Продолжение прояснения целей

Риммочка Мариночке: «Мариночка, огласим наш план?» Ма­риночка: «Да, конечно. Сейчас только что по нашему плану са­мый недалекий из вас должен был спросить о том, есть ли у нас какой-нибудь план. А где-то между 16.00 и 16.30 мы расскажем анекдот про слабоумную девочку, которая никак не могла по­нять, что это было».

Стадия агрессии

Члены группы: «Вы не матери, а ехидны!»; «Держите нас се­меро, пятеро не удержат!»; «Щас как уйдем!» Мариночка и Рим­мочка: «Вас тут никто не держит. Деньги-то заплочены!»

Стадия пробуксовки

Все члены группы приходят как миленькие, потому что денег все-таки жалко. Мариночка и Риммочка: «Что-то скучновато с вами, взбодрите тренеров. Хотим быть султанами, а вы чтобы с нами возились». Группа пучится в потугах удовлетворить тре-

Закономерности группового процесса

неров. Тренеры: «Все не то! Это все помои. Дайте золота!» Груп­па в изумлении: «Какого золота, настоящего?» — «А какого же еще?» Группа принимает все за чистую монету и отдает моне­ты тренерам. Также тренеры принимают цепочки, кольца, корон­ки, часы и другие ценные предметы. Тренеры заметно веселеют.

6. Стадия осознания

Группа чувствует вкус к жизни и к тренингу. Отдельные реп­лики: «Наконец-то я начинаю понимать, чем мы тут занимаем­ся». Мариночка и Риммочка: «Так скажи уже». Группа неожи­данно сплачивается в едином порыве вернуть свое барахлишко обратно. В результате поцарапанных, с кровоподтеками под гла­зом тренеров осеняет: в группе идет борьба за власть.

Рабочая стадия

Мариночка и Риммочка: «Мы тут главные. Конфликт исчер­пан».

Стадия сплоченности

Члены группы говорят: «Мы очень коммуникативные, у нас столько друзей!» Еще они говорят: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». А еще они говорят: «Нам повезло с тренерами. Я знал одного человека из Новосибирска, новоси­бирцы — отличные люди, лучше их нет на всем белом свете».

Стадия рефлексии

Риммочка Мариночке: «Конечно, против закономерностей не попрешь, но все же тяжелая у нас работа». Мариночка Рим-мочке: «На этот раз легко отделались».

Перед тренингом, или Как Мариночка и Риммочка

решили открыть свою терапевтическую гильдию

Мариночка точит саблю.

Риммочка. Какую терапевтическую задачу преследуешь?

Мариночка. Ту же самую.

Риммочка. А какую до этого преследовала?

Мариночка. Да ту же самую, что и ты!

Риммочка (откладывая в сторону недочищенную двустволку). Мариночка, нам терапевтическая гильдия запре­тит тренинги проводить!

Мариночка. Ничего, мы откроем свою терапевтическую гильдию.

Чем психологи отличаются от философов

Философы делятся на два враждующих лагеря: идеалисты и материалисты. А психологи:

— с идеалистами — идеалисты,

— с материалистами — материалисты,

— с гештальтистами — гештальтисты,

— с психодраматистами — психодраматисты,

— с НЛПистами — НЛПисты,

— с буддистами — буддисты,

— с нудистами — нудисты,

— с толкиенистами — толкиенисты,

— с пофигистами — пофигисты.

Муки творчества

— О чем статья?

— Сейчас рано об этом говорить.

— Она научная или популярная?

— И научная, и популярная, смотря кому адресована.

— А кому адресована-то?

— Широкому кругу читателей, пока еще неясно, кому именно.

— Какая идея статьи?

— Ну, идей много. Идей всегда много, было бы кому реализо-
вывать. Еще пока неясно, какая идея. Там по ходу вырисуется...

— А название какое?

— Название в конце придумаю. Название будет. Была бы ста­
тья, а название не проблема.

— Ну хоть что-то сделано уже?

— Вот собираюсь интервью провести у кого-нибудь, а там
видно будет. Что-то из этого, может быть, получится. Будет
очень интересно.

Во имя любви

— Как-то мне примерещилось, что я люблю джаз...

— А, знаю, у женщин это случается, когда хочешь угодить
новому мужчине. Джаз, футбол, хоккей, утренние пробежки
по росе, а еще марки автомобилей, а также различия званий
по погонам, если он военный.

— Некоторым везет еще меньше: есть мужчины-уринотера­
певты, чудо-голодатели, ЛДПРовцы, йоги. Сложить ноги в ко-
ральку — это очень трудно. Но самое ужасное — это, конечно,
любители джаза.

— Я как-то слушала, как на этой, как ее... большая такая
со струнами... целых два часа блям-блям, бляммм... блям, блям-
блям...

— Ни один из любителей джаза ни разу ничего внятного
не сказал о джазе и о своей к нему любви. Все, что они умеют, —
испепелять презрительным взглядом непосвященных, перегля­
дываться в некоторых местах с посвященными, при этом кивать
понимающе: «Вот... вот здесь...» — и пить пиво.

— Сколько я их переслушала, этих джазов, их у него полная
фонотека. Только притерпишься к одному, он: «Погоди, сейчас
другой поставлю. Ну, как?» А ведь терпишь, что делать, любовь...

— Господи, когда я с одним начала встречаться, он подарил
мне книгу «КПСС», и я, представляешь, ее прочла.

— А я другую — «Экстренная помощь при неотложных со­
стояниях»!

— А я целую неделю с одним молодым человеком подделыва­
ла билеты на капустник.

— А я птиц различаю по голосам. Если хорошенько вспом­
нить, я много подвигов совершила во имя любви...

Голос мужчины:

— Да что бы вы вообще без нас умели?!

Агент 007

Я уже в этой жизни свое отбоялся. В этой жизни свое я отбоялся ужо. Отбоялся свое я уже в жизни этой. От-я-бо-ся-у-сво-ял-е-же-зни-в-э-жи-той.

I

Диалоги о любви

Кто кого

Мужчина. Женщина, к ногтю! Женщина. Сам к ногтю! Мужчина. Нет, ты к ногтю! Женщина. Нет, ты! Мужчина. Я первый сказал! Женщина. Ну ладно, пойду. Мужчина. Нет, я первый к ногтю...

Кукусик

Женщина. Сю-сю-сю...

Мужчина. Блякли-мякли-блюкли...

Женщина. Ути-пути, кукусик...

Мужчина. Блякли-мякли-блюкли...

Работа с трансом¹

— Как войти в транс? — спрашивают великого терапевта
Риммочку.

— Во время дефолта 1998 года мой Великий Учитель, а имен­
но бывший муж, ввел меня в транс на расстоянии четыре тысячи
километров. За десять минут до закрытия магазинов он позво­
нил и сказал: «Сколько у тебя есть денег? Срочно бери все и ску­
пай все, что успеешь».

За десять минут мне удалось скупить весь залежалый товар в окрестностях, а именно: консервы «Минтай в собственном соку», «Завтрак туриста» и перловку. На остатки денег я купила несколько блоков жевательной резинки. Чудом, всего за три цены, мне достались пять банок сайры, впоследствии оказавшей­ся все тем же минтаем.

Остаток года ушел на преодоление последствий транса. Са­мая первая проблема, с которой я столкнулась, — где все это хранить, вторая — где взять утром деньги на транспорт, тре­тья — куда это все девать, и четвертая, главная — как это есть?

Да-а... Продукты удалось рассовать беженцам.

— Как ввести в транс? — задают Риммочке следующий во­
прос.

— Вспомните, как первый мужчина уболтал вас. Вот, соб­
ственно, и все.

' Ефимкина Р. П. 224

Первая сессия психотерапевта¹

Клиентка. У меня проблема — никак не заставлю себя помыть окна в доме.

Терапевт. Ну что ж ты так? Ты уж давай, постарайся как-нибудь, помой.

Клиентка. Ну ладно, помою.

¹ Ефимкина Р. П.
13ак. 3373 225

Базовый сценарий краткосрочной психотерапии

Клиент. Помогите мне. У меня такой симптом!

Терапевт. Сколько заплатишь, чтобы симптома не было?

Клиент. Все отдам!

Терапевт. Скажи об этом поподробнее.

Клиент. Десять, двадцать, тридцать миллионов. Все от­дам.

Терапевт. Согласен на десять. Говори, в чем проблема?

Клиент (хнычет). Мне себя жалко! Никто меня не лю­бит!!!

Терапевт. На тебе стул. Типа, это мать твоя, а ты ей го­вори, что она тебя не любит.

Клиент. Мама, ты меня не любишь!

Терапевт. Сядь теперь на этот стул, как будто ты мать.

Клиент (садится на стул). Нет, люблю.

Терапевт. Не верю.

Клиент. Ей-богу.

Терапевт. Теперь верю. Возвращайся на свой стул. Мать тебя любит.

К л и е н т (с просветленным лицом). О-о-о-о!

Терапевт. Ну, теперь папа.

Клиент (пересаживаясь с одного стула на другой). Па­па, ты меня не любишь!

Клиент. Нет, люблю.

Клиент. Сомневаюсь я что-то.

Клиент. Век воли не видать, люблю.

Клиент. Ну, тогда ладно.

Терапевт. Что чувствуешь?

Клиент. Радость.

Базовый сценарий краткосрочной психотерапии

Терапевт. А себя не жалко?

Клиент. Нет.

Терапевт. Плати.

К л и е н т. Не понял. В каком смысле?

Светлая сцена¹

Психодраматист. Что хочешь сделать?

Протагонист. Извалять свою мать в дерьме.

Психодраматист. Выбери себе кого-нибудь из членов группы на роль матери и вываляй в дерьме. А я тебе буду помо­гать.

Протагонист воплощает мечту в жизнь. Члены группы, спонтанно присоединяясь, кидают в «мать» комья дерьма.

Супервизор. Отличная работа. Однако должен заме­тить, что в сессии как-то не хватало светлой сцены.

Протагонист, члены группы и психодра­матист (хором): Это была самая светлая сцена в нашей жизни!

¹ Ефимкина Р. П. 228

Эффективное лечение заикания¹

Клиент. У м-м-меня, да?, п-п-п-п-проб-б-блема...

Терапевт. Что у тебя за странный сорняк в речи — «да»?

Клиент. Эт-то п-п-потому, да?, что я з-з-заикаюсь, да?, и н-на место п-пауз вставляю «д-д-да».

Терапевт. Почему именно это слово? Будто спрашива­ешь согласия.

К л и е н т. А ка-какие еще м-м-можно?

Терапевт. Подойди к этому творчески. Есть другие сор­няки, например,«бля» и «нах».

К л и е н т. Ну ты, бля, даешь, нах!

¹ Ефимкина Р. П.

Победоносное шествие гешталът-подхода

Мариночка. Кто бы мне переводил английские слова, я тогда бы читала английскую книгу, а так мне лень в словарь лезть.

Риммочка. Посади английское слово на стул и скажи: кто ты?

Мариночка (вдохновенно). Не знаю!

Риммочка. Встань на то место, где ты будешь знать это.

Мариночка (встает возле словаря, мрачно). Ясно. Придется все-таки лезть в этот чертов словарь.

So, The Great Gestalt-method has won in this very difficult situation!

Дочь гешталътистки¹

(Из серии «Дочь гешталыистки»)

— Мам, а мам! Ну, мам, ну послушай меня! Ладно, пойду со стулом поговорю.

¹ В соавторстве с А. Ефимкиной.

Телефонный разговор¹

(Из серии «Дочь гештальтистки»)

— Але, я завтра на занятия не приду, заболела.

— Что болит? Скорее всего, простудилась, кашель и темпе­
ратура.

— Нет, не одна, у меня мама в гостях.

— Это твоя мама, когда ты заболеешь, смерит тебе темпера­
туру, даст горячего чаю с малиной, разведет колдрекс и пожале­
ет. А моя мама — психолог. Она скажет: «Это психосоматика,
болезнь — это хорошо и правильно, она дана нам для осознава-
ния; посади ее на стул и озвучь от первого лица...»

¹ В соавторстве с А. Ефимкиной. 232

Родительский сценарий¹

(Из серии «Дочь гештальтистки»)

Мать. Ты почему мне грубишь?!

Дочь. Терпи. Я еще не сделала свою светлую сцену на пси­хотерапевтической сессии: не вываляла тебя в дерьме и не от­мыла, чтобы принимать тебя такой, какая ты есть.

¹ В соавторстве с А. Ефимкиной.

Спокойной ночи, малыш¹

Черный день настанет. Он будет самый страшный. Неизвест­но точно, что будет, но мало не покажется. Есть станет нечего, наступит мор. Смерть покажется избавлением. Страсти-мордас-ти настигнут. Господь покарает. Догонит — и докарает. Придет волчок и укусит за бочок. Злой дядька посадит в мешок. Мили­ционер поймает и арестует. Влетит черная простыня. Соль — белая смерть. СПИД — чума XX века. У тебя СПИД — значит, ты умрешь. Простатит приведет к импотенции. Спички детям не игрушки. Не стой под грузом и стрелой. Не влезай — убьет. Сохранишь минуту — потеряешь жизнь. Капля никотина убива­ет лошадь. Энергетические вампиры — это реальность. Осто­рожно, злая собака. Любовь зла, полюбишь и козла. Правитель­ство коррумпировано. Мафия — вечна.

Ефимкина Р. П.

Постскриптум

Риммочка. Люди, это не про вас, это наши проекции!

Мариночка. Да нет, люди, про вас.

Риммочка. Мариночка, это плагиат, Гоголь уже до нас написал: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!»

Мариночка. Даже не знаю, что на это ответить.

Риммочка. А не знаешь, так молчи. Люди, это не про вас, это наши проекции!

Мариночка. А что ты так забеспокоилась о каких-то там людях?

Риммочка. То, что на нас самих напишут пародию, — мало не покажется.

Мариночка. Слава Богу, у них таланта нет такого.

Приложения

Роман Ф, М. Достоевского «Идиом» в свете гешталът-подхода¹

Я положил исполнить мое дело чест­но и твердо. С людьми мне будет, может быть, скучно и тяжело. На первый слу­чай я положил быть со всеми вежливым и откровенным; больше от меня ведь ни­кто не потребует.

Князь Мишкин (Ф. М. Достоевский)

Загадка Ф. М. Достоевского

Для меня роман Ф. М. Достоевского долгое время был загад­кой: я восхищалась, наблюдая удивительные метаморфозы, про­исходящие с людьми — совершенно разными по социальному статусу, возрасту, полу, интеллекту, воспитанию, мировоззре­нию — во время диалогов с князем Мышкиным. Как это достига­ется? Что заставляет людей, встречающихся с князем, менять привычные способы поведения, открываться с новой, лучшей стороны? Как князь Мышкин вызывает в людях желание менять­ся, что несет он людям и что при этом получает сам? Откуда, из какого универсального для всех людей опыта получаем мы это знание?

Я хочу проанализировать некоторые диалоги, проливающие свет на все эти вопросы, с тем чтобы хотя бы частично разгадать загадку Ф. М. Достоевского. Я назвала статью «Роман Ф. М. До­стоевского "Идиот" в свете гештальт-подхода», при этом рискуя впасть в вульгарные сравнения типа: князь Мышкин — гешталь-тист, диалоги героев — контакт и т. п. Однако параллели дей-

¹ Журнал практического психолога. 1999. № 4. С. 126-135. 238

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в свете гештальт-подхода

ствительно есть, и когда я обучаю психологов коммуникациям во время консультирования, то в списке литературы в первую очередь указываю роман «Идиот» как лучшее пособие по взаи­модействию с людьми, в том числе и на тренингах, на консульта­циях. И какая принципиальная разница между этими двумя ре­альностями, если вопросы, на которые я ищу ответ, одни и те же? Итак, обратимся к тексту.

Князь Мышкин и Рогожин

Автор с первой страницы романа знакомит читателей с глав­ным героем, князем Мышкиным. Мышкин оказывается на пути из Швейцарии в Петербург в одном купе поезда с Рогожиным и Лебедевым. Последние ведут себя, как сказал бы гештальтист, «проективно»: «Черноволосый сосед в крытом тулупе все это разглядел, частию от нечего делать, и наконец спросил с тою неделикатною усмешкой (здесь и далее курсив мой. — Р. £.), в которой так бесцеремонно и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего: "Зябко?"» [с. 6]'.

Мое собственное ощущение от чтения этих строк похоже на то, что возникает, когда тебя оценивают. Это чувство униже­ния, возмущения и желание защититься, поставить человека на место, наказать, ответить агрессией на агрессию. Причем по­добная реакция появляется не на содержание вопроса, а на сам тон, подразумевающий желание уязвить. Мышкин же отвеча­ет «с чрезвычайною готовностью» [с. 6]: «Готовность бело­курого молодого человека в швейцарском плаще отвечать на все вопросы своего черномазого соседа была удивитель­ная и без всякого подозрения совершенной небрежности, неуместности и праздности иных вопросов» [с. 7]. Это дей­ствительно удивляет, потому что на привычный, знакомый, всем известный ход в известной и привычной игре (агрессия — кон­трагрессия) князь Мышкин делает непонятный ответный ход, непонятный потому, что это напоминает игру в «поддавки», ход,

¹ Цит. по: Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в 15 томах. Т. 6. М.: На­ука, 1989. В скобках в тексте указывается страница. (Примеч. авт.)

Приложения

который, кажется, явно ведет к проигрышу! Но одновременно удивляешься тому, что князь при этом вовсе не проигрывает, а, наоборот, заинтересовывает, вызывает симпатию. Чем? Тем, что отвечает на вопросы с двойными трансакциями (если по Э. Берну) таким образом, будто скрытых трансакций нет, отве­чает по сути: как если бы разговаривали два человека, глубоко уважающие друг друга.

В диалоге выясняется, что князь лечился за границей: «Слу­шая его, черномазый несколько раз усмехался; особенно засме­ялся он, когда на вопрос: "Что же, вылечили?" — белокурый отвечал, что "нет, не вылечили" [с. 7]. Теперь уже над князем смеются двое попутчиков, Рогожин и Лебедев. Первый "язви­тельно заметил": "Хе! Денег что, должно быть, даром перепла­тили, а мы-то им здесь верим!" Его сосед поддакивает: "Истин­ная правда-с, только все русские силы даром к себе переводят!" В этот момент просто страшно становится за князя: двое на од­ного, причем на такого человека, который, как кажется на пер­вый взгляд, не может сказать "нет". И тут выясняется, что князь очень даже может сказать это пресловутое "нет", причем так, что никто из попутчиков не обижается, а наоборот, оба проника­ются к князю еще большей симпатией и доверием: "О, как вы в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент тихим и примиряющим голосом, — конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал да два почти года там на свой счет содер­жал"» [с. 7].

Эти открытость, принятие чужого мнения, готовность согла­шаться с собеседником обескураживают и подкупают Лебедева, привыкшего повсюду искать подвоха. Он, хотя в душе и считает князя простофилей, не может не признать вслух: «Гм... по край­ней мере, простодушны и искренни, а сие похвально!» [с. 8].

Что касается Рогожина, то он неожиданно для себя совер­шенно откровенно рассказывает о том, что его волнует сейчас на самом деле: свою историю про бриллиантовые подвески, ко­торые он купил для Настасьи Филипповны на деньги отца-ско­пидома и из-за которых едва не поплатился собственной жиз-

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в сбете гешталып-подхода

нью. Недоверчивый и озлобленный Рогожин открывает первому встречному самые сокровенные свои переживания. Почему? Мне кажется, это происходит потому, что князь сам открыт, в его словах нет недомолвок, недоговоренности, он «не темнит» сам и не предполагает, что будут играть в прятки с ним. В этом смысле показательно то, как Рогожин представляется: «Рогожи­на знаете?» — «Нет, не знаю, совсем... это вы Рогожин-то?» [с. 10]. Князь тем самым предлагает общаться прямыми по­сланиями, и первый демонстрирует, как это можно сделать, не оскорбляя достоинства своего и собеседника.

И в финале встречи вдруг обнаруживается, что Рогожин, не­смотря на его «сумрачное лицо», — человек, способный на на­стоящие искренние чувства, человек, в котором есть по крайней две стороны: злобная, черная, темная (это подчеркивается мно­гочисленными эпитетами — «черномазый», «черноволосый»); но также и светлая, широкая: «Князь, неизвестно мне, за что я тебя полюбил. Может, оттого, что в этакую минуту встретил, да вот и его встретил (он указал на Лебедева), а ведь не полюбил же его. Приходи ко мне, князь. Мы эти штиблетишки-то с тебя поснимаем, одену тебя в кунью шубу в первейшую, фрак тебе сошью первейший, жилетку белую али какую хошь, денег полны карманы набью, и... поедем к Настасье Филипповне! Придешь аль нет?» [с. 15].

Мне тоже было неизвестно, за что сразу же начинаешь лю­бить князя Мышкина. Легче всего сослаться на случайность, как Рогожин («может, оттого, что в этакую минуту встретил»), но «случайность» повторяется снова и снова, в других обстоятель­ствах и с другими людьми, которые, встретившись с князем, пос­ле разговора с ним оказываются под обаянием его личности.

Разговор с камердинером

В этом смысле замечательна встреча князя с камердинером генерала Епанчина, к которому он поехал сразу же с вокзала. К генералу пройти можно было аж через три (!) «заставы»: пер­вая — ливрейный слуга, смотревший на князя и его узелок с по-

Приложения

дозрением и недоумением, сдавший его с рук на руки камерди­неру только после «неоднократного и точного заявления, что он действительно князь Мышкин и что ему непременно надо видеть генерала по делу необходимому» [с. 19]. Вторая — камердинер, который «был во фраке, имел за сорок лет и озабоченную физио­номию и был специальный, кабинетный прислужник и доклад­чик его превосходительства, вследствие чего и знал себе цену» [с. 19]. Он отправляет князя в приемную ожидать секретаря (третья «застава»).

Все попытки князя заговорить камердинер просто пресекает: «"Да, у меня дело..." — начал было он. "Я вас не спрашиваю, какое именно дело, — мое дело только об вас доложить. А без секретаря, я сказал, докладывать о вас не пойду"» [с. 19]. Опыт­ный камердинер, привыкший видеть людей «насквозь», припи­сывает князю «заднюю мысль», но на этот раз чувствует, что что-то не то, «слишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей» [с. 19]. И дело не только во внешнем виде. А в чем? Князь рассказывает, кто он, откуда, спрашивает, нельзя ли ему здесь где-нибудь покурить. «Казалось бы, разговор князя был самый простой; но чем он был проще, тем и становился в настоя­щем случае нелепее, и опытный камердинер не мог не чувство­вать что-то, что совершенно прилично человеку с человеком и совершенно неприлично гостю с человеком» [с. 21]. Впервые ка­мердинер не знает, как поступить. Его раздирают амбивалент­ные чувства: «князь ему почему-то нравился, в своем роде, ко­нечно. Но с другой точки зрения, он возбуждал в нем решитель­ное и грубое негодование» [с. 22]. Нравился как человеку и вызывал негодование как у функционера. Однако «человек» бе­рет верх: «Узелок-то постановьте хоть вон сюда» — «Я уж об этом думал, если позволите. И, знаете, сниму я и плащ?» — «Конечно, не в плаще же входить к нему» [с. 22]. А после расска­за князя камердинер сам предлагает ему покурить, хотя за не­сколько минут до этого упрекал его, что «стыдно и в мыслях это содержать» [с. 20].

Но главный вопрос для меня — почему камердинер все-таки стал слушать князя? Я думаю вот о чем. Зачастую мы не удоста-

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в свете гештальт-подхода

иваем собеседника быть с ним откровенным, говорить о вещах, которые нас действительно волнуют. За ритуалами: «Как де­ла?» — «Спасибо, хорошо» — стоят вполне разумные рациона­лизации типа: «Это мои проблемы, зачем ему это надо»; «Неког­да»; «Все равно не поймет»; «Я не интересен»; «Если узнают мои сокровенные мысли и чувства, я стану уязвим» и т. д. Мы боим­ся быть смешными, неуместными, неинтересными, боимся, что нас просто не станут слушать. Князь Мышкин не боится быть неуслышанным, он говорит с камердинером на тему, которую не­мыслимо себе и представить, — о том, что он чувствовал во вре­мя присутствия на казни в Лионе и о собственных мыслях по этому поводу. И при этом не испытывает ощущения, что, воз­можно, «мечет бисер». И камердинер, «хотя и не мог бы так вы­разить все это, как князь, но, конечно, хотя и не все, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его» [с. 25]. Что же это за «главное», которое понимает любой человек? На мой взгляд, это контакт между людьми, которого каждый нео­сознанно жаждет и так же неосознанно опасается. Куда безо­паснее пребывать в рамках ритуала, здесь опасность сведена к минимуму, поскольку все шаги известны наперед. В ритуале мы делимся тем, что не жалко отдавать, так как самим не нужно. В контакте же мы отдаем и получаем истину, которую отдать столь же рискованно, сколь и получить. И этот риск — плата за причастность, за «зрячесть», за знание того, что происходит на самом деле.

Встреча с генералом Епанчиным

Вот еще одна сцена — встреча князя с генералом Епанчи­ным — испытание прямо противоположное предыдущему. Те­перь разница в социальном статусе сменилась с плюса на минус. Общее же то, что генерал, как и камердинер, не желает слушать князя и не верит ему, так как заранее предполагает скрытую цель, а именно — ту же, что имел в виду и камердинер, — просьбу о деньгах. Замечательно описание невербального пове­дения генерала при встрече: «Генерал, Иван Федорович Епан-

Приложения

чин, стоял посреди своего кабинета и с чрезвычайным любопыт­ством смотрел на входящего князя, даже шагнул к нему два шага» [с. 26J. После обмена первыми репликами «генерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал и приостановился; потом еще подумал, прищурился, оглядел еще раз своего гостя с ног до го­ловы, затем быстро указал ему на стул, сам сел несколько наи­скось и в нетерпеливом ожидании повернулся к князю» [с. 26]. Генерал не захотел ответить князю год назад, когда получил от него письмо из Швейцарии. Не спешит он разговаривать с кня­зем Мышкиным и теперь. Действительно, что может быть обще­го между этими двумя людьми? Князь как будто и сам признает это: «И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо... Да и тогда мне тоже на письмо не ответили. Ну, прощайте и извините, что обеспокоил» [с. 26].

Князь Мышкин показывает уважение к «границам» генера­ла: «Не желал бы беспокоить, так как я не знаю ни вашего дня, ни ваших распоряжений» [с. 26]; отказывается остановиться в доме генерала: «Это могло быть, но не иначе как по вашему приглашению. Я же, признаюсь, не остался бы и по приглаше­нию, не почему-либо, а так... по характеру» [с. 27]. Все это сби­вает с толку генерала, который видит в князе бедного родствен­ника, пришедшего просить на бедность. Особенно поражает его то, что князь готов, «несмотря на видимую затруднительность своих обстоятельств» [с. 27], в любой момент встать и уйти, при­чем совершенно без обиды, «весело рассмеявшись» [с. 27]. При­чем «взгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения, что генерал вдруг остановился и как-то вдруг другим образом посмотрел на своего гостя; вся пе­ремена взгляда совершилась в одно мгновенье» [с. 28].

Что произошло? «Мы почитаем всех нулями, а единицами себя...» Тем более поражает нас открытие в другом человеке та­ких качеств, как автономность, независимость, ощущение соб-

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в свете гешталът-подхода

ственного достоинства, принятие других. Так же, как и камерди­нер, генерал меняет свое ретрофлексивное поведение, проявляя в князе участие: «Вот что, князь,... если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познако­миться» [с. 28].

Снова, в который уже раз, происходит это чудо — чудо контак­та: люди позволяют стене, разделяющей их, рухнуть (Э. Фромм). Князь Мышкин свято верит в ту идею, что между людьми «толь­ко так кажется, что нет точек общих, а они очень есть... это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти...» [с. 28].

Когда читаешь про эти «общие точки» между людьми, неволь­но вспоминаешь схемы из гештальт-теории: вот два кружочка, не касающиеся друг друга, — это ретрофлексия. Вот сливающи­еся кружки — конфлюэнция. Частично закрывающие друг дру­га — интроекция и проекция. И наконец, схема, на которой два кружка касаются друг друга только в одной точке, — взаимодей­ствие, при котором возникает контакт.

Иешуа и князь Мышкин

На самом деле все мы, по большому счету, одиноки, все мы нуждаемся в добрых людях, и именно это нас объединяет. По­мните этот же феномен в булгаковском романе «Мастер и Мар­гарита»? Иешуа называет «добрыми» всех людей, не исключая Марка-Крысобоя: «Он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств... Если бы с ним поговорить... я уверен, что он резко изменился бы»¹. И Иешуа, и князь Мышкин идут на этот риск — они не бо­ятся говорить, даже когда их не хотят слушать, они верят в силу слова, в силу контакта. И самое удивительное то, что их начина­ют слушать, потому что они говорят истину.

Раз уж речь зашла о романе «Мастер и Маргарита», не могу не привести еще один эпизод. Прокуратор, испытывая муки го-

¹ Булгаков М. А. Мастер и Маргарита // Романы. Кишинев, 1987.

Приложения

ловной боли, вынужден вести допрос Иешуа. Вслух он произно­сит: «Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказы­вая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что та­кое истина?» Про себя же он думает только о своей головной боли: «О, боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на су­де... Мой ум не служит мне больше...» И в этот момент возника­ет тот самый феномен, который каждый раз поражает меня в гештальте, — происходит контакт здесь-и-теперь, то важное для обоих, заставляющее взглянуть людей друг на друга с непод­дельным, искренним интересом — та самая истина, о которой спрашивает Пилат, истина, а не разговоры о ней. Иешуа отвеча­ет Пилату: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает...»¹

В обоих диалогах — князя с генералом и Иешуа с Пилатом — есть общее: ретрофлексивная погруженность в себя, в свои за­боты генерала Епанчина и прокуратора Пилата, их нежелание впускать в свой внутренний мир постороннего. Послания, кото­рые делают князь и Иешуа: «я тебя понимаю», «ты мне нужен, а я лужен тебе». Ср. слова князя: «Еще в Берлине подумал... мо­жет быть, мы друг другу пригодимся, они мне, я им, если они люди хорошие» [с. 27]. Слова Иешуа: «Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека»². И оба эти послания достигают своей цели.

Князь Мышкин и Иешуа — особые люди. В черновиках До­стоевский называет Мышкина Князем Христом. В романе же он сообщает об этом читателю через ремарки героев. «Словно Бог послал» [с. 53], — думает о князе генерал Епанчин. «Я верую, что вас именно для меня Бог привел в Петербург из Швейцарии.

¹ Булгаков М. А. Мастер и Маргарита // Романы. Кишинев, 1987. С. 417.

² Там же.

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в свете гешталып-подхода

Может быть, будут у вас и другие дела, но главное, для меня. Бог именно так рассчитал» [с. 85], — говорит Мышкину гене­ральша. «Таких, как ты, Бог любит!» [с. 16] — замечает Рогожин, которому вторит Лебедев: «И таких Господь Бог любит» [с. 16]. «В первый раз человека видела!» [с. 179] — так отзывается о князе Настасья Филипповна.

Бог и человек в одном лице. Что есть у этих двух людей тако­го, чем не владеют другие, обычные люди? Если отвечать корот­ко — они умеют видеть и не боятся говорить. И этим отличают­ся от простых смертных. Эту разницу отлично знал Ф. М. До­стоевский. Знал Ф. Перлз, сказавший о своем искусстве контакта: «У меня выходит потому, что у меня есть глаза и уши, и я не бо­юсь». Знают дети, которые тоже, подобно богам, смотрят на мир открытыми глазами и называют вещи своими именами.

Человечество всегда знало об этом, метафорически запечат­лев свое знание в мифах. В мифе о Психее¹, описанном и проана­лизированном Робертом А. Джонсоном, смертная женщина, Психея, будучи замужем за богом Эросом, должна выполнять два условия — никогда не видеть своего мужа и не задавать ни­каких вопросов. Прозрев, она лишается рая земного и мужа од­новременно. И только пройдя ряд испытаний, Психея вновь об­ретает своего мужа, но главное — получает в награду бессмер­тие, то есть из обыкновенной женщины превращается в богиню. По мысли древних, только боги имеют привилегию видеть и го­ворить, то есть называть истину...

Разговор с генеральшей Епанчиной

Но вернемся к героям Ф. М. Достоевского. Во время встречи князя Мышкина и генеральши Епанчиной между ними происхо­дит два замечательных диалога как раз на эту тему. Генеральша, последняя в роду княжон Мышкиных, «которой почти никогда не удавалось поговорить о своей родословной, при всем жела-

¹ Джонсон Р. А. Она. Глубинные аспекты женской психологии. Харьков: Фолио; М.: Институт общегуманитарных исследований, 1996.

Приложения

нии» [с. 57], наконец нашла в князе благодарного собеседника. Здесь его готовы слушать. Генеральша: «— Ну, говорите же.

— Маман, да ведь этак очень странно рассказывать, — заме­
тила Аделаида...

— Я бы ничего не рассказала, если бы мне так велели, — за­
метила Аглая.

— Почему? Что тут странного? Отчего ему не рассказывать?
Язык есть» [с. 58]. Действительно, кажется, ничего не мешает
сказать о том, что ты чувствуешь сейчас, здесь, но большинство
людей просто не умеют этого и не понимают, как можно вот так
запросто, без подготовки, без репетиции, без шпаргалки гово­
рить о каких-то значимых для них вещах.

Похожий диалог повторяется через некоторое время между Аделаидой, князем и генеральшей:

«— Найдите мне, князь, сюжет для картины.

— Я в этом ничего не понимаю. Мне кажется: взглянуть и
писать.

— Взглянуть не умею.

— Да что вы загадки-то говорите? Ничего не понимаю! —
перебила генеральша. — Как это взглянуть не умею? Глаза есть,
и гляди. Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей не выу­
чишься» [с. 61].

Кажется, так просто: язык есть — говори, глаза есть — гля­ди. Можно ли этого не уметь? Можно ли этому научить? Поче­му это знает и умеет князь? Где, у кого он сам научился этому? Когда сестры Епанчины в шутку начинают просить князя по­учить их быть счастливыми, он рассказывает о своей жизни в швейцарской деревне и о дружбе с детьми. Именно дети, будучи не скованными социальными табу, способны глядеть и при этом видеть, говорить то, что чувствуют, понимать суть вещей, быть счастливыми. Швейцарскому учителю, который не мог понять, почему у князя дети все понимают, а у него ничего, княз