюции⁸. Именно к структурализму отсылает понятие «кода», которым регулируется, по Бодрийяру, новейшая форма симу­ляции (предыдущие фазы развития симулякров не имели такого обобщающего и вместе с тем специфического для них закона: в са­мом деле, «природный» и «рыночный» законы ценности, которыми они управлялись, вообще говоря, равно касались и симулякров, и ре­альных объектов). Код — главная категория структурной лингвис­тики и семиотики, позволяющая упорядочить и редуцировать, свести к квазипространственным формам «безумное становление». Первые работы Бодрийяра, особенно «Система вещей», создавались в момент высшего подъема французского структурализма и своим системным подходом отчасти вписывались в его методологию; выше уже сказа­но о перекличке «Системы вещей» с вышедшей годом раньше образ­цово-методологической монографией Барта о моде. Однако уже в той ранней книге Бодрийяра содержался любопытный эпизод, кото­рый можно рассматривать как имплицитную полемику со структу­ральным методом.

Как известно, в качестве одной из важнейших потребительских стратегий по отношению к вещам Бодрийяр рассматривает коллекционирование. Деятельность коллекционера — это не просто собирательство, но систематическая манипуляция вещами, их подчи­нение определенному комбинаторному коду; и вот в подобном пси­хическом проекте автор книги раскрывает бессознательную попыт­ку упразднить время:

Действительно, глубинная сила предметов коллекции возни­кает не от историчности каждого из них по отдельности, и время

⁷ Gilles Deleuze, op. cit.. p. 10.

⁸ См.: С.Зенкин, «Преодоленное головокружение: Жерар Женетт и судь­ба структурализма», в кн.: Жерар Женетт, Фигуры: Работы по поэтике, т. 1, М., изд-во имени Сабашниковых, 1998, с. 22-41.

коллекции не этим отличается от реального времени, но тем, что сама организация коллекции подменяет собой время. Вероятно, в этом и заключается главная функция коллекции — переключить реальное время в план некоей систематики [...]. Она попросту от­меняет время. Или, вернее, систематизируя время в форме фикси­рованных, допускающих возвратное движение элементов, коллек­ция являет собой вечное возобновление одного и того же управляе­мого цикла, где человеку гарантируется возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точной уверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождение и смерть⁹.

Ни здесь, ни вообще в тексте «Системы вещей» Бодрийяр ни словом не упоминает о структуралистской методологии; скорее всего, он и не думал о пей, когда анализировал психологию коллекционера. Однако ныне, ретроспективно рассматривая этот фрагмент в контек­сте методологических дискуссий 60-70-х годов, в нем можно увидеть своеобразную «пародию» на структурализм — на его попытку отме­нить, «заклясть» время, подменить его чисто пространственной (обра­тимой, «допускающей возвратное движение») комбинаторикой, кото­рая лишь опосредованно обозначает опасно-необратимое биографи­ческое время человека, подобно тому как «старинные» предметы в коллекции, будучи взяты сами по себе, обозначают или симулируют время историческое. В научном предприятии структурализма вскры­вается регрессивное стремление человека современной цивилизации забыть о собственной смертности — как бы приручить, нейтрализо­вать ее, «поиграть в свое рождение и смерть». Эта методология ока­зывается сама вписана в порядок современного общества, из абстрак­тно-аналитического метаязыка превращается в прямое порождение объекта, который она сама же пытается описывать. Принимая сторо­ну «кода», структурализм невольно вступает в сообщничество с симулякрами, создаваемыми этим кодом.

Но, расходясь со структуралистской методологией, Бодрийяр продолжает опираться на фундаментальные интуиции, из которых ис­ходил структурализм. Его идея «послежития», призрачного суще­ствования как основы симуляции, по-видимому, восходит к «Мифоло­гиям» Ролана Барта, к последней главе этой книги, где теоретически характеризуется феномен коннотации как производства «мифичес­ких» значений¹⁰. В каждом знаке имеется две инстанции — означаю-

⁹ Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 81.

¹⁰ Сюда же относятся и мысли Бодрийяра о семиотизации человеческого тела — от погребальных церемоний, помещающих тело умершего в плотную оболочку знаков, до семиотики стриптиза, прямо перекликающейся с соответствующей главой бартовских «Мифологий». Впрочем, и здесь Бодрийяр идет по пути «радикализации гипотез»: если Барт анализировал стриптиз как знаковое «заговаривание», социальную интеграцию опасной стихии либидо, то, по Бодрийяру, сама эротическая привлекательность тела возникает именно как результат его социализации и семиотизации, нанесения на тело некоторой «метки».

щее и означаемое, но означаемое первичного, денотативного знака на­ходится в двойственном положении: с одной стороны, оно представ­ляет собой «смысл» этого первичного знака, а с другой стороны, обра­зует «форму», означающее вторично-коннотативного знака («мифа»). И вот как Барт анализирует эту двойственность:

[...] форма не уничтожает смысл, а лишь обедняет, дистанци­рует, держит в своей власти. Смысл вот-вот умрет, но его смерть от­срочена: обесцениваясь, смысл сохраняет жизнь, которой отныне и будет питаться форма мифа. Для формы смысл — это как бы под­ручный запас истории, он богат и покорен, его можно то прибли­жать, то удалять, стремительно чередуя одно и другое; форма посто­янно нуждается в том, чтобы вновь пустить корни в смысл и напи­таться его природностью; а главное, она нуждается в нем как в укрытии" .

«Отсроченная смерть» первичного смысла уподобляется вампирическому паразитированию «мифа» на теле первичного языка:

[...] миф — язык, не желающий умирать; питаясь чужими смыслами, он благодаря им незаметно продлевает свою ущербную жизнь, искусственно отсрочивает их смерть и сам удобно вселяет­ся в эту отсрочку; он превращает их в говорящие трупы¹².

Эта отсроченность позволяет вторичному знаку — и господ­ствующему классу, который такие знаки производит, — порабощать первичный знак, а вместе с ним и общество, наивно пользующееся его «прямым» значением: словно в гегелевской диалектике Господина и Раба, первичный знак сохраняет продленную жизнь, но зато утрачива­ет собственную сущность, начинает значить не то, что является его собственным смыслом, а то, чего требует от него Господин. И Бодрийяр, прямо упоминающий этот знаменитый фрагмент из «Феноме­нологии духа» в своем «Символическом обмене...» (см. наст. изд., с. 102), в другом месте отчетливо связывает темпоральность «отсроч­ки» с возникновением и существованием любой власти — духовной и светской, господствующей и «оппозиционной»:

¹¹ Ролан Барт, Мифологии, М., изд-во имени Сабашниковых, 1996, с. 243.

¹² Там же, с. 259. Комментарий к этим формулировкам см. в нашей всту­пительной статье к указанному изданию «Мифологий» Барта, с. 11-12, 27.

Все инстанции подавления и контроля утверждаются в про­странстве разрыва, в момент зависания между жизнью и ее концом, то есть в момент выработки совершенно фантастической, искусст­венной темпоральности [...] (наст. изд., с. 273).

Церковь живет отсроченной вечностью (так же как госу­дарство — отсроченным общественным состоянием, а революцион­ные партии — отсроченной революцией: все они живут смертью) [...] (наст. изд., с. 259).

Все эти абстрактно-онтологические суждения подкрепляются конкретным анализом общественного быта. Так, «отсроченность» как темпоральность симуляции¹³ уже являлась предметом анализа в «Си­стеме вещей» в нескольких своих непосредственно социальных про­явлениях. Во-первых, это уже упомянутое выше коллекционирова­ние: коллекция всегда должна оставаться незавершенной, в ней обяза­тельно должно недоставать какого-то предмета, и этот завершающий предмет (знаменующий собой смерть коллекции и, в некотором смыс­ле, самого коллекционера), все время является отсроченным¹⁴. Во-вторых, это известный феномен запаздывания серийных вещей по сравнению с модным образцом:

[...] чистая серия [...] располагается совсем не в актуальной современности (которая, наряду с будущим, составляет достояние авангарда и моделей), но и не в давнем прошлом, составляющем исключительную принадлежность богатства и образованности, — , ее временем является «ближайшее» прошлое, то неопределенное прошлое, которое, по сути, определяется лишь своим временным от­ставанием от настоящего; это та межеумочная темпоральность, куда попадают модели вчерашнего дня [...] таким образом, большинство людей [...] живут не в своем времени, но во времени обобщенно-не­значимом; это время еще не современности и уже не старины, и ему, вероятно, никогда и не стать стариной [...] серия по отношению к модели [...] представляет собой утрату времени в его реальном измерении; она принадлежит некоему пустому сектору повседневно-

¹³ Понятие «отсрочки» разрабатывалось и у других послевоенных фран­цузских мыслителей: в художественной форме — у Жан-Поля Сартра («От­срочка», 1945) и Мориса Бланшо («При смерти», 1948), в спекулятивной фор­ме — у Жака Деррида, чей термин différence, то есть «отсрочка-отличие», прямо упомянут в «Символическом обмене...» Бодрийяра. Представляется, однако, что именно интуиция, выраженная в «Мифологиях» Барта, имела определяющее зна­чение для бодрийяровского понятия симуляции.

¹⁴ «[...] появление конечного члена серии означало бы, по сути, смерть субъекта, отсутствие же его позволяет субъекту лишь играть в свою смерть, изображая ее как вещь, а тем самым заклиная». — Жан Бодрийяр, Система ве­щей, с. 78.

сти, к негативной темпоральности, которая механически питается от­бросами моделей¹⁵.

Двусмысленное «послежитие» серийных вещей, уже оторвав­шихся от «подлинности», сущностной полноты старинных вещей и лишь безнадежно догоняющих остроактуальное существование мод­ных образцов, сопоставимо с тем отсроченно-посмертным псевдобы­тием, которым в «Символическом обмене...» характеризуются симулякры производства, общественного мнения, Революции, человеческой жизни и смерти как таковой или, скажем (в сфере художественного творчества), автоматического письма сюрреалистов, которое внешне решительно отменяет смысл, а на самом деле «только и живет нос­тальгией по означаемому» (наст. изд., с. 343). Серийная вещь застря­ла на полпути между реальностью и идеалом: реальность в ней уже отчуждена от себя самой, уже захвачена чуждым ей смыслом (ориен­тацией на опережающую ее модель), но никогда не сможет достичь идеальности самой этой модели. У «невещественного» же симулякра по определению нет материального тела, и для него позади остается уже его идеальная сущность, от которой он оторвался и которую он безнадежно стремится догнать. Линейная темпоральность материаль­ных симулякров свертывается в петлю на уровне этих бестелесных подобий, захваченных бесплодным «коловращением репрезентации» (наст. изд., с. 149), головокружительной сменой сущности/видимос­ти¹⁶, сравнимой с навязчивым повторением при неврозе. Ситуация безнадежной погони здесь усугубляется, так как это погоня за собой, за собственной тенью-моделью, фактически же — за «настоящей», символической смертью, которой «доживающего» лишает паразитиру­ющая на нем социальная инстанция. В результате получается пара­доксальная ситуация, которую Бодрийяр в одной из следующих ра­бот обозначил как «прецессию симулякров» — предшествование по­добий собственным образцам:

Территория больше не предшествует карте и не переживает се. Отныне сама карта предшествует территории — прецессия си­мулякров, — именно она порождает территорию [...]¹⁷.

¹⁵ Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 126-127.

¹⁶ Ср. бартовскую «вертушку» коннотативного знака, где «означающее постоянно оборачивается то смыслом, то формой, то языком-объектом, то мета­языком, то чисто знаковым, то образным сознанием» (Ролан Барт, Мифологии, с. 248).