Морфология консервативной мысли
Одна из наиболее характерных черт этого консервативного способа жизни и мышления – стремление придерживаться того, что непосредственно дано, действительно и конкретно. В результате мы получаем совершенно новое, очень выразительное ощущение конкретности, отражаемое в использовании определения «конкретность» с антиреволюционным подтекстом. Переживать и мыслить «конкретно» означает теперь стремление ограничить собственную деятельность непосредственным окружением, в котором мы находимся, и безусловное отвержение всего, что попахивает спекуляцией или гипотезой. (…)
Другим ключевым понятием при анализе разных стилей мышления и способов переживания мира является понятие свободы. (…)
Политическая необходимость заставила консерваторов выработать собственное понимание свободы, отличное от либерального. Они выработали нечто, что можно было бы назвать качественной идеей свободы в отличие от её революционно-эгалитарной концепции. Контрреволюционная оппозиция инстинктивно поняла, что идею свободы как таковую атаковать не следует; её надо укоренить в скрытой глубине идеи равенства. Утверждалось, что люди принципиально неравны, неравны талантом и способностями, неравны в самом существе своем. Свобода может, таким образом, основываться исключительно на способности каждого индивидуума к развитию без препятствий о стороны других согласно праву и обязанностям собственной личности. (…)
Такова романтически-консервативная идея свободы, которая получает политическое значение. Революционный либерал, мыслящий абстрактно в категориях возможного, а не действительного, придерживается «абстрактного оптимизма», повторяя принцип всеобщего равенства, по крайней мере, равенства возможностей, не определяя границ свободы индивидуума, за исключением границ, налагаемых существованием других людей. Романтический же мыслитель видит свободу ограниченной тем, что Зиммель называл «законом развития индивидуума», в рамках которого каждый должен определить как свои возможности, так и ограничения. (…)
Решение состоит в перенесении свободы в сферу, связанную исключительно с субъективной, частной стороной жизни, в то время как все общественные и внешние отношения остаются подчинены принципу порядка и дисциплины. (…) Только государство, развиваясь свободно по своим собственным законам развития, - свободно. Индивидуум ограничен и может быть полезен только в границах этих более широких общностей. (…)
Существует еще одна оппозиция помимо «конкретности» и «абстракции» (близко с ними связанная), которая также очень важная для основного конфликта между прогрессом и консерватизмом. Прогрессивная мысль видит действительность не только в категориях возможности, но также в категориях нормы. С другой стороны, консервативная мысль пробует видеть действительность как результат влияния реальных факторов, пробует понять норму в категориях действительности.
В конечном счете, мы и в этом случае видим два способа переживания мира, из которых вырастают два стиля мышления. Один представляет довольно разнородный подход к вещам, людям и институтам, поскольку всегда смотрит на них с требованием «так должно быть» вместо того, чтобы подходить к миру как к комплексу законченных и конечных продуктов длительного процесса развития. Если мы примем первый подход, то окажется, что мы едва видим реалии нашего окружения и никогда не привязываемся к миру настолько, чтобы это позволило нам быть снисходительными к его несовершенству, что мы не испытываем чувств солидарности, которые заставляли бы нас заботиться о выживании этого мира. Но другой подход склоняет нас к некритичному принятию действительности со всеми её недостатками. (…)
(…) Прогрессист переживает настоящее как начало будущего, консерватор же считает его последним пунктом, которого достигло прошлое. Это различие тем более основополагающее и радикальное, что линейная концепция истории, постулируемая здесь, является для консерватора чем-то вторичным. Консерватор переживает прошлое как нечто равное настоящему, поэтому его концепция истории скорее пространственная, чем временная, поскольку выдвигает на первый план сосуществование, а не последовательность. (…)
Печатается по: Социологические исследования. 1993. № 4. С. 140, 142 – 145.