Мировая политика - проблемы и тенденции развития

Конец ХХ столетия совпал с кардинальными политическими изменениями на мировой арене, которые проявляются практически во всем. Это и новая волна демократизации конца 1980-х – начала 1990-х годов, и дезинтеграция, проходящая весьма болезненно через конфликты и кризисы, которые поразили даже относительно спокойную после второй мировой войны Европу (например, в Югославии, Молдове и других точках), а порой и «бархатная» (как в Чехословакии). Наряду с дезинтеграцией с очевидностью прослеживается дальнейшее развитие интеграционных процессов, прежде всего, в Западной Европе. Явно ощущается самостоятельная деятельность внутригосударственных регионов, которые все чаще заявляют о себе, причем не только при решении экономических, социальных проблем, но и политических. Это и активность одних международных организаций, в частности НАТО в Косовском конфликте, при очевидно недостаточном влиянии других, прежде всего ООН, при решении этой же проблемы. Это и новые аспекты и вызовы проблемы безопасности, в том числе, обострение вопросов, связанных с терроризмом. Причем, особую озабоченность данная проблема вызывает в связи с возможным доступом террористических организаций к оружию массового поражения. Это и финансовые кризисы 1997-1998 г., разразившиеся в Азии, Латинской Америке и, наконец, в России. Очевидно, перечисление событий, которые «потрясли мир» на стыке тысячелетий, без труда может быть продолжено.

При этом рушится то, что веками, казалось незыблемым, прежде всего, принцип государственного суверенитета. Государства вынуждены считаться, с одной стороны, с международными организациями и институтами, с другой – со своими же внутригосударственными регионами. Парадоксально, но если ранее внутригосударственные регионы стремились оказывать влияние лишь на внутриполитические процессы, а международные организации – на те вопросы, которые ограничивались внешнеполитической сферой (что казалось бы логичным), то теперь это не так. Международные организации и институты все активнее вмешиваются во внутриполитические вопросы, такие как урегулирование конфликтов, соблюдение прав человека, определение финансовой политики государств и т.п., а внутригосударственные регионы стремятся к внешнеполитической деятельности, порой наравне с центральными властями.

Чем же вызваны все эти изменения мира? Сегодня много ведется дискуссий о политических тенденциях мирового развития, в том числе, и российскими исследователями2. Среди наиболее значимых тенденций, пожалуй, следует выделить две:

• глобализацию современного мира;

• увеличение количества и роли неправительственных и межправительственных акторов на мировой арене.

Обе тенденции взаимосвязаны и взаимообусловлены, но все же действуют относительно самостоятельно. Остальные тенденции во многом являются производными от этих двух. Так, демократизация как внутриполитической жизни, так и международной сферы стала возможной, с одной стороны, в силу глобализации в области информационных технологий и средств связи (об этом, кстати, упоминает П.А. Цыганков3), с другой – в связи с увеличением роли неправительственных участников в процессе принятия и реализации политических решений.

Интеграционные процессы также, в первую очередь, обеспечиваются глобализацией. В этом отношении нагляден пример Западной Европы, где после второй мировой войны интеграционные процессы сначала, «сломав» внутригосударственные границы, охватили экономику, а потом и другие сферы

Глобализация, наверное, наиболее обсуждаемая4, и в то же время, наименее изученная тенденция современного мира. Существуют разные подходы в определении того, что понимать под глобализацией, какие аспекты она охватывает, насколько глобализация является универсальной и всеохватывающей тенденцией мирового политического развития. Тем не менее, пожалуй, большинство авторов соглашаются в том, что современная глобализация связана с качественно новым этапом в развитии средств связи и информации. Как заметил политический комментатор «Нью Йорк Таймс» Т.Л. Фридман, если основной вопрос эпохи холодной войны заключался в количестве боеголовок, которыми располагала каждая сторона, то главное в постбиполярном мире стала быстрота действия компьютеров5.

Как следствие принципиально иного информационного и технологического уровня развития мира межгосударственные границы становятся все более и более прозрачными. Конечно, вопросы о том, насколько прозрачными являются границы, какие, в первую очередь, страны включены в этот процесс, какие последствия он имеет и т.п., остаются дискуссионными. Тем не менее, ряд исследователей, в частности П.Дж. Катзенстейн, Р.О. Кохэн и Ст.Д. Краснер, видят в процессе все большей транспарентности границ суть самой глобализации6. Эту точку зрения разделяют и многие другие авторы.

Как следствие прозрачности межгосударственных границ, оказзались «перевернутыми» прежние представления о безопасности7, о конфликтах и их урегулировании8, о соотношении внешней и внутренней политики9, о дипломатии10 и о других базовых проблемах политического развития стран, регионов и мира в целом.

Начавшись во второй половине ХХ века, прежде всего, в экономической сфере11 и получившая там, пожалуй, наибольшее развитие, глобализация к концу столетия вышла за пределы экономики, став сегодня во многом политической доминантой мирового развития. Она в разной степени затронула те или иные регионы мира, поместив одни в центре, другие - вытеснив на периферию, и тем самым, дав начало новым, порой весьма жестким противоречиям. Вообще сам процесс глобализации оказался крайне неоднозначным, нелинейным, неравномерным, породил дисгармонию и новые вызовы цивилизации12.

«Открыв» межгосударственные границы, глобализация проложила путь негосударственным акторам на мировой арене – ТНК, внутригосударственным регионам, различного рода неправительственным организациям (правозащитным, экологическим, профессиональным и другим движениям).

В то же время деятельность отличных от государств участников не была обусловлена только процессом глобализации. Межгосударственные организации (т.е. надгосударственные акторы) получили широкое развитие после окончания второй мировой войны. Сначала предполагалось, что они явятся своеобразными «проводниками» политики государств в той или иной сфере, например, в торговле (ГАТТ), или регионе (например, НАТО)13. Однако постепенно становилось очевидным, что эти организации все больше и больше начинают играть вполне самостоятельную роль и уже сами оказывают значительное влияние, как на международные отношения в целом, так и на своих создателей14, происходит сложный процесс взаимодействия и взаимовлияния государственных структур и международных организаций15.

В свою очередь, многие негосударственные акторы, прежде всего, связанные со средствами связи, информацией, экономикой, сами оказались заинтересованными в дальнейшем и скорейшем развитии процессов глобализации, в еще большей прозрачности границ. Это явилось толчком к новому витку глобализации с ее проблемами, противоречиями и размыванием государственного суверенитета.

В результате все с большей настойчивостью стали говорить о кризисе, эрозии, закате Вестфальской системы мира16, возникшей более 350 лет назад и ориентированной на государственно-центристскую модель. Государства в этой системе мира являлись не только основными, но и фактически единственными «единицами» взаимодействия на мировой арене. К концу ХХ столетия вследствие глобализации и активизации неправительственных акторов, государственно-центристская модель стала разрушаться.

Одновременно конец ХХ века привел к кризису Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений. Правда, в отношении эрозии Вестфальской системы мира мнения большинства исследователей, пожалуй, совпадают, а дискуссия в основном сводится к тому, насколько прозрачность границ и деятельность неправительственных акторов существенно меняют облик современного мира, а также является ли эта тенденция необратимой, и будет ли она развиваться в этом направлении и далее, или она будет приостановлена, поскольку совершенно непонятно, чем могут быть «заменены» национальные государства. В отношении Ялтинско-Потсдамcкой системы дела обстоят сложнее. Здесь взгляды различных авторов совпадают в меньшей степени. Во-первых, далеко неоднозначно решаются вопросы относительно того, что считать основными составляющими этой системы (только ли идеологией и военной мощью ограничивалось противостояние Восток-Запад?); насколько эти противоречия были заложены при разработке вопросов послевоенного устройства? какова была роль ООН и, СБ в частности, в Ялтинско-Потсдамской системе мира? и многие другие. И, тем не менее, если в этой системе в качестве основного стержня рассматривать биполярность, то с окончанием холодной войны она действительно исчезла. В этом смысле исчезла и сама Ялтинско-Потсдамская система международных отношений. Другое дело, что остались многие ее элементы, в том числе и те, которые закреплены международными договорами, что, несомненно, является неким стабилизирующим элементом современных международных отношений.

Тем не менее, наложение обоих кризисов (Вестфальской модели, а также Ялтинско-Потсдамской) на современные реалии дает эффект их усиления, создает условия для развития системного кризиса, который имеет крайне широкое проявление. Иными словами, политический мир конца ХХ столетия оказался в особой фазе своего развития, которая описывается как «точка бифуркации»17, «переходный возраст»18, эпоха неопределенности, противоречивости, «переломности» и т.п. Это тот период, когда происходят качественные изменения сразу по нескольким существенным параметрам.

Период «переходности» крайне противоречив: эрозия суверенитета национальных границ сопровождается стремлениями к его сохранению, поскольку с точки зрения любого государства размывание национальных границ, утрата, пусть и частичная, национального суверенитета оказывается довольно болезненным явлением. Государства, хотя и по-разному, но практически всегда негативно реагируют на это, пытаясь отвечать на новые вызовы, искать новые средства и методы для сохранения своих властных полномочий. Одной из таких реакций уже стало проявление, так называемого «нового интервенционализма», когда государства участвуют в урегулировании конфликтов и при этом реализовывают собственные интересы19 .

Кроме того, следует иметь в виду, что многие государства были образованы только в ХХ столетии. Немало и национальных образований, которые только лишь стремятся получить статус государств («would be nations»)20. Для них ущемление суверенитета реального или потенциального особенно чувствительно. Поэтому они всеми силами противятся ослаблению роли государства на мировой арене. В результате возможно возникновение крайне коррумпированных режимов и квази-государств21, которые, используя правовые гарантии, даваемые им суверенитетом, стремятся к поддержанию власти любым путем и создают тем самым очаги терроризма и нестабильности.

Изменение миропорядка (период переходности, перестройки) обостряет проблему национальных интересов, а также самоидентификации. В эпоху безраздельного господства Вестфальской модели мира национальные интересы фактически были тождественны государственным интересам и «подкреплялись тремя «гоббсовскими» мотивами: достижением и обеспечением безопасности государства, удовлетворением экономических требований политически значимых слоев населения, повышением престижа государства на международной арене»22. Идентификация также шла по принципу принадлежности к государству.

В современных условиях дела обстоят сложнее. При определении национальных интересов уже явно недостаточно ориентироваться на чисто государственные интересы, в «гоббсковском» понимании. Очевидно, что национальные интересы должны включать в себя и корпоративные интересы акторов, выходящих за рамки национальных границ.

Что касается идентичности, то период ломки государственно-центристской модели мира сопровождается потерей идентичности, появлением расколотой и мозаичной самоидентификации23, что ведет к неуверенности, сомнениям, невротическим реакциям, бунтам, или уходу в мир фантазий и грез.

В других случаях идентификация идет по одному из оснований, например, этнической принадлежности, что нередко влечет за собой конфликты. Кстати, не случайно конфликты 1990-х годов получили название «конфликтов идентичности»24. В наиболее ярком виде подобный конфликт идентичности описан в гипотетическом сценарии С. Хантингтон столкновения цивилизаций25.

Названные, а также ряд других тенденций и явлений показывают, что на рубеже веков отчетливо наблюдается противоречие, которое может быть названо «Вестфальским парадоксом». Этот парадокс имеет множество аспектов и «измерений», но все они связаны с тем, что процессы частичной утраты государственного суверенитета и стремления к его сохранению идут параллельно и крайне болезненно.

В условиях «переходности» в сложном положении оказываются и различные общественные дисциплины. Теоретическое осмысление происходящего явно не успевает за развитием реальных процессов. На этот факт обращают внимание многие авторы26.

В связи с отходом от представлений, ориентированных на государственно-центристскую картину мира, которая и отражала Вестфальскую модель, многие исследователи международных отношений вообще «потеряли» предмет своего исследования. Их предметная область значительно сузилась и стала относиться лишь к части реальности, наиболее выпукло описываемой представителями неореалистического направления27, а в теоретико-прикладном плане – такими авторами, как, например Зб. Бжезинский28, который воспринимает современный мир подобно великой «шахматной доске». Впрочем, как отмечают Й. Фергюсон и Р. Мэнсбач, для авторов этого направления, особенно для тех, кто склонен делать акцент на силовом взаимодействии государств, вообще характерна растерянность, когда происходят значительные перемены. Так, они не поняли французскую революцию и взрыв национализма, который сопровождал ее; не увидели значения русской революции 1917 г.29

В то же время, в области международных исследований, наряду с неореалистическими подходами, развивались и другие направления, связанные с политической экономией30, анализом международных институтов и режимов31; исследованием соотношения и взаимовлияния внешней и внутренней политики32, где наряду с государственными акторами стали рассматриваться негосударственные участники33. В работах, выполненных в этих рамках, оказались отраженными многие из тенденций развития международных отношений и мира в целом.

Исследователи, которые включили в свой анализ изучение неправительственных акторов, стали работать в области, получившей название мировой политики, а те, кто по-прежнему в центре внимания сохранил проблемы взаимодействия государств, остались в сфере международных отношений34. Впрочем, такое деление довольно условно. Нередко понятия «мировая политика» и «международные отношения» используются как синонимы. Более того, сам факт активизации деятельности неправительственных организаций не снимает с повестки дня исследования межгосударственного взаимодействия. На этом настаивает и активный критик реалистического направления в международных отношениях Р. Кохэн, замечая, что «следует заняться вопросом: при каких условиях идеи реализма соответствуют действительности... Реализм может подготовить нас... к распознанию возможного хода и причин событий, ставших достоянием истории...»35

В связи с кризисами Вестфальской модели мира и Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений сложные времена переживает и международное право. Выполняя функции своего рода «стабилизационного» элемента, право должно учитывать направление дальнейшего развития, а именно это и составляет основную трудность в период «переходности». Не случайно, сегодня мы сталкиваемся с существенными противоречиями многих правовых норм и принципов – права нации на самоопределение, с одной стороны, и сохранения целостности государства – с другой; принципа невмешательства во внутренние дела – с одной, и оказания гуманитарной помощи и соблюдения прав человека – с другой; силового вмешательства в конфликт с целью его урегулирования (Устав ООН, глава VII) и проблемой характера этого вмешательства (наличие санкций ООН, возможности использования ВВС, ВМС, таких действий, как «вытеснение» вооруженных группировок, «превентивной самообороны», обеспечение доставки гуманитарных грузов, «принуждение к миру» и т.п.36). Одним из наиболее ярких проявлений этих и других противоречий стало силовое вмешательство в конфликте в Косово в 199937.

Говоря об общественных науках, которые так или иначе реагируют на изменения мира, наверное, надо отметить тот факт, что российская наука испытывает особые сложности. Государственно-центристская парадигма до сих пор явно доминирует и в российской политической науке, и в международных исследованиях. Не случайно, за последние годы в России издано немало научной и учебной литературы по геополитике (одному из направлений, в которых наиболее четко прослеживается ориентация на государственно-центристскую модель мира) и довольно мало исследований по международным режимам и институтам, деятельности неправительственных организаций на мировой арене и т.п. Причин такого положения несколько. Во-первых, следует, видимо, учитывать традиционную историческую ориентацию России на создание и развитие сильного централизованного государства, что не могло не отразиться на исследованиях. Во-вторых, к этому необходимо добавить и психологические причины – потерю статуса великой державы после окончания холодной войны, а также ослабление государственности за последние годы. Как реакция – попытка укрепить государственность, что находит отражение в том числе и в государственно-центристских подходах и концепциях.

В целом же, если говорить о теоретическом осмыслении происходящих изменений в политическом мире, то можно, наверное, согласиться с Р. Кохэном, который заметил, что «глобальность самой проблемы превосходит любые теории»38. В этих условиях особенно сложными, если не невозможными, становятся политические прогнозы, поскольку принципиально меняется вся прежняя система. Поэтому упрек политологам и специалистом в области международных отношений, сделанный в свое время Дж. Гэддисом39, относительно того, что исследователи не смогли предсказать ни распад Советского Союза, ни окончание холодной войны, ни иные принципиальные изменения мира, вряд ли является справедливым. И дело не только в том, что понимание международных отношений и прогноз их развития – по сути вещи не тождественные40, но и в том, что в критической точке, точке «перелома», направление пути дальнейшего развития оказывается крайне неопределенным – слишком много переменных влияют на процесс, и по этой причине он может развиваться в совершенно противоположных направлениях.

Каковы же перспективные научные направления исследований международных отношений и мировой политики? Очевидно, что их много, и они крайне разнообразны и по тематике и по методологии. Отметим лишь некоторые моменты, которые представляются важными.

Первое. В современном мире прозрачными становятся не только межгосударственные границы, но и границы между различными дисциплинами, предметные области которых так или иначе связаны с политикой и международными отношениями. Происходит то, что М. Доган назвал «гибридизацией», которая представляет собой «творческий обмен информацией, причем в основном в периферийных областях исследований»41. Иными словами, наиболее интересные результаты можно ожидать скорее на стыке различных дисциплин. Если вести речь о международных отношениях, где в центре внимания – государственные акторы, и мировой политике, изучающей, в том числе, и негосударственных акторов, то таким «стыком» предметных областей является проблема взаимодействия (сотрудничество и противостояние) государственных и негосударственных акторов (например, сотрудничество при урегулировании конфликтов и противостояние террористических организаций и государственных структур)42.

Второе. Рискнем предположить, что особенностью кризисного или «переходного» периода развития мира является то, что большое значение при объяснении направления или пути посткризисного развития приобретают процедурные факторы (зависимые или субъективные переменные), т.е. те, которые связаны с процессом принятия решения, личностными особенностями и т.п., в отличие от структурных (независимых или объективных переменных), которые обусловлены экономическим развитием, социальной структурой общества и т.п.

Данная гипотеза основывается на том, что и при исследовании других феноменов политического развития в критической точке наибольшим объяснительным значением обладают именно процедурные факторы. Так, А.Ю. Мельвиль, выделяя две фазы в процессе демократического транзита - учреждения демократии и ее консолидации (фактически принятия демократического пути развития и в этом смысле поворотной точке), отмечает, что, если на первой фазе при исследовании перемещение с одного уровня на другой предполагает «постепенный переход от преимущественно структурного к преимущественно процедурному анализу» (с.19), то на второй фазе мы имеем дело с «обратным движением в аналитике - то есть от микро- к макрофакторам»43.

При исследовании конфликта также можно обнаружить, что «в кульминационной точке развития конфликтной ситуации... особую роль начинают играть преимущественно процедурные факторы»44. Поэтому во многих теоретических работах по анализу кризисных ситуаций, т.е. переломных, переходных точках внимание, прежде всего, обращается на процесс принятия решений45.

Очевидно, что исследовательская проблема не ограничивается только анализом процедурных факторов. Важно понять их соотношение со структурными переменными. Кстати, изучение роли субъективных (процедурных) факторов, а также анализ тех ограничений, которые накладывают структурные факторы, называет в качестве одного из новых перспективных направлений исследований по международным отношениям Р. Кохэн46.

Третье. Немало дискуссий ведется относительно того, каковы, пусть и в самом общем виде, основные черты складывающегося мирового порядка, который придет на смену периоду «переходности». Проблема нового миропорядка стала одной из центральных в исследованиях международных отношений после распада биполярной системы мира. Наиболее интенсивно обсуждается вопрос о том, какая система предпочтительнее: монополярная, многополярная, или какая-либо иная47. Несмотря на то, что работ в этой области опубликовано много, практически все они вне поля зрения оставляют два важнейших момента.

Во-первых, само понятие «предпочтительности» той или иной системы миропорядка является достаточно неопределенным (предпочтительность для кого?). Иногда, правда, речь идет о стабильности, но и в этом случае неопределенность остается, поскольку возникает множество вопросов, в частности, таких как: может ли идти речь о стабильности вообще или предполагается какой-либо период стабильного существования (биполярная система просуществовала около полувека)?, существует ли угроза резкого нарушения стабильности, как это было в эпоху холодной войны? и т.п.

Во-вторых, и это, главное, все обсуждаемые, как и ранее существовавшие в истории системы международных отношений (в том числе, Версальско-Вашингтонская, Ялтинско-Потсдамская), исходили из государственно-центристской, т.е. Вестфальской модели мира, которая и задавала основные параметры международного общения, ориентированной практически только на межгосударстванный характер международных отношений.

В условиях эрозии этой модели, просуществовавшей более 350 лет, вообще становится сложно говорить о миропорядке в том виде, в каком это было ранее, т.е. в терминах лишь межгосударственного взаимодействия. Иными словами, и монополярная, и многополярная, и какая-либо иная конфигурация государств (например, «семерка» в виде мирового лидера48) уже далеко не в полной мере отвечает реалиям. Хотя в ближайшей перспективе, безусловно, межгосударственные образования будут крайне значимым фактором мирового развития.

Тем не менее, в исследованиях многих авторов формирующийся мир предстоит как многоуровневая, сложноорганизованная сеть, в которую наряду с государствами включены неправительственные акторы, межправительственные международные организации и институты, внутригосударственные регионы. Это, прежде всего, те работы, в которых речь идет о «паутине всемирной политической сети», связывающей между собой государственных и негосударственных акторов49, паутине взаимодействия50, многообразии «авторитетов» в мировой политике51 и т.п. При этом подчеркивается, что «внутригосударственные и международные институты взаимодействуют, укрепляя друг друга. Демократическая внутренняя политика и расширение международного сообщества прочно связываются с увеличением количества международных институтов; международное сообщество и институты создают пространство для реализации «внутреннего выбора»52.

Для дальнейшего развития представлений о сетевой архитектоники будущего мира эвристичным может оказаться исследование В.М. Сергеева, посвященное проблемам демократии. Несмотря на то, что автор рассматривает проблему демократии как процесс «управления сложной социальной системой»53 на внутригосударственном уровне, интересен сам подход. В.М. Сергеев различает два типа организации и управления обществом: иерархический и демократический. Если первый тип предполагает соподчинение, то второй – постоянные согласования через переговорный процесс.

Конечно, рассмотрение социальной организации в терминах «иерархии» (довольно жесткого соподчинения) и «демократии» («сети») является довольно условным. Кроме того, в реальных условиях, пожалуй, вряд ли в чистом виде можно встретить оба эти типа. Скорее следует говорить о доминировании в том или ином обществе иерархической или, напротив – демократической организации.

Применительно к политической модели мира (мироустройству) иерархический тип организации может иметь и, кстати имел, в истории разные формы. Так, монополярная модель во главе с тем или иным государством-лидером, или бурно дискутировавшаяся в свое время идея мирового правительства, модель мир-системы И. Валлерстайна54 – примеры преимущественно иерархических организаций. То же самое можно сказать и о биполярном мире периода холодной войны. Представления о многополюсном мире (по крайней мере, большинство из них), хотя и не в столь явном виде, но также исходят из идеи иерархической организации, когда те государства, которые не становятся «полюсами», оказываются в «подчиненном» положении по отношению к лидерам.

«Сетевой» тип также проявляется в ряде форм мироустройства. Например, концепции мирового хаоса или анархии55 по своей сути – сетевые модели. В свою очередь, «демократическая» организация мирового сообщества представляет собой определенный тип сети – разноуровневую, крайне сложную с одновременной специализацией и интеграцией регионов, корпораций, центров и т.п., с далеко непростыми правилами и процедурами согласования интересов, где главенствующую роль играют переговоры.

Важно, что демократически организованная «сеть» представляет собой множество пересекающихся коалиций, когда один и тот же участник входит в несколько равноправных и равнозначимых корпораций (национальную, профессиональную, конфессиональную и т.п.). Соответственно, самоидентификация проводится сразу по многим основаниям, не вызывая обеспокоенности, неразрешимых противоречий и т.п.

В этом смысле демократизация мира, о которой часто говорится как об одной из тенденций мирового развития, проявляется не только в увеличении количества демократических государств56 (а с учетом эрозии Вестфальской модели мира может быть даже и не столько именно в этом), но, прежде всего, в изменении самого типа мирового устройства – от преимущественно иерархического (соподчиненного) к преимущественно «демократическому» по типу гражданского общества.

В принципе процесс формирования нового мира – «посткризисного», «постурбулентного», «постпереходного» и т.п. может идти двумя путями. Один путь – хаотичный, плохо управляемый, с «перетягиванием каната» между различными акторами. Этот путь ведет к реализации прогнозов тех исследователей, которые полагают, что в лучшем случае «новый век, … возможно, будет больше похож на пестрое и беспокойное средневековье, чем на статичный двадцатый век…» (с. 324)57, в худшем – нам грозит вселенская катастрофа, своего рода Армагеддон.

Второй путь – путь кризисного управления и «выстраивания» новых структур, формирования нового мироустройства в условиях размывания Вестфальской модели мира и Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений. Конечно, оба пути вряд ли будут реализованы в своем крайнем, «абсолютном» варианте. Вопрос заключается в том, насколько удастся приблизить реальную политическую практику к тому, чтобы она пошла по пути, близкому ко второму.

Какова же роль государств в этом процессе «перехода», выстраивании нового миропорядка? Существуют различные точки зрения. Так, Дж. Розенау склонен полагать, что государства все более теряют объем своих властных полномочий59 и выполняют свою лидирующую роль на мировой арене в значительной мере по инерции60. Как макротенденция, видимо, это действительно так. Однако следует признать и другое. Государства на сегодняшний день, будучи ведущими акторами, могут оказывать все же наиболее сильное воздействие на мир. Конечно, они не намерены «делиться» своими властными полномочиями и сами выстраивать новый миропорядок, где государства оказываются одними из участников «сети». Все это и выражается в «Вестфальском парадоксе», о котором упоминалось выше. Тем не менее, существует и обратная сторона. Слишком жесткое сопротивление вновь формирующемуся миропорядку ведет к хаосу. И в этом смысле у государств сегодня есть возможности, используя метафору из области ядерной физики, не допустить «неуправляемого полного распада» ни Вестфальской модели мира, ни Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений, создания своего рода «политического Чернобыля».

Разумеется, не следует возводить в абсолют роль и возможности государств. Активно процесс воздействия на будущий облик мира, видимо, будет идти и со стороны неправительственных акторов, в том числе бизнеса, располагающего значительными финансовыми средствами для этого. Правда, здесь есть опасность, на которую в последнее время все больше обращают внимание. Речь идет о возможности наркобизнеса и других нелегальных видах бизнеса использовать официальные, в том числе и государственные, дипломатические каналы, для построения иного мироустройства, с законами и правилами поведения по принципу «диких джунглей»60. Тем актуальнее стоит задача поиска форм и путей взаимодействия правительственных межправительственных и неправительственных акторов, своего рода «полисторонней» дипломатии, которая включает в себя традиционные дипломатические функции – «коммуникацию, переговоры, представительство, – но не предполагает признание суверенитета всех участников»61 в целях создания своего рода «мирового гражданского общества», мало похожего на «дикие джунгли» или на «пестрое средневековье».