Основные черты общественной психологии мелко-буржуазного периода.
Для развития личности мелко-буржуазное общество представляет гораздо более широких просто, чем какое-либо из обществ натуральных. Однако, условия развития не одинаковы для особей различных классов этого общества – для одних более, для других менее благоприятны.
В мире земледельческом, где меновое хозяйство выступило под феодальной оболочкой, развитие личности было поставлено в самые тесные рамки. Крепостная форма менового феодализма, во многом сходная с чистым «рабством», сильно угнетала производителя и, выжимая до крайности его жизненную энергию, не оставляла свободных сил для развития. Что касается самих феодалов, которые не находились по таким гнётом, то для них возможность развития суживалась под влиянием другой причины. По мере того, как они утрачивали свою прежнюю общественно-производственную роль и сосредотачивали свою деятельность на «распределении» и потреблении, развитие их совершалось, соответственно этому, в непроизводительном, в паразитическом направлении.
Таким образом, земледельческие классы не могли выступить первыми в виде такой силы, которая преобразовала бы внутренние отношения мелко-буржуазной организации.
Свободные промышленные классы городов находились в значительно более благоприятных условиях. Отсутствие внешнего гнёта, высоко-полезная роль в общественном производстве обеспечивали им возможность развития. Но и здесь следует различать две группы, находившиеся не в одинаковом положении: собственно ремесленник и торговец.
Для мелкого ремесленника, принадлежащего к цеху, сфера деятельности и сама по себе узка, и ещё более суживается благодаря цеховым стеснениям. Узка она потому, что сводится к одной частной ремесленной специальности да к маленьком домашнему хозяйству; ограничивают её цеховые отношения в том смысле, что они замыкают её в пределах одного города, где данному цеху принадлежит монополия, и стесняют развитие производственной техники массой установлений, направленных против свободной конкуренции и препятствует личности в расширении её производственной роли. Цеховой ремесленник всюду связан цеховыми регламентами; он должен производит так же, как другие, а следовательно – и жить, как другие; он не смеет значительно возвыситься над общим уровнем своей среды, не смеет ввести сколько-нибудь важных усовершенствований в своё дело, не смеет увеличить размеров своего производства и т. д.
В иных условиях живёт и действует торговец. Его специальность – та последняя операция производства различных продуктов, которая заключается в их перемещении, в их доставке туда, где они могут быть потреблены. Специальность эта сама по себе очерчивает сравнительно широкую сферу деятельности, приводит купца в соприкосновение с разнообразными формами жизни, заставляет его приспособляться к различной среде. В то же время деятельность купца, по существу, меньше поддаётся внешним стеснениям; его техника даже не может быть так строго регламентирована, как техника любого ремесла. Далее, купц больше, чем кто-либо другой, имеет дела с деньгами; а деньги, как было выяснено, развивают стремление к безграничному накопления, для купца же, следовательно, к безграничному расширению его деятельности. В противоположность купцу – представителю накопления, ремесленник сводит свою главную заботу к поддержанию жизни на данном уровне. В силу всего этого купец в общем прогрессе мелко-буржуазных отношений необходимо опережает ремесленника и потому-то, как увидим, он выступает в роли истинного преобразователя мелко-буржуазной системы.
Общественные формы мировоззрения в мелко-буржуазном периоде имеют переходный характер. С одной стороны, в довольно значительной степени сохраняется ещё прежний натуральный фетишизм, с другой – складывается новый особый фетишизм – товарный.
Натуральный фетишизм сохраняется частью в форме метафизики, частью в ином виде. Он не может ещё исчезнуть, потому что мелко-буржуазное общество не есть то, которое окончательно одерживает победу над природой, окончательно освобождает человека из-под её власти: мелкое производство недостаточно для этого.
Целый общественный класс, энергичный и могущественный, тщательно охранял остатки натурального фетишизма. Когда эксплоататорская роль католического духовенства стала преобладать над его общественно-организаторской ролью, тогда католицизм начал изменять своё отношение к науке. Духовные феодалы, желая удержать за собою столь выгодную для себя безраздельную власть над умами, становились всё более враждебны всякому точному познанию, всякому научному изучению действительности. Тогда в духовенстве ослабевает интерес к остаткам древней классической науки и философии, хранителем которых они были до тех пор; наука и философия объявляются вовсе ненужными при религии, «как не нужен тусклый фонарь при ярком солнечном свете». Католицизм превращается в систему грубых суеверий. Он запугивает ужасами тёмные и слабые умы, таким образом удерживает их в своей власти. Бессмысленно-жестокое преследование ведьм и колдунов как нельзя более характерно для этого периода католической церкви.
При таких условиях естественно, что натуральный фетишизм лишь с большой медленностью уступал место познанию причин явлений. До чего прочно держались остатки прежнего фетишизма, видно, напр., из того факта, что тогда существовали и процветали такие фетишестические науки как астрология и алхимия.
Что касается менового фетишизма, то он является выражением новой власти, подчинившей себе человека в меновом обществе – власти общественных отношений.
В обмене выражается разделение труда между людьми. Но это – неорганизованное разделение труда. Именно из его неорганизованного характера вытекает та неприспособленность производителей к их взаимным отношениям, которую обозначают, как «власть» этих отношений.
Цены товаров подчиняются, как было выяснено, закону стоимости, т. е. в своих постоянных колебаниях стремятся к соответствию со стоимостями. Но во всякий данный момент они в большей или меньшей степени уклоняются от своей нормы, потому что закон стоимости проводится в жизнь не сознательной организующей волей, а стихийным механизмом конкуренции. Во всякий данный момент производитель товара рискует оказаться неприспособленным к условиям рынка, его трудовая энергия – частью или вполне – потраченной бесполезно, его участие в общественном распределении – уменьшенным, его потребление – пониженным.
В силу всего этого рынок является для производителя внешней силой, к которой он должен приспособляться, Но удастся ли – зависит не от него; такой же являлась и внешняя природа с её тысячами неожиданных опасностей сознанию дикаря. Отсюда – оба различных фетишизма.
Рынок, с его конкуренцией, с его нередко ожесточённой борьбой, заслоняет от глаз производителя факт общественного союза, общественной стоимости в борьбе с природой. Покупатель и продавец, которые в действительности трудились каждый для общества, встречаются на рынке не как два члена одного общественного союза, а как два противника. Производителю нет возможности понять, что его руда есть затрата общественно-трудовой энергии, как и труд других производителей.
Производитель товаров не может ничего знать о их общественной стоимости, потому что он не смотрит на товар, как на общественный продукт. Наблюдая массу случаев обмена, он составляет себе понятие о ценности, т. е., в сущности, об обычной цене товаров; но она для него —необъяснимое явление. Свести её к затрате общественно-трудовой энергии для него невозможно прежде всего потому, что он понятия не имеет об общественном характере труда, которым произведен продукт, а затем также и потому, что эта ценность представляется ему непременно в виде известного количества денег а не в виде известного количества труда. Но если сознание товаропроизводителя не в состоянии связать ценность с отношениями общественного труда людей, то оно может связать её только с самим товаром. И для поверхностного взгляда это вполне естественно: у кого бы не находился товар, у его производителя или у другого лица, всё равно, – товар продаётся по присущей ему ценности. Отсюда, как нельзя легче сделать заключение, что ценность – способность продаваться за известную сумму денег – есть свойство товара самого по себе,свойство, не зависящее от людей, от общества – вообще, естественное свойство товара. Откуда берётся такое свойство, чем определяются его границы, производитель товара не исследует этого. Для него меновая ценность топора есть два рубля и только; она ни от чего не зависит, она существует в топоре сама по себе, как для натурального фетишиста душа топора есть только душа топора и ничего больше. В этом и заключается сущность товарного фетишизма. Не имея возможности постигнуть, что в обмене выражается трудовая совместность людей в борьбе с природой, т. е. общественное отношение людей, товарный фетишизм считает способность товаров к обмену внутренним, природным свойством самих товаров. Таким образом, то, что в действительности представляет из себя отношения людей, кажется ему отношениями вещей. Меновой фетишизм является, следовательно, противоположностью натурального, который представлял отношения вещей, как отношения людей.
В меновом фетишизме выражается господство над людьми их собственных отношений, как в натуральном – господство внешней природы. Там, где общественный человек сталкивается со стихийной силой, которую он не в состоянии подчинить себе, к которой он не может приспособляться с помощью своего сознания, там он неизбежно создаёт себе фетишей.
Но что из этого следует? Фетишизм есть не только выражение бессилия познавательной способности, но в то же время её отречение от дальнейшей борьбы. На фетише познание останавливается. Поэтому развитие человеческих отношений не может совершаться сознательно там, где эти отношения познаются фетишистически; оно может идти только стихийно, как развитие техники совершается только стихийно при господстве натурального фетишизма. А стихийное развитие необходимо соединяется с массой страданий и происходит с большой постепенностью. Таково развитие отношений менового общества.
Во всяком случае, тот запас опыта и знаний, тот материал, которым располагает мелко-буржуазное общество для своего развития, гораздо богаче, шире, чем тот, которым располагали натуральные общества. Поэтому прогресс техники, а с ним и стихийный прогресс общественных отношений, идёт в мелко-буржуазном обществе уже гораздо быстрее.
Экономические воззрения мелко-буржуазного общества представляют постепенное развитие менового фетишизма. В тоже время они отражают интересы и привычки мелкой буржуазии, вначале ещё с примесью идейных пережитков феодального периода.
Экономическая литература изучаемой эпохи крайне бедна. Века до XVI её, собственно говоря, совсем нет; есть только отрывочные, случайные указания различных писателей относительно их воззрений на те или иные экономические факты. Сравнительная бедность этих указаний объясняется слабым интересом наиболее интеллигентной части общества к явлениям экономической жизни – писателями являлись, главным образом, духовные лица, – а отчасти также и большою медлительностью, постепенностью совершавшихся в жизни общества изменений. Вначале внимание исследователей всегда привлекают только быстро протекающие процессы, резкие изменения; вот почему натуральные общества с их крайне медленным движением общественных форм совсем неспособны создать экономической науки, в мелко-буржуазном обществе возникают её зародыши, а в быстро живущем капиталистическом она приобретает большое значение в жизни и достигает сравнительно большой зрелости.
В начальной стадии развития менового общества искать указаний на господствующие экономические воззрения приходится ещё у писателей богословов: новое общество зарождалось ведь среди феодального, в котором экономическое и политическое господство организации духовенства придало всей литературе духовно-богословский оттенок. Одним из наиболее ценных источников этого рода являются сочинения Фомы Аквинского (XIII век).
Хотя Фома Аквинский живёт уже в обществе наполовину меновом, но свои симпатии он отдаёт обществу феодально-натуральному. Его идеал – натуральное хозяйство, не нуждающееся в обмене. Однако, по необходимости, он придаёт уже большое значение вопросам о меновых отношениях, о цене товаров, о прибыли торговца, о доходах ростовщика, и по этим вопросам выражает уже взгляды меновых феодалов и мелких ремесленников.
Единственным законным источником богатства и дохода Фома считал труд. По его мнению, один труд сам по себе имеет ценность и передаёт её другим предметам. Тут ещё мало заметен товарный фетишизм, для которого ценность есть ценность сама по себе, необходимое внутреннее свойство товара.
По вопросу о цене товаров Фома высказывается следующим образом. При продаже нельзя руководствоваться стремлением взять с покупателя как можно больше, потому что для каждого товара существует своя «определённая цена». Цена эта должна быть такая, чтобы она вознаграждала труд и давала продавцу товара возможность жить соответственно его общественному положению. Эту точку зрения он применяет и к крестьянину, и к ремесленнику, и к феодалу. Точно также торговую прибыль он допускает лишь настолько, насколько она вознаграждает труды перевозки и даёт купцу необходимые средства к жизни; следовательно, купец для него ничем не отличается от ремесленника. Во всех рассуждениях о справедливой цене, соответствующей потребностям данного общественного положения, сильно сказывается сословность – характерная черта всего средневекового мира.
К ростовщичеству Фома относился с величайшей враждебностью: противоположность интересов ростовщика и его должника чувствуется всегда очень сильно. И крестьяне, и ремесленники, и даже феодалы, у которых, несмотря на их земельное богатство, часто не бывает денег, сильно страдали от ростовщичества. Обыкновенно займы у ростовщиков делались тогда для непроизводительных целей, для целей потребления. Ростовщик, таким образом, выступал в глазах общества эксплоататором чужого несчастья. К этому надо прибавить, что сам класс ростовщиков был далеко не так влиятелен, как в древнем мире, где в его рядах стояла большая часть горожан (преимущественно евреи) и небольшая часть католического духовенства занимались этого рода деятельностью. Вот почему и общественное мнение так враждебно-презрительно относилось к ростовщикам, и гражданские законы долгое время преследовали их.
Взгляды Фомы на отношения политической власти к экономической жизни отражали действительное положение вещей в его время. И в жизни феодального поместья, и в городской жизни – всюду господствовала строгая регламентация отношений. Естественно, что Фома Аквинский отводит государственной власти самые широкие полномочия в её вмешательстве в экономическую деятельность людей.
В общем, взгляды Фомы соответствуют ещё только самому зарождению мелко-буржуазного мира. Это сказывается, между прочим, в том, что он ещё не придёт деньгам того большого значения, какое они приобретают в глазах представителей более развитого мелко-буржуазного общества.
В системе меновых отношений деньги – привилегированный товар, который не боится колебаний спроса, как другие товары. Деньги для товаропроизводителя – мерило ценности, её чистейшее воплощение. Стремиться к богатству для него значит накоплять деньги. Взгляд на деньги, как на единое истинное богатство, неразвитое познание, естественно, применяет и к обществу в его целом.
Так как мелкий буржуа тех времен не мог среди всеобщей регламентации произвольно расширять своё производство, то в своём стремлении накоплять деньги он принужден был пользоваться преимущественно тем приёмом, который состоит в сокращении денежных издержек хозяйства путём уменьшенного потребления. Та же заповедь применялась и к общественному хозяйству.
Когда король Ричард II обратился (около 1400 года) к ремесленно-торговым корпорациям Лондона с вопросом, какими средствами предотвратить гибель народного благосостояния, то ответ был такой: «Мы должны стараться покупать у иностранцев меньше, чем продаём». В политике подобные взгляды проводились в виде мелочного, придирчивого контроля за торговлей – как бы не ушло случайно за границу лишнее количество денег. Такова «система денежного баланса», являющийся применением в государственно-экономической «мелкобуржуазной бережливости». Образцом проведения в жизнь этой системы может служить «статут истрачения», который требовал, чтобы иностранный купец в Англии все деньги, привезённые с собой или вырученные за свои товары, истратил на покупку английских товаров. Для выполнения закона устраивался строгий надзор за иностранными купцами.
Другой пример – строгие законы против роскоши, как «напрасной траты денег».
Вообще, система денежного баланса в практике и литературе насквозь пропитана духом регламентации и монополии столь характерным для мелко-буржуазного общества второй половины средних веков. Упорное мелочное вмешательство государства в экономическую жизнь вполне аналогично контролю феодала над экономической жизнью его поместья а, также тем ограничением и стеснениям промышленности, которые создавались деятельностью цеховых организаций; разница та, что целью вмешательства являются уже не интересы помещичьего хозяйства и не интересы городского сословия, а интересы королевской казны, бюрократического государства.
Между прочим, продажа монополий была для государства одним из любимых средств пополнения собственных финансов. Продавая отдельному лицу или, чаще, компании монополию на известную отрасль торговли или производства, государство увеличивает свои денежные средства; в то же время ему легче следить за одним монополистом, чем за множеством самостоятельных промышленников или купцов.
Далее, для уменьшения ввоза государство установило высокие пошлины на привозимые товары, а иногда просто запрещало ввоз тех или иных товаров, чтобы окончательно избавить граждан от соблазна отдать за них свои деньги иностранцам.
Сторонником системы денежного баланса был и первый по времени экономист в литературе – Вильям Стаффорд, живший во второй половине XVI века (следовательно, уже в эпоху значительного развития торгового капитала). Кроме обычных приёмов этой системы, он рекомендует государству иные меры , более положительного характера: облегчение вывоза, привлечение из-за границы искусных ремесленников и рабочих, чтобы не приходилось покупать их произведений за границей. Он энергично восстаёт против политики многих королей, которые для увеличения государственных доходов выпускали монету низкой пробы – так сказать подделывали деньги. В деньгах, по мнению Стаффорда, ценится «не имя, а сущность и количество». Живя в эпоху довольно значительного развития торговли, Стаффорд мог уже до известной степени выяснить себе тот факт, что деньги представляют только один из товаров, хотя играющий особенную роль.
По мере развития торговли, для неё становилась всё более стеснительной система денежного баланса, стремящаяся препятствовать вывозу денег из государства. Купцам, ведущим международную торговлю, нередко бывает необходимо сразу вывезти много денег, чтобы потом получить ещё больше, напр., дёшево закупить товар в одной стране, чтобы дорого продать в другой.
Масса монополий тоже давала чувствовать свои неудобства:для потребителей монополии были невыгодны высокими ценами на товары, а для торгового класса тем, что стесняли его предприимчивость, позволяя только немногим лицам заниматься известным делом. Отсюда – падение системы денежного баланса, относящееся по времени уже к эпохе торгового и мануфактурного капитализма.