Суд биев в прошлом был народным, а теперь стал аппаратным – таков основной мотив русских литературных источников

Русская литература и архивные фонды России являются основными письменными источниками о казахском праве «Жарғы» и о судах биев XIX и начала XX веков.

Отдельные публикации о правовой культуре казахов, сбор и запись, частично и изучение нормативного строя казахского права «Жарғы», более известного под названиями «обычное право кочевых казахов», «степное право», и «право казахов Восточного Дешт-и-Кипчака», начались в России только в XIX веке.

Правда, материалов вообще о Казахстане до этого были в архивах и канцеляриях русского государства. Они в основном представляли донесения, переписки, путевые заметки и разрозненные сведения о состоянии казахских земель и брожениях в них, о контактах России, ее полномочных и пограничных органов с казахскими ханствами, отдельными их представителями. В них вовсе не было, а если было, то отрывочно, весьма мало материалов о правовой и судебной системе. Да и к середине XIX века, когда наметился интерес к внутреннему режиму населения Степного края, как со стороны Царского правительства, так и со стороны энтузиастов его познания многие аспекты жизни казахов, особенно их судебно-правовой культуры оставались малоизвестными и непонятыми. Генерал-адъютант Крыжановский при открытии Оренбургского отдела Императорского географического общества в конце 60-х годов XIX века заявил: «о киргизах имеют в России понятия ложные, что конечно, гораздо хуже, чем полное незнание»1. Об этом же писал ученый-востоковед, юрист много лет проработавший в Оренбургской администрации, заинтересованно овладевший казахским языком Словохотов Л.А. По его мнению, многие опубликованные русскими авторами работы о законах степи и бийских судах поверхностны и часто искажают действительность. Они написаны «в большинстве случаев прямо от руки, под первым непосредственным впечатлением, эти труды сильно грешат субъектизмом оценки, что придает им характер скорее авантюризма, чем серьезной научной работы»2. При всех недостатках русские литературные источники о казахском праве «Жарғы» представлены сравнительно полно в количеством и качественном отношениях. Это особенно относится ко второй половине XIX и начале XX веков.

I

Хотя казахская земля приняла подданство России еще в 30-х годах XVIII века, она продолжала быть «неуправляемой территорией» со стороны России, имеющей в основном для нее значение моста для выхода к богатым государствам Южной Азии. Как передают, русский царь Петр I в бытность его в Астрахани во время персидского похода в 1722 г., ознакомившись по расспросам о состоянии казахских орд, сказал, что «киргиз-кайсацкая степь всем азиатским странам и землям ключ и ворота»1. Несмотря на то, что основные силы Империи были заняты на главных участках «большой политики» - на Западе и Юго-Западе, - Петр I снаряжает крупный отряд Бековича-Черкасского для похода через казахскую степь в Хивинское ханство. Основной целью Царского правительства при этом было «проложить русскому купечеству через степи ея (Средней Азии – С.З.) дорогу к сокровищам Индии, которыми знал он, обогащались проникавшие туда морями приятели его голландцы и другие западноевропейские народы»2

К началу XIX века времена изменились, изменилась и политика России по отношении к Степному краю. От прокладки коридора через казахские земли к Южным странам Азии и от обеспечения безопасности этого проходного пути Правительство переходит к освоению казахских земель и превращению их в окраинную управляемую территорию Империи. Эта задача была трудная и многоэтапная. И она стала реализовываться одновременно и силой и преобразованиями внутреннего устройства Степного края.

В Правительстве России понимали, что одним из основных условий проведения новой колониальной политики в Казахстане – это иметь более или менее ясное представление о самом казахском обществе – не только как об обществе кочевников, «кочевых номадов», отставших в своем развитии намного от европейской цивилизации, и от Центральной России, а главным образом разобраться и понять внутренние устои общежития, основы управления и регулирования в условиях преобладания родового деления населения и живучести общинно - коллективных институтов в обществе казахов. Такая политика стала работать и одновременно, основываясь на ранее накопленные материалы и описания и на новых данных, готовились проекты схем, модели нового управления казахской Степью и волевых актов – законов, обеспечивающих задуманные преобразования. Казахстан стал играть самостоятельную роль в торгово-экономической, земельно-пространственной и стратегической политике России.

Ликвидация Ханской власти Степном крае, являвшаяся столбовым узлом нового этапа колониальной политики и которая стала проводиться с начала XIX века, завершилась с разработкой и принятием «Устава о сибирских киргизах» в 1822 году, вошедшего в историю как «Устав Сперанского», под именем его автора, признанного ученого-востоковеда, либерала-реформатора и видного государственного деятеля России. К этому времени в степи, в Младшем и Среднем жузах остались лишь само-провозглашенные ханы из султанов, не получившие официальное признание пограничной Царской администрации, как это было заведено (Старший жуз не имел самостоятельного ханства). Исключение составляла Букеевская внутренняя орда, расположенная на небольшой прикаспийской территории, объявленной самим Правительством отдельным ханством (хан Джангир здесь оставался в должности до своей кончины в 1845 году). «Уставом» ханская власть была заменена властью подконтрольных старших (ага) султанов в округах (частях), на которые делился Степной край.

В периоды подготовки к отмене ханской власти, принятия «Устава о сибирских киргизах» и введения новой процарской системы управления в казахской степи, основанной преимущественно на территориально-родовом административном делении населения, проводилась значительная подготовительная работа. По заданиям петербургских властей и в свою очередь губернские пограничные управления, ответственные за проведение на местах политики колонизации края, расположенные в городах – Омске, Оренбурге, Ташкенте снаряжали отряды и группы, посылали отдельных чиновников в близкие и дальние районы расселения казахов, в их кочевья. Перед ними были поставлены определенные задачи: собирать и записывать из уст знатоков и местной знати, а также свои наблюдения и непосредственные впечатления об обычно-правовых нормах о судопроизводстве в бийских судах, о значении и роли их вердиктов. Ближайшей их задачей было составление по регионам свода законов кочевого населения казахов, считалось, что в отсталых и кочевых странах, к числу которых относился Казахстан, в мирное время официальная власть была почти исключительно судебной властью, и о том, что без знания правовых внутренних правил и без их учета нельзя было провести сколько-нибудь эффективную политику преобразования и реформ в Степном крае в угоду Имперских интересов России. Такая активная работа проводилась тремя волнами: первый раз – в начале 20–х годов XIX века в связи с необходимостью разработки и принятия важных комплексных законов, в частности «Устава об инородцах» и «Устава о сибирских киргизах», которые и были приняты в 1822 году; второй раз - в связи с окончательной отменой ханской власти и предстоящей реформой административного устройства казахских земель и управления ими в 40-х года XIX века; третий раз – в 60-70—годах XIX века, когда предстояло проведение новых крупных реформ управления и суда в Казахстане, направленных на повсеместное усиление влияния России в крае путем распространения в нем как можно активнее внутренних российских моделей законодательства, губернско-волостного административного деления и управления, а также Российской судебной системы.

Во всех этих трех этапах преобразований в Казахстане красной нитью одновременно проводилась политика ограничения зоны применения «народных обычно-правовых норм» в судах и превращения традиционных судей – биев в разновидность платных и официальных чиновников по тяжебным делам местного значения. Для нас в данном случае более важно другое: за эти годы был собран, накоплен, частью опубликован огромный нормативный материал о казахском праве «жарғы», а также и сведения и отзывы о судах биев, какими они были раньше, в периоды их расцвета, как уникальной модели правосудия, так и какими становились и стали в периоды имперской политики царизма.

II

При общей ценности накопленного за сравнительно короткое время фактического материала об организации правовой жизни и суда в казахском кочевом обществе, нельзя упускать из виду, что он в большинстве случаев собирался и составлялся под углом зрения колониальной политики России – это, во-первых. Во-вторых, эти материалы в основном собирались русскими чиновниками, их кратковременными заездами в степные кочевья, а главное мало знакомыми и почти незнакомыми с традиционным бытом, жизнью, своеобразием местных и межгрупповых (родовых) связей, внутренним устройством казахского кочевого общества. В-третьих, одним из источников накопления материалов были приняты письменные донесения, как бы исходящие от местной знати, и заверенные их личной печатью, а на самом деле из-за их неграмотности сплошь и рядом сочиненные муллами и ахунами, служившими при них, с включением в эти записки нередко в обилии норм мусульманского права, в самом деле, неизвестных или не действующих в кочевых казахских сообществах. Кроме того, в них включались немало норм, выгодных лишь служилой знати, взятых из других мусульманско-азиатских систем права, в том числе и из Российского законодательства. Обо всем этом достаточно доказательно указывали и писали современники тех лет, Валиханов Ч.Ч., Словохотов Л.А. и другие.

Есть ряд важных моментов, которые обязательно должны быть приняты во внимание при ознакомлении, чтении и оценке материалов о правовой жизни казахского кочевого общества, включенных в настоящий том издания. Это-то, что само описание казахского общества, быта и нравов его населения – казахов во многих случаях противоречивы, поверхностны с акцентом на второстепенные и третьестепенные их штрихи, не связанные или малосвязанные в внутренним миром социума. Авторы в большинстве случаев описывали то, что видели и лежали на поверхности обыденной жизни и нецельно, лоскутами, не пытаясь понять разноформенность между увиденными и их связи с бытом и гражданской культурой казахского общества того времени. Эту особенность различных записей, составляющих основную массу собранного и накопленного материала о нормативах «Юридических обычаев» казахов не трудно понять, если иметь ввиду, что они – эти записи производились царскими чиновниками и лицами, не знакомыми с обществом и жизнью казахов и не подготовленными для такой цели. Редкие из них составляли исключение.

Следует также иметь ввиду то, что почти все русские авторы, еще до вступления на казахскую землю и в течение долгих лет пребывания в Степном крае придерживались распространенного в то время «проевропейского» взгляда об отсталости кочевников, в особенности кочевого населения Средней Азии. В русских письменных источниках сплошь и рядом, независимо от положения и авторитета авторов, глубины их описания, казахское общество XIX века характеризуется как «дикое», «отсталое», «неорганизованное», «безвластное». Даже такой опытный исследователь, как А.И.Левшин, автор трехтомного труда о казахах, изданного в 1832 году, который принес ему мировую славу, начинал свое описание с утверждения о том, что у казахов «царит безначалье и нет власти». По его мнению «они почти совсем не знают подчиненности … Если будем искать причины онога, то главнейшую найдем в образе кочевой жизни сего народа и бесплодии земель его». Его можно было понять: по его словам, только 2-3 месяца побывал среди казахов Западного Казахстана, в пустынных и полупустынных местах. Он в большей части обозревал степь с балкона пограничного центра г. Оренбурга и полагался на немалые материалы, отложившиеся в Центральных ведомствах Российского государства по части Азии. Кочевое общество для него с европейскими воззрениями во многом оставалось непонятной и тайной. Все это, однако, отступало перед его талантом исследователя – познавателя. Он, подробнейшими описаниями быта, нравов, устройства казахов, увиденными своими глазами и чутьем, по сути, открыл Степной край кочевых казахов для Европы и для самой России. Такой начальный методологический порок, так или иначе, отразился в его описаниях, хотя факты, приведенные ими же часто противоречили начальным их утверждениям.

Следует сказать, что для умозрительного представления иноземцев о казахском обществе, как об «отсталом», «диком» «бедном культурой», были некоторые свои основания. Дело в том, что Степной край казахов в XIX веке представлял со стороны, по внешнему виду как изнуренный, подавленный, обедневший и неупорядоченный пространственный регион с кочевым населением. Это было результатом в первую очередь того, что в течение более чем двухсотлетия страна была охвачена волнениями, превратилась в арену почти беспрерывных массовых и локальных восстаний и вооруженной борьбы, особенно против колонизаторов, их марионеток и своих антинародных правителей, а также стала зоной рейдов и разгула карательных отрядов, снаряженных Российским государством для повсеместного усмирения народа и обеспечения безопасности проведения имперской политики в Средней Азии. В результате этих и других массовых операций, приведших к многочисленным потерям и нарушениям традиционного ритма и цикла жизни кочевников воцарились в Степном крае и «дикость» и «безначалье» и всеобщая «бедность», а главное – произошел упадок духовности казахов–кочевников, когда-то в прошлом считавшихся наиболее отважными воинами и защитниками духа свободы и моральных норм общежития. Все это представляло мрачную картину для заезжих иноземцев и ряда царских чиновников, впервые столкнувшихся с кочевым обществом казахов в начале и последующие годы XIX века. Играла свою немалую роль сложившиеся в Европе и высших ведомствах России искаженное представление о народах Средней Азии, как о «варварах» и «неполноценной по культуре массе».

Те из государственных деятелей, со специальными знаниями, которые будучи в течение многих лет в среде «инородцев» Сибири и народов Центральной Азии, по другому оценивали, описывали жизнь и природную натуру казахов. Одним из таких фигур безусловно был известный русский профессор-ориенталист Григорьев В.В. По словам его биографа-современника академика Веселовского Н., он-Григорьев В.В. был убежден и высказывался, что «киргизы (т.е. казахи- С.З.) народ буйный, но добрый, понятливый и восприимчивый ко всему хорошему, так что, если бы правителями были люди мало-мальски порядочные, степь удивила бы Правительство быстрым развитием своего благосостояния»1

При оценке литературных материалов, поданных ввиде записей рассказов или собранных на местах сведений от местной знати о правовой культуре казахов, надо непременно иметь ввиду то, что во многих случаях они исходят от религиозных деятелей, служивших и состоявших при местных правителях, от имени которых эти сведения составлялись. Во многом этим объясняются включение в записи норм казахского права выдержек и установок из Корана, сборника мусульманского права, которые на самом деле или были неизвестными казахскому населению или не применялись в кочевом обществе. Почти все авторы, писавшие о казахах того времени, отмечали весьма слабую религиозность и безразличие местного населения к религии и ее правилам. Козлов И.А. хорошо осведомленный о внутренней жизни казахов, автор книги под названием «Обычное право киргизов» авторитетно писал, что казахи отличаются «религиозным индифферентизмом», и что в их обычно-правовых законах «нет ни одного правила, которым определялось бы отношение киргизов к предмету веры». Он приводит такой случай, очевидцем которого был: в Акмолинской области на одном бийском суде из-за недостаточности доказательств было решено прибегнуть к присяге, как доказательству. По его описанию, «По прочтении присяги, мулла дал ответчику поцеловать слова Корана, ответчик же, выхватив Коран из рук муллы, начал бить им последнего по голове, причем разорвал книгу. Дело, это собственно о изорвании книги, окончившиеся примирением муллы с ответчиком, нисколько не говорит о святости присяги, принятой по ал-Корану»1.

Все это не могло не отразиться на качестве и ценности общеисторического и специального материала, накопленного в русской литературе по истории казахов и в описаниях их правовой культуры. Великий русский ученый-востоковед Гумилев Л.Н. писал: «Девятнадцатый век оставил нам в наследство концепцию, согласно которой только оседлые народы создали прогрессивную цивилизацию, а в Центральной Азии будто бы царили либо застой, либо варварство и дикость. Самое плохое в этой концепции было не то, что она неправильна, а то, что она предлагалась как достижение науки, не подлежащей критике. В этом опасность предвзятого мнения»2.

III

В русской литературе XIX века независимо ее жанров и авторских пристрастий, в большинстве случаев в «патриархальной» жизни казахов выделяли особо Суды биев, как «примечательное», «достойное» явление, имеющие черты, похожи на институт цивилизованной законности. В дневниках Шангина И.П. исследователя из Алтая, посетившего казахскую степь в 1816 году в составе экспедиции, содержалась запись: «За тридцать лет перед сим ханы, управляя народом, хотя и по изустным, но строгим и справедливым законом своих предшественников, самовластно содержали оный в мире и спокойствии»1. Русский ученый-востоковед Левшин А.И., побывавший по поручению Министерства иностранных дел России в начале 20 х годов XIX века в г. Оренбурге и Зауральской казахской степи (в Младшем Жузе) и проводивший обследование и изучение жизни казахов, писал: «Было время говорят - благоразумнейшие из киргизов Меньшей Орды,- когда и наш народ жил в покое; было время, когда у нас существовал порядок; были законы и правосудие». По его словам, это время казахи называют «Золотым веком», о котором «воспоминают они со вздохами»2. Если иметь ввиду, что у народов, находившихся на таком уровне развития, на каком находились казахи XVII – XIX веков, управление сообществом в основном сводилось к рассмотрению споров, то «порядок» и «законы», о которых говорит Левшин А.И. и которые были в прошлом в казахском обществе суть ни что иное как справедливое правосудие биев. На это есть прямое указание у других российских авторов. В «Собрании киргизских (казахских) законов», составленном в 1824 году по заданию Генерал- Губернатора Западной Сибири, есть нормы, посвященные суду и судьям в казахской степи. В них указывается, что «справедливость» была главнейшей чертой правосудия, отправляемого биями. Вот некоторые из этих норм: «Если судья (т.е. бий) решит дело несправедливо, но без намерения и хитрости, штрафу на него не полагается, а прибегают (истцы) уже к другому судье для справедливого решения». «Но буде дело решено справедливо, и кто-либо из тяжущихся представит потом новые доказательства, то другими судьями оно не перевертывается, а представляется таки решить то дело тому же бию, который прежде судил оное»3. Спустя 20 лет после составления первого «собрания казахских законов», в 40-х годах XIX века проводился второй этап сбора юридических обычаев казахов с целью составления нового, более полного и «достоверного» их свода. С этой целью были командированы в казахскую степь чиновники из пограничных административных центров. В заданиях, данных им было повелено особо внимание при этом обращать на выяснение роли и место биев как судей, на бийское правосудие. Вот некоторые выдержки из записек этих чиновников.

1. «Невозможно определить, кто из биев более известны по уму и опытности, потому, что каждый бий старается разобрать и решить дела киргизцев справедливо и без малейшего отступления от обычаев, которые будучи введены с древнего времени, не изменяются и имеют одинаковую силу во всх киргизских родах». «Всякое преступление, какого бы рода не было, сделанное киргизами в степи, разбирается и решается биями, в каждом роде, отделении и подотделении имеющихся, которые отличаются опытами справедливости и бескорыстие»[7] (1846 г. поручик Аитов)

2. «Природный ум, особые душевные качества с присоединением к тому опытности и примерной приветственности есть качества и вместе с тем и и все достояние, посредством которых бий может иметь право носит это почетное имя» (1846 г. чиновник по обобым поручениями Д' Андре[8].

В русской литературе, в особенности в исследовательской, начиная с 60-х годов XIX мы находим немало восторженных отзывов и страниц о биях-судьях, о бийском правосудии в «древних формах» в казахском обществе, еще полностью не исчезнувших с исторической арены.

Один из авторов таких работ Баллюзек Л.Ф., образованный офицер в звании генерал-лейтенанта, проработавший 12 лет военным губернатором Тургайской области (1865-1876) проводивший административные, в том числе судебные реформы в Степном крае, писал: «Обязанность судьи лежит на так называемых биях. Это звание, в сознании народном, принадлежит тем немногим, которые с природным умом и даром красноречия соединяют в себе глубокое познание и коренных обычаях народа и в исторических о нем преданиях. Только совокупностью этих природных способностей и приобретенных ими познаний заслуживается репутация бия; или, другими словами, Бий есть живая летопись народа, юрист и законовед его»[9]. (подч. нами- С.З.)

Царское правительство и его колониальная администрация в Казахстане пришли к постепенному пониманию о значительной и даже об особой роли бийского правосудия в прошлом и отчасти и в XIX веке во всей системе казахского общества, в политико-правовой его жизни в особенности. Вместо первоначальной политики, направленной на замену судопроизводства в степи российскими судами и законодательством, Правительство стало на путь использования судов–биев в имперских интересах, шаг за шагом и активно реорганизуя и превращая их в аппаратные судебные органы.