Людендорф против монархии и церкви

Процесс Гитлера – самый большой политический процесс, который когда-либо велся в Германии, – оставил после себя удивительно мало материала серьезного исторического значения. Единственным крупным политическим моментом на процессе было сенсационное выступление Людендорфа, объявившего войну католической церкви и отмежевывавшегося от имущих и образованных классов. «В борьбе, которую вела Германия, – сказал генерал, – Ватикан не соблюдал нейтралитета и был враждебен нам. Франции он оказывал почет и покровительство. Я высоко ценю благодеяния и дисциплину католической церкви (реверанс воспитанника кадетского корпуса перед воинствующей церковью!), тем более тяжело мне было видеть, как прошлым летом святейший отец выступил против идеи саботажа в борьбе за Рур и Рейн, как маршалу Фошу во время его посещения Соединенных Штатов тамошние иезуиты поднесли почетную саблю, как Клемансо получил от них за свои заслуги докторский диплом, словно эти враги Германии состояли на службе общества Иисуса. Напомню также о влияниях, которым подвергался император Карл, про его измену Германии, про враждебные речи католических пастырей против Германии».

Эти счеты с ультрамонтантством настроили генерала также против федерализма католической Баварии. Он видел в этом федерализме «длительное закрепощение Германии Францией; оно должно осуществиться путем уничтожения Пруссии». Во избежание превратных толкований генерал прибавил: «Я не сторонник великой Пруссии, я немец, желающий видеть могучую Германию – Германию на платформе Бисмарка».

Быть может, в 1918 г. Людендорф был еще в большей мере сторонником великой Пруссии, чем он допускал это в 1923 г. Но, вступив в контакт с националистическим движением, он освободился от старых предрассудков:

«Я пришел к убеждению, что необходимо дать народу нечто новое, что внесло бы содержание в его жизнь. Освободительное национальное движение стало для меня насущной потребностью. Я – монархист, но считаю, что вопрос о монархии не может быть разрешен в настоящее время. Династии существуют для народа, а не народ для них».

Затем следовало признание, которое говорило о внутреннем обращении и просветлении после высокомерного выступления в Нюрнберге. «Тяжелей всего то, что события привели меня к убеждению, что ведущий слой нашего общества оказался неспособным внушить немецкому народу волю к свободе».

Слуга кайзера отворачивался от трона и уходил в народ. Шестидесятилетний Людендорф вступил на путь, по которому до него пошли Штейн^[89] и на закате своей жизни – Бисмарк. Вскоре затем он порвал с баварским офицерством и разошелся с Гинденбургом, а в конце 1927 г. выступил из протестантской церкви.

Что такое «барабанщик»

Гитлер явился в зал суда с сознанием, что процесс должен прославить его еще больше, чем путч. Съехались лучшие корреспонденты со всего мира. Перед лицом мировой прессы самомнение вознесло Гитлера еще выше тех головокружительных высот, на которых стоят государи и министры:

«Примите уверение, что я не добиваюсь министерского поста. Я считаю недостойным большого человека стремиться к тому, чтобы записать свое имя в историю в качестве министра. Я ставил себе другую цель, которая с самого начала была для меня в сто раз важнее, я хотел стать сокрушителем марксизма. Эту задачу я выполню, а когда я ее выполню, титул министра будет для меня жалким пустяком. Когда я впервые стоял перед могилой Рихарда Вагнера, сердце мое сильно забилось при мысли, что этот человек запретил написать на своей гробнице: здесь покоится тайный советник, музыкальный директор его высокопревосходительство барон Рихард фон Вагнер. Я гордился тем, что Рихард Вагнер и столько великих людей немецкой истории удовольствовались тем, что передали потомству свои имена, а не свои титулы. Не из скромности я желал быть «барабанщиком». Это – самое высшее, все остальное – мелочи».

Это не совсем верно: Гитлер вначале был действительно скромен. Эта патетическая тирада не отличается большим тактом. Но величие не нуждается в такте. Слова же эти свидетельствуют о величии замысла; в этом мы должны отдать справедливость барабанщику. Гитлер имел смелость поставить себе большую задачу, рискуя стать смешным в чужих глазах. Быть может, только это и отличает его от стаи политиканствующих современников и, как бы ни сложилась его дальнейшая судьба, это обеспечивает ему если не целую страницу, то во всяком случае строку в истории Германии.

«Поворот» Людендорфа

Почти все обвиняемые сознались в своих действиях, причем даже с некоторым задором. Любопытно, как Крибель объяснил свое участие в путче; его мотивировка заслуживает быть увековеченной в учебниках отечественной истории. Военный руководитель «Боевого союза» и в прочих отношениях невинный агнец, знающий только свое военное дело, заявил на суде: «Я не знаком ни с веймарской, ни с баварской конституцией. Я участвовал в то время в комиссии по заключению перемирия и впоследствии также не читал конституции. Но все баварские газеты, патриотические деятели, министры восклицали в один голос: надо бороться против веймарской конституции! И я своим простым солдатским умом решил: раз все кричат об этом, почему бы и мне не бороться?»

Единственное исключение представлял Людендорф. Прочие обвиняемые признали факт государственной измены и лишь настаивали на том, что Кар тоже должен быть привлечен к суду за государственную измену. Напротив, Людендорф утверждал, что он поступал в соответствии с законами и конституцией.

В мотивировке приговора суд тоже подтвердил, что в своей защите Людендорф занял особую позицию. Суд не решился вынести обвинительный приговор человеку, который в то время был, вероятно, самым знаменитым из немцев во всем мире. Но в конце концов Людендорф все же присутствовал при том, как Гитлер с эстрады в пивной Бюргерброй низложил президента республики Эберта и имперское правительство. Людендорф все же приложил свою руку к этому; это было наказуемое действие, и никакими ухищрениями этого нельзя было отрицать. Судьи нашли выход в следующем удивительном построении, которому, впрочем, никто не поверил; они заявили, что в вечер 8 ноября Людендорф был настолько взволнован, что не видел и не слышал ничего из того, что происходило вокруг него. Разумеется, вынесенное на этом основании оправдание Людендорфа вряд ли было почетным, и генерал с пафосом воскликнул, что оно является позором для его мундира. Но этот позор не был незаслуженным.

Милостивая юстиция

Некоторые факты, а именно деятельность принца Рупрехта, президиум суда счел нужным скрыть от публики и печати; историк может лишь пожалеть об этом. Стороны не были заинтересованы в выяснении этих обстоятельств; Гитлер, утверждавший, что его путч был ответом на монархический государственный переворот, должен был стараться не обнаружить своих действительных отношений к принцу.

Благодаря этому молчаливому соглашению между судом и обвиняемыми последние были хозяевами на процессе. Учтивый председатель не мог справиться с их бушевавшей ратью. На одном заседании при закрытых дверях произошел следующий диалог между председателем и обвиняемым Брюкнером. Последний говорил о рейхсвере и его эмблеме, причем все время наделял имперского орла обидным прозвищем (В подлиннике – непереводимая игра слов: Geier – орел, Pleitegeier, как называет Брюкнер орла, – синоним банкротства.).

«Председатель». Прошу вас не употреблять так часто это выражение!

«Обвиняемый». Я не нахожу в сущности другого названия для этого создания.

«Председатель». Полагаю, это не является техническим термином? Это – издевательство над символами империи…

И заседание продолжалось своим чередом.

Для характеристики того впечатления, которое процесс производил на население Мюнхена, может послужить следующая сцена. Однажды защитник Гитлера, адвокат Родер, поднялся и зачитал суду письмо, полученное им от союза баварских парикмахеров. Представители последних присутствовали на собрании в пивной Бюрхгерброй; парикмахеры жаловались, что в качестве свидетелей были допрошены о событиях пока только «лица высшего сословия». Защитник Гитлера с серьезной миной заметил: он тоже того мнения, что действительно надо вызвать в качестве свидетелей не только лиц высшего сословия, но также ремесленников, так как тогда, возможно, получится другая картина. Однако суд отказал ему в этом.

Впрочем, мюнхенские обыватели и без того не остались в накладе. Народные заседатели были фанатическими сторонниками обвиняемых и требовали их оправдания. Чтобы получить необходимое для обвинительного приговора число голосов, председатель должен был обещать заседателям, что осужденным не придется или почти не придется отбывать свои наказания.

Таким образом, хотя по объявленному 1 апреля приговору Гитлер, Вебер, Крибель и Пенер получили по пять лет заключения в крепости за государственную измену, им обещано было, что по отбытии шестимесячного заключения остальные четыре года будут считаться условным наказанием. Все прочие, за исключением Людендорфа, получили за пособничество государственной измене по году с четвертью заключения в крепости, причем с самого начала в виде условного наказания. Приговор был в сущности не чем иным, как апологией гитлеровского путча со стороны суда. Но важнее, чем шесть месяцев заключения в крепости, важнее, чем подаренные четыре с половиной года, было для Гитлера то, что в приговоре суда ничего не говорилось о его высылке из Германии, хотя закон о защите республики, казалось, категорически предписывал эту высылку. Кроме того, суд не аннулировал условного характера двухмесячного тюремного заключения, которое числилось еще за Гитлером за срыв собрания в 1921 г.

С весов правосудия было снято еще несколько гирек в пользу Гитлера. За ним все еще числилось дело по обвинению в попытке путча 1 мая 1923 г. Теперь министерство юстиции решило прекратить это дело, так как при незначительности наказаний, назначенных за осуществленную 9 ноября государственную измену, уж совсем нельзя было ожидать, что суд присудит Гитлера к надлежащей каре за попытку путча 1 мая.

Мало того. В том единственном случае, когда механизм юстиции все еще продолжал действовать, в пользу Гитлера снова вмешалось высокопоставленное лицо.

Прокурор напрасно апеллировал против вторичного условного наказания, напрасно заявлял, что оно чуть ли не равносильно поощрению насильственных действий против государства и подрыву закона. Возможно, что высшая судебная инстанция в Баварии, которая вправе была не посчитаться с заседателями, признала бы апелляцию прокурора правильной, возможно, что в таком случае Гитлеру пришлось бы просидеть в крепости до конца 1928 г. Но баварский министр юстиции Гюртнер и на этот раз постарался сохранить Гитлера для политической деятельности. Через своего шурина д-ра Дюрра, советника в баварском министерстве юстиции, он предложил прокурору взять свою апелляционную жалобу обратно. Постановление суда об условном наказании вступило таким образом в силу.

9 ноября 1923 г., несмотря на свой провал или, вернее, благодаря своему провалу, было самым важным переломным пунктом в послевоенной истории Германии. Бавария при новом правительстве Гельда вернулась в состояние равновесия. Больше того, и германская республика, отразив это нападение, стала укрепляться. Крупнейшая сила в лагере оппозиции, немецкая национальная партия, объявила устами Хергта^[90] о своей готовности лояльно сотрудничать с имперским правительством; ей принадлежит главная заслуга в укреплении республики. Вторичное поражение республики последовало тогда, когда партия Гитлера второй раз выросла и отняла поле сражения у немецкой национальной партии.

Устранение Гитлера

Преодолев первое чувство подавленности, Гитлер не намеревался отказаться за стенами крепости от руководства партией, ибо баварская юстиция не считала нужным затруднить Гитлеру ни во время предварительного заключения, ни после его осуждения за государственную измену продолжение его деятельности в этом направлении. Ему разрешалось в тюрьме принимать делегации, устраивать совещания и выпускать воззвания, как если бы он действовал в своем партийном бюро. Он не мог только разъезжать. Поэтому он назначил своим уполномоченным для переговоров вне крепости Розенберга. Последний вместе со вторым председателем партии Якобом основал вместо запрещенной национал-социалистической партии Великогерманское народное сотрудничество, которое, однако, вначале ничем себя не проявляло.

Гитлер хотел, чтобы под этим новым именем продолжала существовать на прежних началах его старая партия. Но Людендорф требовал слияния с «немецкой народной партией свободы» Грефе и Вулле. Гитлер сухо ответил, что он согласен на слияние, но в таком случае в новой партии первую скрипку должен играть национал-социализм как в смысле программы, так и в подборе вождя. На такую уступку Грефе не пошел бы, даже если бы Гитлер находился на свободе, а тем более когда он сидел в тюрьме.

Гитлера больше не слушались. Он был против того, чтобы партия приняла участие в парламентских выборах, но все остальные были за это. При составлении списка кандидатов Гитлер был попросту обманут; из его ближайших друзей почти никто не попал в список. Снова всплыли на поверхность «фелькише» – «странствующие схоласты», отставные министры и советники, библиотекари и судьи, референдарии и учителя; все они на основании своих великих заслуг перед немецким народом требовали для себя мандатов и все они получили их. Среди «людей с именем», которые 7 января 1924 г. образовали в Бамберге «Национальный блок в Баварии», намереваясь нажить капитал на славе Гитлера и пройти в ландтаг, не было почти ни одного национал-социалиста. Это были бывшие либеральные интеллигенты, которые, собственно говоря, составляют и поныне ядро партии. В настоящее время они отказались от своей буржуазной спеси по отношению к маляру Гитлеру. В качестве рабочего «для вывески» привлечен был Дрекслер, устраненный Гитлером почетный председатель партии. С большим трудом Гитлер в последний момент добился того, чтобы прошел в ландтаг хотя бы Штрейхер.

Результат выборов был блестящий: из ста двадцати девяти мандатов в баварский ландтаг завоеваны были двадцать четыре; через четыре недели, 4 мая, завоеваны были тридцать два мандата в рейхстаг. В сравнении с апрельскими выборами в ландтаг получено было значительно меньше голосов, но этого почти никто не заметил.

Этот поток мандатов обрушился на узника в Ландсбергской крепости, словно ушат холодной воды. Гитлер оказался явно неправым в своем отрицательном отношении к парламенту; ведь успехи на выборах являлись блестящей пропагандой. Гитлер разнервничался, стал избегать людей, у него появились припадки беспричинного страха. Посетители находили, что ему трудно принимать определенные решения, что у него семь пятниц на неделе. Правда, это было его постоянным свойством, но на свободе он умел лучше скрывать свои недостатки. Упадку влияния Гитлера способствовала также личность его уполномоченного Розенберга, который не обладал авторитетом и оттолкнул всех своим неуживчивым характером. Поэтому на смену Розенбергу пришлось взять Пенера. Надо сказать, что последний был единственным видным националистом, восставшим против Людендорфа. Пенер ненавидел Людендорфа после его «поворота» на процессе. К несчастью для Гитлера, Пенер представлял определенное течение, но не имел задатков вождя. Товарищи обвиняли его в бездеятельности, и руководитель националистического блока писал по этому поводу гневные письма Людендорфу и Грефе.

После того как националистам удалось провести тридцать два депутата в рейхстаг, Грефе стал настаивать на объединении движения «фелькише» во всей Германии. Ему удалось обработать в этом смысле Розенберга, и он провозгласил это объединение, прежде чем Гитлер дал на него согласие. На другой день они вместе с Федером поехали в Ландсберг; там они развили перед Гитлером план объединенного движения под отдельным руководством для Северной и для Южной Германии, но они скрыли от Гитлера, что под влиянием Людендорфа фракция рейхстага уже вынесла постановление об объединении. Гитлер, как всегда недоверчивый, ни на что не соглашался. Но когда он на следующий день прочитал в газетах, что якобы по его требованию «фелькише» должны образовать единую организацию во всей Германии, он воспылал гневом и обрушился на людей, пользующихся своей свободой, чтобы обманывать и устранить его от дел. Он обратился в националистические газеты с письмом, в котором объявлял, что слагает с себя руководство национал-социалистическим движением и будет во время своего заключения воздерживаться от всякой политической деятельности. Он заявлял, что берет обратно все выданные им полномочия и просит не ссылаться больше на него. Кроме того, он выражал желание, чтобы его бывшие приверженцы перестали посещать его. Он не может брать на себя политической ответственности.

Это означало объявление войны Людендорфу. У последнего лопнуло терпение: на карту поставлено было все его политическое влияние.

До сих пор генерал был самым крупным козырем движения «фелькише»; уже один ореол, создавшийся вокруг его имени, вызывал энтузиазм. Организатор мировой войны не вмешивался в организационное строительство патриотических союзов; человек, повелевавший половиной Европы, предоставил это генералам второго ранга, подполковникам в государственным советникам. Он до сих пор давал волю также Гитлеру, хотя мог бы приказывать ему в силу своего авторитета. Но при создавшемся теперь положении какая бы то ни было снисходительность была недопустима.