Мой руководитель профессор Григорий Львович Селибер

В годы аспирантуры моим руководителем был профессор Григорий Львович Селибер. Европейски образованный, владевший тремя иностранными языками (французским, немецким, английским), он был широко известен свои­ми работами в области, которую можно было бы назвать экологической физиологией микроорганизмов. Впрочем, объектами его исследований были не только представители микромира, но и высшие растения. Свою научную деятельность Г.Л. начинал как физиолог растений.

При первой моей встрече с ним он показался мне тщедушным ветхим стариком. У него были сильно тронутые сединой редкие волосы, давно утратившие свой первоначальный темный цвет, густые брови и глубокие морщины на розовых щеках. Из-за больших круглых очков на меня внимательно смотрели два живых карих глаза. Глаза были добрыми и умными, и я сразу поняла, что их обладатель — славный и умный человек. Вскоре я с удивлением ­узнала, что Г.Л. был вовсе не так стар, как мне показалось. Ему было тогда всего-навсего пятьдесят девять лет. Его не по возрасту дряхлый вид объяснялся трудностями прожитой им жизни, с тяготами которой он столкнулся достаточно рано. Его отрочество было омрачено смертью матери и слабым состоянием собственного здоровья.

После завершения среднего образования, полученного им в Виленском реальном училище, Селибер поступил в Петербургский горный институт, но через два года был вынужден покинуть его из-за болезни. Продолжить образование ему удалось только через четыре года. Поскольку в условиях царской России поступить во второй раз в высшее учебное заведение еврею оказалось невозможным, ему пришлось уехать в Европу. В Германии он закончил Галльский университет по отделению естественных наук, выполнил диссертацию в лаборатории известного ботаника Клебса и получил ученую степень доктора философских наук. Живя за границей, молодой ученый постоянно пополнял запас своих знаний: слушал лекции в Гейдельбергском университете, посещал курсы по микробиологии в Пастеровском институте в Париже, работал практикантом или внештатным сотрудником в лабораториях видных ученых своего времени (Бючли, Фернбах, Безредка и др.) и проводил собственные исследования. Тяжелое материальное положение вынуждало его зарабатывать на хлеб. Работая в библиотеках, он писал рефераты научной литературы и давал частные уроки. Благодаря специфике этой работы и своей феноменальной памяти, через некоторое время Селибер превратился в энциклопедически образованного человека, несмотря на это, за всю свою дореволюционную жизнь ему ни разу не удалось получить штатного места в каком-либо учреждении России или Западной Европы.

Первую в своей жизни штатную должность по специаль­ности он занял только в 1918 году, когда был зачислен на место старшего научного сотрудника лаборатории микробиологии института им. Лесгафта. Селиберу шел тогда уже сорок второй год. Это тот возраст, когда наиболее яркие свершения ученого-математика остаются позади, когда имя крупного ученого-естествоиспытателя приобретает широкую известность, а сам он продолжает развивать уже со зданное им направление. В сорок один год Г.Л. находился только у начала своего самостоятельного пути. К этому важному этапу в своей жизни он пришел всесторонне образованным человеком. Десятилетия, проведенные им в библиотеках Европы, чрезвычайно расширили круг его научных интересов. Ведь за всю свою жизнь он пропустил через свое сознание такую бездну литературного материала из разных областей естествознания. Но больше всего меня поражала его необыкновенная память. Мне казалось, что он помнил все когда-либо им прочитанное. С удивительной легкостью Г.Л. мог дать по памяти библио­графическую справку не только по близким ему вопро­сам микробиологии, но и по ботаническим, зоологическим, общебиологическим и даже по философским проблемам.

После смерти академика В.Л. Омелянского в 1929 году руководство лабораторией перешло в руки Г.Л., который оставался на своем посту до самого конца своей жизни.

Одновременно с работой в институте им. Лесгафта он взял на себя руководство микробиологическими исследованиями в ряде научных учреждений прикладного характера и постоянно консультировал работников соответствующих отраслей промышленности. Проводившиеся им и под его эгидой исследования охватывали вопросы общей, сельскохозяйственной, промышленной и даже медицинской микробиологи. Наиболее значимыми и них были работы, посвященные теоретическим вопросам экологии, проблемам разложения и образования жиров микроорганизмами, микробиологии хлебопечения и получения волокна из лубяных растений биологическим способом.

У поверхностного наблюдателя может создаться впечатление, что Г.Л. разбрасывался в своих начинаниях, и что в его работах не было единого стержня. Это, конечно, не совсем так. Широко варьируя объекты исследования, Селибер всегда подходил к ним с эколого-физиологической точки зрения и никогда не забывал о зависимости организма от условий его существования.

Свое научное кредо он изложил в двух специальных сообщениях, опубликованных в начале двадцатого века. Важнейшей проблемой теоретической и прикладной биоло­гии Г.Л. считал определение кардинальных точек организма как мерила степени его чувствительности к факторам среды. По его мнению, амплитуду колебаний напряженности экологических факторов, в пределах которой возможно осуществление присущего данному микроорганизму типа обмена веществ и сохранение жизнеспособности следует считать важнейшим признаком вида. Как известно, размах допустимых в каждом отдельном случае колебаний характеризуется положением трех кардинальных точек организма: минимума, оптимума и максимума. По убеждению Г.Л., величины, отражавшие положения этих точек, должны были бы в биологии играть роль, аналогич­ную той, которую играют различные постоянные (например, предел упругости, точки плавления и кипения) в физике и химии. В своих публикациях Селибер рассматривал также вопрос о возможности перемещения кардинальных точек при адаптации организма к новым ­условиям обитания и в связи с процессами видообразования. Высказанные Г.Л. общие положения вряд ли могут в настоящее время поразить кого-нибудь новизной. Однако то, что теперь известно каждому образованному человеку, в начале двадцатого столетия приходилось доказывать. С ­такой необходимостью Селибер столкнулся на раннем этапе своей научной карьеры. Работая в Пастеровском институте, он обнаружил, что окраска двух штаммов лучистых грибков зависела от кислотности питательной среды, на которой они были выращены. Когда Г.Л. сообщил об этом своим коллегам, никто иной, как И.И. Мечников проявил не­двусмысленный скепсис и усомнился в достоверности полученных данных. Он посчитал их лишь следствием недостаточно тщательной работы исследователя. Подобные недоразумения встречаются в науке нередко. Вспомним высказывание Менделеева в адрес Морозова по поводу возможности расщепления атомного ядра. Великий химик и великий биолог своего времени проявили в данных случаях одинаковую косность. Так что корифеи не всегда оказываются правыми.

Меня всегда поражала свойственная Селиберу широта мышления. Задолго до полета первой собаки в космос и до того, как биологи начали по-серьезному делать попытки моделирования в лабораториях условий жизни на Марсе или Венере, он настаивал на необходимости изучения жизнедеятельности организмов в крайних условиях среды с целью определения границ жизни. Эти работы он считал чрезвычайно важными для будущих космических исследований и полетов, в возможности которых никогда не сомневался.

Мы, его современники, будучи на несколько десятков лет моложе него, с чувством стыда должны признать, что воспринимали такие идеи только как проявления безудержной старческой фантазии.

Будучи старым холостяком, Г.Л, уже, кажется, ничем, кроме науки, не интересовался. Помню, как однажды в институте был организован культпоход в театр на какой-то интересный новый спектакль, и мы предложили ему билет. «Нет, спасибо, — ответил наш шеф. — Все интересное я уже видел, когда жил в Париже». Видимо, парижских впечатлений от театрального искусства ему хватило на всю оставшуюся жизнь. Годы, проведенные в этом городе, были, несомненно, лучшими годами в жизни Селибера. Когда он рассказывал о тех далеких временах, его лицо приобретало какое-то отрешенное выражение. Мне казалось, что в такие минуты он мыслями уходил куда-то далеко от нас и погружался в свое прекрасное прошлое. В наши дни он давно уже не посещал ни театров, ни музеев, ни концертов. Все его помыслы были прикованы к науке. С годами его интерес к ней не ослабевал, а становился все глубже. Он не только умом, но и сердцем воспринимал каждое новое научное достижение и радовался ему почти с юношеским пылом. Ему всегда сразу же хотелось поделиться со своими единомышленниками впечатлениями от только что прочитанной им книги или от пришедшей ему в голову интересной мысли. Иногда дело доходило до смешного. Однажды он позвонил мне домой по телефону уже после полуночи для того, чтобы сказать всего-навсего одну фразу: «Вы знаете, я пришел к выводу, что все, о чем я вчера думал, оказалось неверным». И добавив: «Спокойной ночи», повесил трубку.

Когда пришло время выбирать тему для моей будущей диссертации, не обошлось без некоторых осложнений. Руководитель предложил мне заняться изучением вопроса о разложении органических кислот микроорганизмами. Тема была, бесспорно, диссертабельной, но большого энтузиазма у меня не вызвала. Я не увидела в ней особых перспектив дли поисков нового. Но Г.Л. настаивал, и мне пришлось согласиться.

Начав собирать соответствующую литературу, я обнару­жила в городской публичной библиотеке тоненькую книжечку «Известий Донского университета», изданную в 1921 году и отпечатанную на грубой газетной бумаге. В ней была опубликована статья А.Ф. Лебедева, сразу же приковавшая к себе мое внимание. Пробежав глазами несколько страниц, я сразу же поняла, до какой степени была оригинальна эта работа, и подумала, что если автор прав, то микробиологам придется пересмотреть все современные представления о гетеротрофных микроорганизмах.

Изложению сущности вопроса автор предпослал обращение к читателю. В нем он сообщал, что имеющиеся у его экспериментальные данные не достаточны для подтверждения выдвигаемой им новой концепции. Учитывая сложность царящей в стране обстановки и неопределенность будущего российской науки, он опасался, что его идеи могут пропасть втуне. Чтобы избежать такого развития событий, он решился опубликовать свои материалы в том недоработанном виде, в каком они у него имелись.

Сущность рассматриваемой им проблемы состояла в следующем. После знаменитых работ ­С.Н. Виноградского в науке утвердилось представление, что среди микроорганизмов существуют две группы видов, различающихся характером углеродного питания. Одни из них, называемые автотрофами, обеспечивают свои потребности в углероде всецело за счет ассимиляции углекислоты. Вторые — гетеротрофы — углекислоты не потребляют, а используют готовые органические соединения.

Согласно воззрениям Лебедева, и те, и другие нуждаются в углекислоте, и различия между ними ограничиваются использованием разных источников энергии. Автотрофы получают ее в процессе окисления минеральных веществ, а гетеротрофы — путем превращения готовых органических соединений.

Я нашла аргументы автора очень убедительными, и мне захотелось продолжить его исследования. На другой день я попросила своего руководителя изменить тему моей диссертации. Конечно, Г.Л. сразу оценил значение и оригинальность теоретических положений Лебедева, но переменить мою тему категорически отказался. Он боялся, что, потратив весь отпущенный мне для выполнения работы срок, я могу не добиться никаких существенных результатов и останусь без готовой диссертации. Он, очевидно, считал, что тема слишком новая и сложная, чтобы отдавать ее в разработку в руки молодого соискателя. Я тоже понимала, что всякое может случиться, и решила попросить шефа разрешить мне работать одновременно в двух направлениях. В ответ было сказано: «Как хотите, запретить Вам это я не могу».

И вот началась моя сумасшедшая работа по двум темам. С раннего утра и до позднего вечера я трудилась за лабораторным столом, и только через несколько месяцев начала получать первые обнадеживающие результаты. Когда пришло время для очередного отчета, я сначала показала Г.Л. итоги моих усилий над решением вопроса разложения органических кислот. И только «под занавес» предложила ему посмотреть мои достижения по второй теме. Селибер, очевидно, не принимал всерьез мои намерения стать последовательницей Лебедева. Посмотрев на меня с удивлением, он буркнул: «Ну что же, покажите». Пока он разбирался в составленных мною таблицах, его сосредоточенное внимание возрастало, и, в конце концов, он произнес: «очень интересно. Сдаюсь. Продолжайте двигаться дальше». И вот начались мои бесконечные хождения по библиотекам в поисках литературы по истории вопроса. Долгое время мои попытки найти что-нибудь подходящее оставались бесплодными. Создавалось впечатление, что никто ни до, ни после Лебедева проблемой усво­ения углекислоты гетеротрофами не интересовался. Наконец, отыскалась одна изданная в 1936 году за рубежом статья, подтверждающая потребность гетеротрофных бактерий в СО2. К концу тридцатых и в сороковых годах в иностранных журналах стали появляться новые сообщения по этому вопросу.

Поскольку мои публикации были первыми в СССР после работы Лебедева и одними из первых в мире, мне было очень трудно найти оппонентов для защиты уже готовой диссертации. Опубликованная в глухие времена и в провинциальном издании работа Лебедева осталась, очевидно, не замеченной советскими исследователями, а что касается зарубежных публикаций, то они только начали появляться. Поэтому компетентных в данной проблеме людей найти было трудно. Трудно, но можно, и защита, в конце концов, состоялась.

После получения кандидатской степени меня зачислили на должность старшего научного сотрудника лаборато­рии Г.Л., и я продолжала исследования в прежнем русле.

В одной из подготовленных мною к печати рукописей я высказала однажды гипотезу, для подтверждения которой у меня так же, как когда-то у Лебедева, еще не было достаточно убедительных экспериментальных данных. Руководитель потребовал, чтобы я исключила соответствующий абзац из текста, и мне пришлось это сделать. Через некоторое время в иностранном журнале появилось аналогичное сообщение, где высказывались те же соображения, которые я изъяла из своего последнего опуса. Меня очень обидело, когда Г.Л. высоко оценил эту иностранную работу, и тут же высказала ему свои претензии. Ведь у автора статьи были те же доводы, которые я изъяла из своего текста. Немного смутившись, Г.Л. ответил: «Не будьте столь честолюбивы. Для прогресса науки не важно, кто первым высказал ту или иную идею или обнаружил новое явление. Имеет значение только то, что это кем-то сделано». По большому счету он был, конечно, прав, но эмоционально такая точка зрения меня не устраивала.

Несмотря на то, что Селибер во всех своих проявлениях был типично штатским человеком, в первые дни войны, когда было объявлено о создании народного ополчения, он одним из первых в нашем институте пришел в военкомат и заявил о своем желании идти на фронт. Увидев его сутулую фигуру, одетую в мешковатый костюм и просторную кепку, ему отказали. Он начал протестовать, и тогда военком пообещал призвать его в будущем: «Когда Вы понадобитесь, Вас позовут». Огорченный отказом, Г.Л. вернулся к своим обычным делам и стал ждать повестки. Ее, однако, так и не последовало. Вместо этого его вместе с другими сотрудниками института отправили в эвакуацию в Казань.

В это время я, моя мама, свекровь и Боря уже были в Казани. Нас приютили в своей квартире бабушка и три моих тетки, отдавшие в наше распоряжение самую большую из своих трех комнат. Наша комната была вся заставлена мебелью и поэтому казалась нам тесной. И вдруг в городе неожиданно появился Г.Л., у которого пока не было никакого пристанища. Мы предложила ему поселиться у нас. Отодвинув от стены большой шкаф и стеллаж и книгами, мы соорудили для него изолированный закуток в нашей комнате, передвинули туда одну из наших кроватей и поставили тумбочку. Поскольку соорудить еще одно стабильное спальное место не было никакой возможности, мни пришлось спать на столе. Лежать на нем было жестко и неудобно, но я как-то приспособилась. Через некоторое время Г.Л. получил муниципальную квартиру и переехал от нас в другой дом. Мы вскоре тоже покинули своих гостеприимных родственников, так как должны были перебраться в Самарканд. Через полтора года я снова встретилась с Г.Л., но теперь уже в Москве. За время войны спектр его деятельности значительно расширился. Помимо своей обычной работы, он руководил микробиологической группой Комиссии по расширению пищевых ресурсов при Биоотделении Академии Наук СССР, потом заведовал лабораторией микробиологии в той же комиссии. При его участии была организована лаборатория дрожжевой и пивоваренной промышленности при Наркомпищепроме. После войны эта лаборатория превратилась в большой институт.

Дожив до глубокой старости, Г.Л. никогда не изменял своим жизненным принципам. Он запомнился мне как бескорыстный разносторонний ученый, обладающий энциклопедическими знаниями, и хороший, добрый человек.

В 1945 году я сменила место работы и пустилась в самостоятельное плавание. Через несколько лет мне удалось увековечить память о моем учителе, назвав его именем новый микроорганизм, напоминающий по форме лучистую звезду. С тех пор эта звезда во всех определителях бактерий мира значится под названием Селиберия стеллата (селиберия звездчатая).