Оптимизация и конструктивная критика

Современное понимание демократии большей частью или норма­тивно, или эмпирично. Первое — предписывает и обобщает, второе — поясняет и описывает. А поскольку мы идем сразу двумя параллель­ными и никогда не пересекавшимися путями, то не найдем главный срединный путь, на котором сходятся идеальное и реальное, если и впредь будем гоняться за успехами или бегать от неудач. В действи­тельности нам нужна более совершенная теория, которая одновременно была бы и нормативной, и эмпиричной в том отношении, что изначаль­но обращала бы внимание на принципы и факты. Как только это ста­новится возможным (а именно такова цель моей работы), любое сколь угодно развернутое доказательство делается короче. Причем суть его, в том, что идеальных начал должно быть много при отрицании и мало при создании, — только тогда они хороши. Поэтому нужно отличать демократический идеал от демократических установлений. В том же случае, если идеал в той или иной степени реализован, он должен кор­ректироваться «от обратного», путем устранения «нежелательных по­следствий»9. Следовательно, обобщение (это своего рода крещендо любого исследования) — не самое лучшее средство претворения идеа­лов в действительность.

Следует отметить и такой удивительный, на мой взгляд, факт. Со времен второй мировой войны «ни один из проводимых экспериментов в области редемократизации не начинался с победы левых во всеоб­щей избирательной компании». Напротив, любая успешная редемократизация исходила от «умеренных партий»10. Но стоит ли этому удив­ляться? Причина, по которой побеждают или терпят сокрушительное поражение экстремисты, состоит, я считаю, в том, что они слепо «раз­жигают идеалы». А чтобы избежать беды, нужно ее понять. При не­прерывной эскалации целей это необходимо. В противном случае чем больше мы стремимся к отвлеченным, незамысловатым целям, меняя их одну за другой, тем реже их достигаем.

Поэтому, чтобы политика была действительно конструктивной, прежде всего необходим диалог. Наши благополучные западные де­мократии сейчас как никогда напоминают джунгли. В том смысле, что каждый «голос» (каждая группа с достаточно сильными голосовыми связками) отстаивает свои привилегии, т. е. преимущества для самих себя, и наносит при этом ущерб другим (что одно и то же); это джунг­ли, наполненные спорщиками, когда самые громкие, оглушающие всех (запретов здесь нет) «голоса» все время сбиваются на критиканство, нытье и наскоки.

Я все это веду к тому, чтобы подчеркнуть следующее: критика то­же нуждается в критике. Важно помнить, что свобода — это и сво­бода критики... Созидательный критицизм ставит перед собой прежде всего положительную, а не только отрицательную задачу. Критика как самоцель, критика ради чистого удовольствия, получаемого в споре, развенчании, оговоре, — от самой критики, похоже, больше зла, чем добра.

И все же, чтобы диалог политиков был продуктивным, одной кри­тики недостаточно. Она может выявить мысль правильную (обычное дело), но может и увести в сторону. Поэтому в случае столкновения позиций столь важно, на мой взгляд, задавать следующие вопросы: за­чем} и есть ли выбор?

Например, что нужно «антиэлитизму»? Зачем он? Если этот воп­рос не задан или оставлен без ответа, то нападки на элитизм (под видом его умаления) просто-напросто приводят к выводу, что у каж­дого — свой уровень невежества, что все имеют «равное право на глупость», а любая невоспитанность — продукт социальных условий или тяжелого детства. Если же взглянуть на вещи по-другому, то мож­но задаться вопросом: какую все же выгоду преследует антиколониа­лист-обличитель всякой зависимости? Ведь даже если (!) предполо­жить, что его диагноз верен, то что он предлагает взамен? Например, будет ли лучше латиноамериканцам с их ставкой на автаркию? Сле­дует ли им вообще отказаться от иностранного капитала и займов? Тем более что существует долг в 400 млрд долларов! В чем же тогда состоит помощь теории «зависимости» бедственному положению Ла­тинской Америки? В том, чтобы обеспечить алиби и найти козла от­пущения в той несусветной неразберихе, которая на самом деле и при­вела развивающиеся страны к долгам и даже краху?11

Таким образом, если мы собрались заняться переосмыслением де­мократии, то дел тут — непочатый край. Если пресловутое марксистское «единство» теории и практики обернулось сегодня всеобщим «разъеди­нением», то столь же нелепым является и полное отрицание взаимо-'перехода теории и практики, проводимое в «отвлеченных» - началах «новой» демократической теории 60-х годов. С другой стороны, бихе­виористские устремления эмпирической теории демократии велят ей сосредоточиться на связке типа «теория — исследование» (а не «тео­рия— практика»).

Итак, куда ни кинь, мы всюду упираемся в новое историческое начало, о котором мало что знаем действительно достоверного и опре­деленного12. Мы не готовы пока к тому, чтобы что-то противопоста­вить пережиткам посттоталитаризма, помочь твердо встать на ноги как бывшим .коммунистическим обществам, так и беспокойным странам: Латинской Америки, постоянно теряющим свои демократические за­воевания. В конце концов, возможно, мы и покончим с глупостью в политике, но не окажемся ли при этом сами жертвой бездарной по­литики? Посмотрим на проблему и с этой стороны.