Случайностей на свете не бывает 3 страница

Крейг Бинки появился на очередном заседании совета директоров в сопровождении двух слепых телохранителей Алерту и Скруту. Как и обычно, он был полон новых идей и проектов (он называл их проекциями).

– Прежде всего я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы позволяете мне оставаться самим собой. Я рад! Я очень рад! Какие дни! Какое солнце! Какие подчиненные!

Он развернул кресло и в течение пяти минут молча смотрел в окно, не обращая никакого внимания на застывших в напряженном ожидании членов редакционного совета. Какое ему было до них дело? Он платил им по двести тысяч долларов в год именно за то, что они встречали его появление аплодисментами, восхищались всеми его идеями (скажем, им очень понравилось его предложение выращивать шампиньоны в свободных банковских ячейках) и были согласны на любой псевдоним. Наконец он очнулся и обвел взглядом участников заседания.

– Лало, Хермуп, Боливия, Бибай, Монпель, Ньюмен, Тиран, Цейлон, Джеранайлс, Аризона, Скарлок. Я рад видеть вас здесь. Рад и тому, что все вы смертны. Послушайте, что я вам скажу. Что произойдет, если мы возьмем все то, что существует в этом мире, и поделим или умножим на единицу? Мир от этого нисколько не изменится! Может быть, в эту самую минуту кто-то делит его на единицу, а мы об этом даже не подозреваем! При одной мысли об этом я начинаю обливаться потом…

Члены правления недоуменно переглянулись, но не вымолвили ни слова.

– Я попытаюсь огласить основные пункты сегодняшнего заседания и начну его, конечно же, с пункта «а»… Что касается второго пункта, то он мне, честно говоря, не очень нравится. Мне кажется, нам лучше вообще забыть о нем.

– Прекрасная мысль! – воскликнул Скарлок Тайра (согласно документам, он носил имя Финни Пилок).

– Пункт «эль». Не забывайте о том, что мы живем в корпоративную эпоху. Марсель Эйпэн поведал мне о небольшой электронной компании, основанной им в Индии. Выстроить ее снизу доверху ему помогли специалисты из школы бизнеса, и им это, надо сказать, удалось. Соответственно, не далее как в будущий понедельник головная корпорация «Гоуст» претерпит серьезную перестройку и распадется на отдельные кластеры, макрокластеры, микрокластеры, группы, микрогруппы, мини-группы, макроформирования, суперформирования, квазиагрегаты и пинги, что позволит ей обрести еще большую устойчивость и стабильность. К примеру, секретарь, ведавший до недавнего времени отделом недвижимости классификационного департамента, теперь станет пингом секретарского кластера группы недвижимости классификационного макроформирования, которое, в свою очередь, является квазиагрегатом финансового суперформирования.

Члены правления нервно улыбались, постукивали пальцами по крышке стола и старались не смотреть друг на друга.

В течение следующих двух с половиной часов Крейг Бинки вдохновенно излагал им свои безумные идеи (чему способствовал съеденный им прямо в зале заседаний обед из семи блюд). Он искренне считал себя главным героем эпохи и полагал, что и через тысячу лет люди будут называть двадцатый век веком Крейга Бинки, а его музыку и искусство бинкианскими или бинкинистическими (он рассматривал и такие неологизмы, как «бинкианство», «бинкини» и «бинкитюд»).

«Гоуст» и без того являл собою нечто престранное. Первую скрипку в нем играли сановитые авторы заголовков, никогда не интересовавшиеся содержанием соответствующих статей. К примеру, под заголовком «Эвтаназия в Маниле» мог идти материал о строительном буме в Норвегии или об универмаге, находящемся в городке Хартфорд, штат Коннектикут. Статья о новом виде репеллента для отпугивания насекомых, разработанного в университете штата Айова, носила название «Королева Лондона», а речь гарвардского биохимика при вручении ему Нобелевской премии была озаглавлена «Африканский повеса сводит счеты с жизнью». Первая полоса «Гоуст» пестрела заголовками. В отличие от прочих таблоидов «Гоуст» вообще не помещал под ними никаких статей и тем не менее пользовался безумной популярностью. Одним из самых ярких перлов Гарри Пенн считал набранную огромными буквами шапку «Умершая супермодель возбудила иск против скакуна».

Несмотря ни на что, тираж и доходы «Гоуст» постоянно росли. Со стороны казалось, что Крейга Бинки защищает некий таинственный дух.

Сам издатель и владелец «Гоуст» в этом никогда не сомневался. Однажды Крейг Бинки явился в кабинет Гарри Пенна и потребовал немедленного закрытия «Сан», сославшись при этом на духа, спеленавшего его путами, завладевшего его волей и велевшего огласить такое требование. Гарри Пенн сосал леденец, что придавало ему еще более ироничный вид, чем обычно. Он покатал конфету во рту и, немного подумав, Гарри Пенн спросил:

– Крейг, а расписки он тебе, случаем, не оставил?

Воцарилась тишина, в течение которой очевидная неспособность Бинки преодолеть это препятствие запрудила комнату, словно сотни серебряных долларов прорвали его карманы, водопадом скатились по ногам и разлетелись по всей комнате.

– Потому что, Крейг, – стоял на своем Гарри Пенн, – без расписки мы никак не можем удовлетворить твое заявление.

В остальных же случаях Крейг Бинки ни минуты не сомневался в своем величии. Гарри Пенн, проживший едва ли не целый век, никогда не встречал столь же самовлюбленных и беспринципных людей.

Желая избавиться от оппонентов и осчастливить человечество своими размышлениями, он регулярно помещал в разделе писем полуанонимные (подписанные только его именем и первой буквой фамилии) материалы, в которых все читатели «Гоуст» тут же узнавали незабываемый стиль владельца газеты: «Крейг Бинки считает, что на третьем этаже должно быть меньше фонтанов, и он добьется своего» или «Все жители Нью-Йорка читают «Гоуст», потому что ее издает сам Крейг Бинки».

Он гордился своим знакомством с множеством влиятельных людей, пил дорогие вина (и родниковую воду, доставлявшуюся специально для него с Сахалина) и обедал только в самых дорогих ресторанах, где один гренок (миндальный или в желе) стоил примерно столько же, сколько обычный рабочий зарабатывал за два дня. Он считал себя суперменом. Вероятно, именно по этой причине он так любил устраивать в собственную честь банкеты.

Несмотря на все вышесказанное, Крейг Бинки и его «Гоуст» играли для Гарри Пенна и для «Сан» роль противовеса. В каком-то смысле они не могли обойтись друг без друга – где-нибудь, в той или иной форме. В данном же случае вышло так, что здания их редакций располагались одно напротив другого.

Если бы круглый год в Нью-Йорке стояла июньская погода, он превратился бы в земной рай. Не случайно в начале июня принимаются неожиданные решения, появляются неведомо откуда взявшиеся силы, разыгрываются локальные войны и начинаются или заканчиваются любовные истории. Это понимал даже Крейг Бинки.

В один из таких замечательных июньских деньков, когда печатники валялись на солнышке, лениво наблюдая залетающими от цветка к цветку пчелами и прислушиваясь к доносившейся с тенистых улочек музыке духовых оркестров, на крышу здания «Гоуст» сел вертолет, доставивший из аэропорта курьера по особым поручениям. Не успел остановиться винт машины, как курьер спрыгнул на площадку, подвернул ногу, словно Джон Уилкс Бут, и похромал к кабинету Крейга Бинки.

Он миновал приемную и попытался проникнуть в святая святых редакции, однако на его пути тут же стали Алерту и Скруту, за плечами которых виднелся сам Крейг Бинки, выступавший перед советом директоров. Секретарша Бетти Васки попыталась призвать незнакомца к порядку.

– Эти парни ничего не видят, – сказал тот, смерив их оценивающим взглядом. – Не хотелось бы зря их обижать.

Крутой аргумент так поразил Бетти Васки, что она поспешила доложить о странном посетителе шефу, после чего тот провел его прямиком в свой личный кабинет и уже через пять минут выскочил оттуда, выкрикивая приказы направо и налево.

Он распустил заседание и приказал привести в полную готовность все летательные аппараты корпорации.

– Заводи моторы! – выкрикивал он снова и снова.

Когда Крейг Бинки оказался в аэропорту и взлетел в воздух на одном из своих самолетов, за ним увязалось не меньше сотни других самолетов, похожих на голубей, приветствующих возвращающегося из удачного военного похода римского полководца. Сам Крейг Бинки находился на борту огромного грузового самолета с пластиковым куполом на крыше фюзеляжа, из которого он мог наблюдать за полетом.

В аэропорту царило невиданное возбуждение, вызванное тем, что в воздух один за другим взлетело около сотни самолетов. Контролеры впали в панику, поскольку все эти самолеты полетели не к Браунсвиллю, штат Техас, как значилось в их летных листах, а на восток, к морю.

– Куда вас несет? – воскликнул диспетчер, сидевший за пультом, увидев, что эта странная армада резко снизила высоту и исчезла с экранов радара.

Ответить на этот вопрос мог только сам Крейг Бинки, но он не стал бы делать этого ни за что на свете.

Летний обед у Петипа

В тот же самый день, когда Крейг Бинки направился в Браунсвилль и неожиданно исчез над морем, группа журналистов и менеджеров «Сан» собралась у Петипа. Они сидели в саду, жмурясь от золотистых лучей заходящего солнца, и несказанно удивились, вдруг услышав доносившийся издалека рев авиационной эскадрильи.

Они только что закончили последний этап дневной работы, передав все подготовленные материалы для печати в «Уэйл». После раннего обеда, небольшой прогулки и непродолжительного сна все они должны были появиться в «Сан» не позже шести, с тем чтобы подготовить к двум тридцати новый номер газеты. Домой же они обычно уходили только около семи, дождавшись набора, проверив пластины и составив план работы на следующий день.

Им нравилось бывать у Петипа, где всегда было прохладно и тихо. Мимо беззвучно проплывали корабли, с опустевшего рынка доносились знакомые звуки, производимые колесами разъезжавших по брусчатке грузовиков. Приятнее их были только гудки буксиров и паромов – «Нью-Уихокен», «Стейтен-Айленд», «Аппер-Ривер», «Нью-Фултон», – отражавшиеся от утесов финансового района. На востоке горели тысячами золотистых огней окна многоэтажных зданий и складов, сложенных из кирпича цвета бычьей крови, и светились белые башни муниципальных зданий с их статуями, колоннами и лепными орнаментами, предназначавшимися скорее не для людей, а для птиц. За рекою шумели кронами могучие деревья. Гарри Пенн вглядывался в видневшиеся за свежей зеленью сумеречные глуби этой тенистой рощи, которые казались ему в эту минуту воплощением его будущего и прошлого.

Он вздохнул и, повернувшись лицом к столу, обвел взглядом собравшихся за ним людей, среди которых была и его дочь. Молодые, горячие, полные энтузиазма, они говорили, смеялись и двигались так, словно участвовали в необычно продолжительном сценическом представлении. Со временем их энергия должна была трансформироваться в задумчивость и в привычку предаваться воспоминаниям. Они смогут увидеть вновь давно ушедших людей и вернуться в свою далекую юность, когда им никак не удавалось свести концы с концами.

Стол был накрыт на пятнадцать персон. Хардести Марратта, Вирджиния и Марко Честнат сидели напротив Гарри Пенна, Эсбери и Кристианы. (Эсбери поймал огромного палтуса, который жарился в эту минуту на угольях.) Куртене Фова покинул свое кресло и направился на кухню, Лючия Террапин густо краснела, стоило ей поймать на себе взгляд дюжего репортера Клеммиса Гугтаты. Привычный ко всему Хью Клоуз, походивший в эту минуту на вдохновенного музыканта, работал тут же за столом, с необычайным энтузиазмом переписывая собственную статью. Бедфорд, забыв до времени о существовании фондовой биржи, любовался красно-белыми буксирами, прорезавшими серебристую гладь Гудзона. Ожидавшая Прегера де Пинто Джессика Пенн разглядывала меню с таким интересом, словно это был Розеттский камень. Прегер должен был появиться с минуты на минуту в компании с Мартином и Эбби Марраттой, которых он должен был захватить в Йорквилле после интервью с прикованным к постели мэром (тот страдал аллергией и болезненно реагировал на июньскую пыльцу). Официант поставил на стол два огромных, вызвавших общее восхищение блюда с копченой лососиной, черным хлебом и лимоном.

Прегер де Пинто появился с Эбби на руках. Не в меру любопытный и настырный Мартин, шедший вслед за ним, то и дело описывал причудливые кривые. Прегер вручил Эбби Вирджинии, однако девочка тут же выскользнула из рук матери и, подбежав к жаровне, на которой запекалась рыба, изумленно уставилась на раскаленные уголья.

– Вы слышали? – спросил Прегер. – Похоже, Крейга Бинки укусила какая-то муха. Он понесся в аэропорт и улетел в сопровождении всех своих самолетов в неизвестном направлении!

– Странное дело, – удивился Гарри Пени, – а что передают информационные агентства?

– Ровным счетом ничего! Ту же чушь, что и всегда. Даму из Сент-Питерсберга укусила макака-резус и так далее.

– Может быть, его так поразило это происшествие? – улыбнулся Хардести.

– Крейг Бинки не станет жертвовать своим июньским уикендом в Ист-Хэмптоне из-за каких-то пустяков, – заявил Бедфорд.

– Вы уверены, что агентства молчат? – вновь спросил Гарри Пени. – Созвонитесь с нашим офисом. Мне кажется, что речь идет о чем-то очень серьезном… Вирджиния, вы не могли бы позвонить авиадиспетчерам? Хардести, а вас я попрошу связаться с редакцией «Гоуст» и напрямую спросить их о происходящем.

Телефоны находились в фойе ресторана. В ожидании ответа Гарри Пени поднялся со своего места и, заложив руки за спину, принялся расхаживать взад-вперед по узкому проходу между жаровнями и столом, напоминая тигра, нервно расхаживающего по клетке.

– Ну что там? – спросил он у вновь появившегося на террасе Прегера.

– Абсолютно ничего.

– Вы в этом уверены?

– Я проверил информацию несколько раз.

К этому моменту к столу вернулся и Хардести.

– Цитирую ответ «Гоуст»: «Господин Бинки отбыл на уикенд, во время которого он собирается написать большую статью о политическом плеврите».

– Федеральное авиационное агентство сообщает, что в плане полета Крейг Бинки назвал пунктом посадки Браунс-вилль, штат Техас, однако его эскадрилья резко снизила высоту и исчезла с экранов радаров. Авиадиспетчеры вне себя от ярости, – сообщила Вирджиния.

К этому моменту солнце уже скрылось за темным холмом. Они приступили к обеду, продолжая размышлять о том, что же могло стать причиной столь странного поведения Крейга Бинки.

– Запаситесь терпением, – вздохнул Гарри Пени. – Возможно, он услышал, что президент потерял мячик для гольфа. В любом случае он все переврет. Когда умер Тито, «Гоуст» вышел под шапкой «Папа отправился в дальний путь». Когда же какой-то буйнопомешанный бразилец убил президента Эквадора, они дали статью под заголовком «Бразильеро замочил шишку из Эквадора».

Они ели в молчании, и вечер океанским приливом подступал с востока. На стол подали дюжину аппетитных, выдержанных в греческом вине, соевом соусе и запеченных до корочек, палтусовых филе. Отваренные на морском пару овощи источали необыкновенные ароматы. Дух свежей, только что пойманной и приготовленной на углях орешника рыбы наполнял потемневшую округу клубами белого дыма.

После того как детям объяснили что им предстоит есть и как это предстоит есть, а на столе уже зажгли свечи, Кристиана подняла голову, вздрогнула и уронила на тарелку, звякнувшую, как серебряный колокольчик, вилку. Ее соседи тоже посмотрели на кованую витую ограду сада. За ней стоял бродяга с властным, странным и слегка раздраженным выражением на лице. Все немедленно перестали есть.

Он не был похож на голодного попрошайку, хотя, скорее всего, привычно пришел на запах еды. В нем не чувствовалось враждебности. Не был он похож и на ненормального. Напротив, несмотря на лохмотья, исхудавшее, загорелое и обветренное лицо, в нем чувствовалась сила и он смотрел на них не мигая, будто старался припомнить знакомые когда-то, но теперь напрочь позабытые, стершиеся из памяти лица. Его глаза, вспыхивающие как звезды, остановились на Джессике Пенн и чуть не прожгли ее. У нее, которая сотни раз выходила на сцену, под свет юпитеров к придирчивым театралам и давно привыкла к восторженной уличной толпе, оборачивающейся ей вслед, от пристального взгляда Питера Лейка перехватило дыхание.

Собравшиеся были заворожены его появлением и едва могли пошевелиться. На мгновение он перевел взгляд на Вирджинию, но тут же вновь уставился на Джессику, которой показалась, что сейчас она упадет в обморок. Несмотря на преклонный возраст, Гарри Пени стойко выдержал взгляд незнакомца. Они были под стать друг другу, если не принимать в расчет разницу прожитых лет, капризы удачи и следы непогоды на лице бродяги. Гарри Пенн методично оглядел каждую деталь в образе незваного гостя, и это слегка уняло его нервное напряжение. Дым проплывал сквозь металлические прутья ограды, которые бродяга сжимал в руках, и обволакивал его прозрачной пеленой. Гарри Пенн вдруг ощутил печальную тяжесть на сердце, как будто ему вернули детство, лишив всех знаний, всего опыта и оставив лишь чувство собственной уязвимости перед лицом неотвратимых грядущих времен.

Никто не знал, как выйти из положения. Казалось, немая сцена будет длиться вечно. Пока все завороженно следили за попытками Питера Лейка вспомнить что-то для него очень важное, Эбби подбежала к ограде и проскользнула сквозь ее прутья. Сделала она это с такой легкостью, какой могли бы позавидовать все известные силачи. Разогнуть кованые прутья им было бы не под силу, даже под страхом смерти! Когда родители заметили дочь по другую сторону ограды, они стали звать ее, но безуспешно. Эбби никого не слышала, и это вновь повергло всех в молчаливое ожидание, как на спиритическом сеансе, за мгновение до того, как завертятся столы. Они чувствовали себя затерянными в мире, лишенном звуков, и могли только разглядывать из него тот другой мир, куда шагнула Эбби, оказавшись там вместе с Питером Лейком.

С каждым шагом, будто приподнимаясь и медленно паря над землей, навстречу бродяге, она все сильнее чувствовала, что на самом деле знает его целую вечность. А потом она взлетела (хотя это мог быть обман освещения) и оказалась у него на руках. Он прижал ее к груди, а она, обняв Питера Лейка за плечи и уронив голову ему на грудь, тут же заснула.

Хардести подошел к ограде и заглянул в глаза Питера Лейка. Он понял, что опасаться нечего. Растерянность бродяги перед неизвестным окружением была вызвана тем, что сам он пришел из совсем иных миров. Когда Питер Лейк передал спящего ребенка сквозь прутья ограды в руки отцу, Хардести ощутил неодолимое желание самому побывать в тех неизведанных мирах, увидеть то, что довелось Питеру Лейку. Образцовый гражданин и примерный семьянин понял, что не раздумывая поменялся бы местами с этим бродягой. Понял, что на свете нет никаких прав, благ и утех, которые могли бы его удержать! Питер Лейк явился из мира теней. Хардести из мира солидности и правопорядка. Они так нуждались друг в друге! Спящая девочка на мгновение свела их вместе, но затем Питер Лейк отступил во тьму и пропал, как будто его никогда и не было.

За это время еда успела остыть. Вирджиния взяла Эбби на колени, а Хардести принялся рассеянно постукивать по столу ножом. Первым молчание нарушил Гарри Пенн.

– Чего только на свете не бывает, – произнес он со вздохом. – И тем не менее мир пока остается таким же, каким он и был прежде. Думаю, этот человек попросту опередил свое время…

Марко Честнат улыбнулся, почувствовав, что былое напряжение заметно спало. Они вновь могли наслаждаться видом раскаленных угольев и темных утесов, встававших за поблескивающей серебром темной гладью реки, громадами небоскребов, расцвеченных огнями, и выражением лица официанта Томми, решившего, что гости перестали есть и примолкли оттого, что повар опять напился в стельку и сделал с едой нечто ужасное. Да, судя по всему, мир действительно не изменился ни на йоту.

Однако вернуться к жареному палтусу, вареным овощам и молодому греческому вину им так и не пришлось, поскольку на самом деле мир все-таки стал иным.

Первой это поняла Вирджиния.

– О боже… – пробормотала она слабеющим голосом.

Они подняли головы и остолбенели.

Здания и фонари, находившиеся до последней минуты на том берегу, исчезли, уступив место освещенным тусклым светом мирным полям и садам (следует заметить, что некоторое время назад из-за случайного сбоя прекратила свою работу обслуживавшая этот район электростанция, что находилась в Нью-Джерси). Иллюзорные поля и сады и все еще светлое западное небо медленно, но неуклонно исчезали за двигавшейся вверх по Гудзону, похожей на косой нож гильотины или на огромную печную заслонку стеной, что была носом гигантского корабля, казавшегося составной частью этого странного пейзажа.

Корабль, который плавно надвигался с юга, явившись, казалось, прямо из садовой стены, был, наверное, самым большим кораблем, который им доводилось видеть. Высотой он превосходил все недавно отстроенные, затмившие своих предшественников небоскребы и продолжал расти прямо на глазах – пока они видели только его носовую часть. Идущее фарватером судно гнало форштевнем высокую ровную волну, которая, разделившись, закручивалась у бортов белыми кольцами водоворотов, чем дальше, тем больше сходя на нет и успокаиваясь. Корабельные палубы, в огнях десяти тысяч горящих иллюминаторов, закрыли город и осветили черную воду залива холодным ледяным блеском. Надстройки по высоте дважды превосходили носовые рубки. Так, что членам редакции «Сан», собравшимся в летнем ресторанчике, не оставалось ничего иного, как закидывать головы все выше и выше при виде фантастического зрелища целого плывущего города, переполнявшего их души удивлением и безотчетной дрожью охотничьего азарта, нередкой среди журналистской братии.

Корабль все еще проходил бортом мимо сада, и удивлению перед спокойным движением непомерной громады уже не хватало места. Все буквально онемели, потеряв дар речи. Самое время было появиться кормовой рубке – тогда увиденная картина смогла бы приобрести завершенность, но вместо этого по небу поплыли новые ярко освещенные палубные этажи, будто конструктор этого чуда хотел соблюсти идеальные пропорции своего детища, оправдав высоту палубных надстроек длиной корпуса по ватерлинии.

Наконец, после того как мимо них проплыли сотни метров бортовых огней, корабль резко закончился стальной, будто срезанной, вертикально уходящей в воду кормой. Следом, буксируемая на цепи со звеньями столь огромными, что через арку любого из них с легкостью мог бы проехать грузовик, показалась баржа, такого же голубого цвета и высотой не уступавшая главной корабельной палубе. Потом еще одна и еще, последняя.

Гигантское судно тем временем сбавило ход и остановилось. Над его огромными мачтами и пилонами тут же подобно слепням и стрекозам закружили частные одномоторные самолеты и вертолеты. От пристани пожарной части, расквартированной в Бэттери, отчалил пожарный катер, команда которого никак не могла взять в толк, почему никто не проинформировал их о приближении этого… монстра. С корабля тем временем принялись спускать большие моторные шлюпки, которые выстроили линию обороны, а те из членов экипажа, кого удавалось разглядеть, представали взору лишь на мгновение – как защитники крепости, приподнимающиеся над парапетом и тут же ныряющие в укрытие.

Испытывавшие странное возбуждение участники обеда разом поднялись на ноги. Горожанам, живущим высоко над морем или на одной из людных улиц, всегда кажется, что корабли входят в городскую гавань с подозрительной медлительностью. Но моряку, недели, а то и месяцы знавшему только океанский простор, кажется, что корабль летит с головокружительной скоростью в этих безумно узких берегах, и он не будет находить себе места, пока судно окончательно не остановится. Любой большой корабль, появляющийся в гавани Нью-Йорка, являлся наглядным свидетельством того, что за Нэрроуз находился целый мир, о существовании которого горожане обычно даже не подозревали. Он словно говорил им: «Я там был. Я видел тот удивительный мир своими собственными глазами».

Дрожа от волнения, Гарри Пени взобрался на стул и обратился к присутствующим:

– Судя по всему, Крейг Бинки об этом ничего не знает. Впрочем, это не так уж и важно. Эсбери, я попрошу вас подготовить нашу лодку. Если мы успеем раздобыть хоть какую-то информацию, мы посвятим этому событию специальный выпуск «Уэйл». Ты знаешь, Прегер, такой большой корабль я вижу впервые… Он может одарить нас…

– Чем же?

– Будущим.

Они поспешно покинули ресторан и понеслись по булыжным мостовым к Принтинг-Хаус-Сквер. Гарри Пени, бежавший первым, время от времени ударял тросточкой по камням, как бы напоминая себе о том, что юность его давно прошла.

Этой ночью в «Сан» не спали. Город же стал постепенно оживать.

Век машин

Весной в Нью-Йорке ветрено и сыро. Обманчивое тепло в любой момент может смениться дождем со снегом. Это самая трудная пора для бездомных, страдающих и от проливных дождей и от буйных ветров. После отчаянных зимних битв, когда неудачный выбор позиции уже через час может обернуться неминуемой гибелью, перспектива медленного умирания в ту пору, когда вокруг все только начинает зеленеть, представляется столь же мрачной, как и гибель в последний день войны. У людей, живущих на улицах, так же как и у школьников, каникулы начинаются только в июне.

До этого самого времени Питеру Лейку было некогда раздумывать о том, что же с ним могло произойти. Он выписался из госпиталя зимой и потому был озабочен единственно собственным выживанием. В течение нескольких месяцев он жил в туннелях подземки и спал на трубах теплотрасс рядом с людьми, с которыми он ни разу не перемолвился ни словом. Так же как и они, он боялся попасть под колеса поезда или стать жертвой огромных, размером с собаку, крыс или злобных лунатиков. Если ему не удавалось заработать на кусок хлеба мытьем посуды или выклянчить миску с благотворительным супом в палатке возле какого-нибудь религиозного заведения, он начинал рыться в мусорных бачках или жарил на костре голубей, хотя и знал, что есть их небезопасно. В иные дни благотворительные фонды давали таким как он возможность помыться под душем, отведать бульона из индейки и поспать на настоящей кровати.

Вероятно, он мог бы найти и какую-то работу, но у него попросту не было на это времени. Он был занят поисками самого себя и дал себе слово не устраиваться на работу до той поры, пока поиски эти не увенчаются успехом.

К концу мая или к началу июня напряжение спало настолько, что он мог свободно бродить по городу в поисках знакомых мест. Почти весь город оделся в стекло и в сталь, отчего здания стали походить на блестящие гробы. Окна домов никогда не открывались, у некоторых же зданий окон не было вообще. Улицы с этими необычайно высокими и тяжеловесными зданиями казались ему темными лабиринтами. Они обретали хоть какую-то привлекательность лишь по ночам (да и то при взгляде со стороны), когда их фасады были залиты светом огромных прожекторов. Как бы ни подавляли Питера Лейка размеры и формы новых строений, он тем не менее сумел отыскать несколько святынь (одна из которых действительно являлась храмом), казавшихся ему последними цитаделями истины, к которым он возвращался снова и снова подобно молнии, раз за разом ударяющей в вершину стальной мачты громоотвода.

Первым из этих мест стал Морской собор с огромными синими, словно морская волна, стеклами. Он приходил сюда для того, чтобы полюбоваться моделями судов, которые неведомо почему казались ему трогательными и исполненными столь же глубокого смысла, как и их огромные прообразы.

Вторым таким местом стала аллейка возле ресторана Петипа, из которого выбежала маленькая девочка, уснувшая у него на руках. Он приходил сюда едва ли не каждый день, надеясь вновь увидеть тех же людей. Он брался руками за прутья знакомой витой ограды и закрывал глаза в надежде, что в следующее мгновение этот бесконечный сон закончится, он очнется и вспомнит о том, что владеет магазином одежды или, скажем, работает железнодорожным диспетчером, юристом или страховым агентом, уже не раз обедавшим у Петипа со своей женой и детьми. Как ему не хватало старых, потемневших от времени деревянных домиков, теплых печурок, уютных городских скверов, печальных гудков паромов и былых надежд на то, что мир со временем станет куда краше, шире и зеленее! Кто бы мог подумать, что он скроет свой истинный лик за удушливым стеклом и металлом? Питер Лейк хотел только одного: вернуться в свое время.

Знакомые строения и улицы были для него чем-то вроде альпийских придорожных часовен. Он останавливался перед заколоченными, никому не нужными дверьми, старыми кладбищами, выглядывающими из-за громад зданий (он был единственным человеком, обращавшим на них внимание), укромными садиками, изысканными фасадами старинных зданий и узкими улочками, в которых могли таиться тени былого.

Последним и, вероятно, лучшим из этих памятных мест являлся старый многоквартирный дом, стоявший на Файв-Пойнтс. Уважающие себя образованные и восприимчивые представители среднего класса вряд ли смогли бы описать его лестницы, коридоры и комнаты, поскольку ни один из образованных, уважающих себя представителей среднего класса не вышел бы из этих трущоб живым. Люди, жившие в этом районе, завидовали крысам. Здесь никогда не было ни света, ни тепла, ни воды, зато за каждым углом прятался безумец с ножом в руке.

В один прекрасный день Питер Лейк вошел в один из подъездов этого дома, поднялся по лестнице на верхний этаж и, открыв расшатанную дверь, вышел на крышу. После этого он приходил сюда не раз и не два, силясь понять, чем же его так привлекало это место. Он ходил по крыше, разглядывая жаровые трубы, которые, судя по их виду, не использовались уже не один десяток лет. Ну а как же сами камины? Они были заложены кирпичом за семьдесят пять лет до этого, отчего скреплявший их известковый раствор стал больше походить на обычный песок. Он заглянул в глубокий темный дымоход и неожиданно вспомнил сладковатый запах горящих в печи сосновых дров. Питер Лейк обнял трубу и окинул взглядом округу. В свое время здесь было куда больше деревьев и пустырей. На Морнингсайд-Хайтс находилась ферма, Центральный парк казался самым что ни на есть настоящим лесом, рядом с которым стояли деревянные дома с просторными комнатами и высокими крышами, двери которых можно было не запирать (Питер Лейк напрочь забыл о своем воровском промысле, но сохранил свою былую честность). Отовсюду пахло сосновыми дровами, а снег всю зиму оставался белым…