Эксперимент 7: телефонное исследование

У экспериментальной модели, с которой мы так долго работали, имеется существенное ограничение, связанное со спецификой используемого средства массовой информации — телевидения. Стимульный материал транслируется на очень широкую аудиторию. Серию «Медицинского центра», использованную в нашем исследовании, посмотрело несколько миллионов человек по всей стране. В случае нашего эксперимента потенциальное влияние нашего фильма даже на очень небольшую часть этой зрительской аудитории вполне могло стать важным социальным фак-°м, но при этом не проявиться статистически. А наша тестовая процедура была ^ак Р^аз такова, что могла охватить только относительно небольшую выборку из ^ЭТИх миллионов зрителей.

Допустим, например, что антисоциальная программа оказала влияние только на ^есятую долю процента всех зрителей — на одного человека из тысячи; тогда целая

^ная на^НИЯ'^{НЭ кото}Р^ое твердо рассчитывал и которое считал заслуженным. Это — фрустрация, вызван-_Иску ^РУШением условий контракта. В некотором отношении случаи «прикарманивания» пепельниц, с_Воеод^{ТВенных} Цветов и картинок, находившихся в помещении офиса, можно квалифицировать как гот_Воо?^{аЗНую Ком}пенсацию понесенного ущерба. Однако кражу добровольных пожертвований в бла-^к°мпани ^ЬНЫЙ Ф°^ид "«как невозможно признать оправданной, так как эти деньги не принадлежат ет. т_аки ^{По вь,}Даче призов, и тот факт, что компания не выполнила своих обязательств, дела не меня-^{м об}разом, мы имеем дело с проявлением эффекта фрустрации.

Часть 4. Человек в сети коммуникаций

тысяча людей из каждого миллиона, смотревших ее, испытала бы на себе ее воздействие, _ величина, имеющая очевидное социальное значение. И все же наши методы не обнаружили бы этого факта, так как количество испытуемых в каждом из экспериментов было ограничено и не превышало 500 испытуемых. И хотя это число необычайно велико для социально-психологических экспериментов, оно все равно недостаточно, так как одна десятая доля процента от 500 составляет меньше одного испытуемого.

Таким образом, получается, что наша методика способна выявлять только намного более массовые эффекты, отражающиеся на поведении, скажем, 10% всей зрительской аудитории. При таких масштабах, если бы СН-версию смотрел миллион жителей Нью-Йорка и 100 000 из них воспроизвели стимульное антисоциальное действие в собственном поведении, мы обнаружили бы влияние программы и с помощью наших теперешних методов. Но как быть, если мы имеем дело с явлением, охватывающим не десятую, а сотую долю от общей численности аудитории?

Чтобы преодолеть это ограничение, мы могли бы (1) провести через тестовую ситуацию чрезвычайно большое число испытуемых или (2) попытаться выявить и сделать объектом изучения некую специфическую популяцию, которая была бы подвержена влиянию средств массовой информации в значительно большей степе-_; ни, чем население в целом. Возможен и третий выход — иметь очень хорошую информацию обо всех случаях повторения антисоциального поведения, которые происходят после трансляции нашей передачи, не только в лабораторных условиях, но и в естественной социальной обстановке. Мы действительно пытались получить такие данные от нескольких благотворительных организаций, которые использовали ящики для пожертвований во время трансляции нашей телепередачи; но все они, без малейшего восторга обнаружив, что подобные случаи грабежа действительно имеют место, категорически отказывались от дальнейшего сотрудничества.

В общем виде суть проблемы сводится к следующему: при том, что стимульный материал предъявляется миллионной аудитории, измерительные процедуры позволяют охватить лишь несколько сотен человек. Перед нами встала необходимость разработать такую измерительную процедуру, которая учитывала бы тот факт, что ₍ только небольшая часть людей, видевших телепрограмму, действительно испытала ее влияние в интересующем нас аспекте. Мы должны были показать по телевидению такое антисоциальное действие, которое каждый зритель может безнаказанно воспроизвести у себя дома и о котором, в случае его воспроизведения, нам становилось бы известно. С этой целью в сюжет «Медицинского центра» было включено второе антисоциальное действие. А именно: Том Десмонд дважды звонит в отдел сбора пожертвований и оба раза говорит крайне грубо и агрессивно.

Антисоциальное использование Десмондом телефона происходит, когда во время телемарафона он откликается на призыв доктора Гэннона делать пожертвова-ния. В первом телефонном разговоре Том говорит:

—- Хелло, телемарафон. Мне бы поговорить с Гэнноном, с доктором Джозефом Гэнноном... У меня для него сообщение. Передайте ему, что его больница провоняла насквозь. И еще скажите ему, что его больница — дерьмо, что она дерьмовый памятник его дерьмовому «я». А еще... (Слышно, как вешают трубку на другом конце провода).

19 Телевидение и антисоциальное поведение... 289

Во втором телефонном разговоре:

ТОМ: Хелло, Гэннон все еще занят? Я хочу поговорить с ним.

ОПЕРАТОР: Он занят, сэр; не желаете ли вы сделать взнос?

ТОМ: Еще чего! Стану я отдавать свои кровные на эту дерьмовую больницу! Сколько вы уже собрали?

ОПЕРАТОР: Такими данными я не располагаю, но если вы желаете перечислить...

ТОМ: Так вот, перечисления не будет. А вот отчисления будут, и очень скоро. И очень крупные... (Вешает трубку).

Следующей задачей было создать необходимые условия для того, чтобы зрители могли последовать примеру героя фильма. Было сделано следующее: сразу вслед за вышеописанным «телефонным» эпизодом «Медицинского центра» шла социальная реклама, в которой зрителей призывали делать пожертвования по телефону в подобный же медицинский благотворительный фонд — Проект «Надежда».

Это был 30-секундный рекламный клип: привлекательная девушка евразийской внешности, сидящая рядом с моделью плавучего госпиталя «Надежда» и окруженная рекламными слоганами, призывала зрителей делать по телефону пожертвования в этот благотворительный фонд, после чего на экране появлялся номер телефона организации,

Группа специально обученных телефонных операторов принимала пожертвования и записывала все устные комментарии звонивших. Все телефонные сообщения записывались также на пленку, о чем операторы предупреждали каждого звонившего, произнося следующий текст:

Спасибо, что Вы нам позвонили. Во избежание недоразумений все, что вы говорите, записывается на магнитофон. Вы действительно желаете пожертвовать какую-то сумму на проект «Надежда»?

Стимульная программа предъявлена массовой аудитории, призыв звонить в благотворительный фонд и номер телефона организации переданы — все условия для подражания налицо. Если хотя бы одна десятая процента от 1 235 000 жителей Нью-Йорка, смотрящих, как установлено, сериал «Медицинский центр», стали бы подражать Тому Десмонду, последовало бы более тысячи звонков с руганью. Мы могли сравнить количество подобных звонков с данными контрольной группы — той же аудитории, но смотревшей этот же рекламный ролик сразу после показа нейтрального варианта «Медицинского центра» неделей раньше. Повысится ли доля звонков с руганью после поданного Томом примера?

(Конечно, мы отдавали себе отчет в том, что наши данные не могут быть абсолютно безупречными; основной единицей будет телефонный звонок, но мы не сможем точно узнать, сколько было звонящих, — ведь один-и тот же человек мог позвонить несколько раз. Но поскольку антисоциальные звонки одинаково вероятны и после стимульной, и после нейтральной программы, мы приняли, что количество повторных звонков в обоих случаях будет одним и тем же, и таким образом они «взаимоуничтожаются»).

(Подробности первых тестов телефонного исследования, проведенных в Чикаго и Детройте, см.: Milgram and Shotland, 1973, pp. 45-46).

Часть 4, Человек в сети коммуникаций

19. Телевидение и антисоциальное поведение...

Остается, конечно, вопрос о том, сколько человек, смотревших нашу серию «Медицинского центра», станут так же охотно смотреть рекдамую вставку. Согласно данным Компании Нильсона (А. С. Nielson Company), 21 апреля, когда на экране появились антисоциальная СН-версия и первое обращение проекта «Надежда», 21,7% из 5 200 000 домашних телевизоров в районе Нью-Йорка были настроены на «Медицинский Центр» (по крайней мере, в течение последних 15 минут до окончания каждой серии). И от 70 до 90% тех, кто смотрел последующие рекламные вставки, видели также и саму программу; 85% тех, кто видел эту вставку в течение программы 11-часовых новостей, видели также и ключевой эпизод нашей серии «Медицинского Центра»¹.

Результаты

Всего в ответ на обращение Проекта «Надежда» в Нью-Йорке было получено 193 телефонных звонка — 124 в течение недели после показа нейтральной версии и 69 в течение недели после показа антисоциальной версии. Эти данные приводятся в табл. 19.4.

Мы не заметили повышения процента оскорбительных звонков в зависимости от версии стимульной программы. Действительно, при анализе лексики записанных высказываний мы не обнаружили никакого сходства с репликами Тома Десмонда. Вовсе не наблюдается использования таких слов, как «вонючий», «дерьмовый», и никто из звонивших не угрожал поубавить денег у проекта «Надежда». Вместо этого мы находим небольшое преобладание оскорбительных высказываний сексуального толка, число которых, очевидно, никоим образом не могло увеличиться под влиянием программ².

Возможно, конечно, будь антисоциальные действия Десмонда более интересными или стимулирующими, они возбудили бы большее подражание. Если бы мы, например, — это предположение чисто спекулятивное — показали его набирающим номера, которые заставляют высыпаться монеты из телефонов-автоматов, тысячи зрителей, возможно, стали бы набирать номера подобным образом. Возможно также, что мотивы его звонка не совпадают с мотивами потенциально антисоциальных зрителей. Побудительные мотивы взлома ящика для пожертвований кажутся достаточно очевидными — некто беден и нуждается в деньгах; но мотивы для оскорбительного звонка менее очевидны.

I Конечно, телефонные звонки, о которых сообщают средства массовой информации, в некоторых случаях действительно способны вызвать подражание. Сообщения в телевизионных новостях о звонках с угрозой взорвать бомбу оказываются ужасающе результативными: после подобных сообщений на коммутатор Департа-

¹ Данные основаны на: Nelson Station Index New York Instantaneous Audimeter, April 21, 1971.

Идентичному анализу подвергались телефонные звонки, которые поступали в ответ на клип «Проект Надежда», следующий сразу же вслед за нейтральной и экспериментальной программами. Поскольку они были ближайшими по времени к этим программам, мы полагали, что они могут с большей вероятностью выявить подражание. Но этого не произошло. Двадцать четыре звонка поступило сразу же после нейтральной серии, один из них — антисоциального содержания и два — предположительно антисоциального. Тридцать шесть звонков последовало сразу же после «антисоциальной» серии «Медицинского центра», один из них — антисоциального содержания.

Таблица 1 9.4 Телефонные ответы на обращения проекта «Надежда», полученные после просмотра нейтральной программы и антисоциальной СН-программы в Нью-Йорке.

Стимульные программы Нейтральная Антисоциальная СН Значимость различий

Г- /_____________ (п = 124)_______ (п = 69) __________ Cdf = 1)

^^антисоциальный 6(4,8%) 4(5,8%) x^2ss 0,00 н.з.

Возможно антисоциальный 14(11,3%) 4(5,8%) х² = 1,00 н.з.

Сделали пожертвования 15(12,1%) 14(20,3%) х²= 1.73 н.з.

Хотели получить дополни- 14(11,3%) 10(14,5%) %²=0,18н.з.

тельную информацию

Повесили трубку без ответа 60(48,4%) 34(49,3%) х^{2 =} 0,00 н.з.

Разные (включая детские, 15(12,1%) 3(4,4%) %² = 2,30р<0,13

но не антисоциальные)

Всего ';":: 124 69________________

мента полиции Нью-Йорка поступало порядка до 4000 телефонных звонков подобного содержания. Различия между подобными провоцирующими стимулами и теми, которые использовались в нашем исследовании, не вполне ясны, хотя следует отметить два момента. Во-первых, сообщения в новостях о звонке очередного террориста относятся к реальным событиям, а не к драматургическому вымыслу, и, может быть, именно по этой причине они являются более действенными; и, во-вторых, удовольствие от телефонного звонка с угрозой взорвать бомбу может корениться не в вербальном процессе передачи послания, а в наблюдении за последующими событиями, то есть прибытием полиции, удалением из здания всех людей и т. п.

Возможно также, что хулиганские звонки, стимулированные показанными программами, поступали в адрес других организаций, и не исключено, что сотрудники других благотворительных организаций выслушивали много антисоциальных высказываний, навеянных нашими программами. Но это чисто умозрительное предположение, и во всяком случае, мы должны были получить хотя бы какое-то количество подобных звонков, так как мы, несомненно, достаточно способствовали тому, чтобы оскорбительные высказывания стимулированных субъектов поступали на телефон именно проекта «Надежда».

Мы рассматриваем нашу методику так подробно потому, что считаем ее весьма многообещающей. Потенциально это очень чувствительная методика, и весьма вероятно, что после некоторых модификаций стимульного материала нам удастся доказать наличие подражательных эффектов. Во всяком случае, наш эксперимент недвусмысленно показал, что однократный показ какого-либо антисоциального Действия в одной-единственной телевизионной передаче едва ли способен спро-°ЧИровать подражательное поведение. В противном случае мы получили бы сотни ^ск°рбительных телефонных звонков, аналогичных звонкам Тома Десмонда. Более иллиона людей смотрели эту программу в Нью-Йорке и его окрестностях, но наши иные показывают, что программа никого не побудила подражать его поступку. (В последнем эксперименте этой серии изучалось воздействие стимульной про-Раммы антисоциального содержания, снятой в форме репортажа о реальных собы-^я*. Интересующиеся могут ознакомиться с результатами в работе: Milgram and ^Sh°«and, 1973, pp. 51-55).

Часть 4. Человек в сети коммуникаций

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отправной точкой настоящего исследования явилась идея о том, что показ антисоциальных действий по телевидению может спровоцировать зрителей на подражание этим действиям в реальной жизни. Мы разработали методику, целью которой было выявление и количественное описание подобных феноменов. Мы сняли сюжет, в котором это действие — взлом ящика для сбора пожертвований — показывалось многократно, причем в контексте весьма драматических событий. Мы создали тестовую ситуацию, облегчающую проявление антисоциальные действий, в том числе подражательного характера.

В первом эксперименте испытуемые смотрели одну из четырех стимульных программ в театре для предварительных просмотров и затем тестировались в центре выдачи призов. Результат: одна из антисоциальных программ, возможно, вызывала подражание, но это скорее тренд, нежели статистически достоверная тенденция.

Мы решили выяснить, не заглушается ли эффект воздействия стимульных программ высоким уровнем фрустрации, которое переживали испытуемые. Для этого в эксперименте 2 мы элиминировали фрустрацию. Результат: никаких действий, которые могут быть интерпретированы как подражание антисоциальному действию, не отмечено.

Мы предположили, что образецдля подражания, или провоцирующий стимул, введенный в контекст тестовой ситуации, может вступить во взаимодействие со стимуль-ной программой и вызвать соответствующий эффект. Результат: отрицательный.

Мы сократили промежуток времени между просмотром сцены антисоциального действия и попаданием в условия, благоприятные для имитации увиденного, путем включения обоих этих моментов в одну и ту же ситуацию. Результат: отрицательный.

Мы транслировали по телевидению стимулирующий материал в Нью-Йорке и Сан-Луисе и снова пытались обнаружить подражание, но оно отсутствовало. Мы изменили материал: представили его не в виде телепостановки, а в виде репортажа о реальном происшествии, о котором сообщают в программе «Новости». Результат: никакого подражания.

Мы прибегли к новой («телефонной») экспериментальной парадигме, создав благоприятные возможности для немедленной имитации испытуемыми стимульных антисоциальных действий (оскорбительные высказывания по телефону). Мы надеялись, что это будет очень чувствительным тестом, который выявит даже слабое воздействие программ. И вновь мы не обнаружили никаких доказательств того, что антисоциальная программа возбуждает подражание.

Мы экспериментировали с различными субпопуляциями, но и в этом случае результаты были противоречивыми. Мы сделали все возможное, чтобы обнаружить эффекты подражания, но наши исследования давали исключительно отрицательные результаты.

Возможны две совершенно различные интерпретации полученных данных. Первая: программы действительно стимулируют наших испытуемых совершать подражательные антисоциальные действия, однако наши методы измерения оказались недостаточно совершенными. Вторая: не было никакой склонности к подражанию, вызванной демонстрацией этих программ.

Рассмотрим вероятность первого истолкования. Программа обладала некоторым потенциалом, побуждающим к имитации, — по каким же причинам мы не заметили ее?

Во-первых, реакция подражательного характера могла проявиться у испытуемого в иное время и в ином месте, но не в условиях тестовой ситуации. Возможно, спустя год на испытуемого, испытывающего искушение взломать ящик для сбора пожертвований, повлияет показанная ему программа.

Во-вторых, мы, вероятно, исследовали не самую чувствительную к подобным воздействиям субпопуляцию. Есть основания полагать, что люди более молодого возраста, чем те, что были нами взяты для исследования, испытали бы влияние программы. Мы выбираем возрастные границы для группы испытуемых по практическим соображениям, а также и потому, что не хотели бы провоцировать, в сущности, еще детей на подражание антисоциальному поведению. (Конечно, мы изучали тинэйджеров, но можно полагать, что телевидение оказывает воздействие и на детей еще более раннего возраста).

Или, быть может, в ходе самого процесса отбора испытуемых для нашего исследования мы исключили тех, кто с наибольшей вероятностью подвергся бы влиянию этой программы. Требуется определенная дисциплинированность, чтобы прийти в театр для предварительных просмотров, заполнить опросный лист, а затем разыскать центр выдачи призов. Вероятно, некоторые правонарушители из числа жителей не попали в число испытуемых из-за такой процедуры отбора. Однако тот факт, что в ходе лабораторного исследования мы действительно имели значительное число случаев антисоциального поведения, несколько ослабляет приведенный выше довод.

В-четвертых, возможно, что программа стимулировала подражание только у небольшой части зрителей, и мы не могли этого выявить при том числе испытуемых, которое подвергалось тестовой процедуре. Но ведьмы специально ввели телефонный тест, чтобы прояснить этот вопрос, хотя использовали совершенно другое антисоциальное действие. Может быть, если бы мы сочетали чувствительность телефонного теста с мотивационными особенностями теста на кражу, эффект был бы обнаружен.

И, несомненно, мы можем продолжать такое перечисление до бесконечности так как в тех случаях, когда эксперимент не обнаруживает никаких различий между опытными и контрольными вариантами, существует бесчисленное множество факторов, ответственных за подобный результат. Однако все эти предположения представляют собой лишь умозрительные построения и не имеют статуса фактов до тех пор, пока не подвергнутся экспериментальной проверке. Нам самим часто казалось, что, наконец-то, мы поняли, по какой причине от нас ускользал эффект подражания, но стоило проверить очередное предположение экспериментально, как мы тут же терпели очередную неудачу в своих экспериментах.

Допустим, что наши методические подходы являются совершенно адекватными ^и что, действительно, использованные стимульные материалы не провоцировали подражание. Однако это еще не означает, что телевидение вовсе не стимулирует антисоциальное поведение. Давайте рассмотрим факторы, которые не исследовались в описанных экспериментах.

Часть 4. Человек в сети коммуникаций

9 Телевидение и антисоциальное поведение...

1. Вполне возможно, что показ по телевидению различных антисоциальных действий способен вызвать подражание. Можно предположить, что более вероятно подражание такому антисоциальному действию, которое несет в себе зародыш новых методов совершения преступления. Обратите внимание, что серия происходящих на наших глазах ограблений с применением парашюта обусловлена, частично, широким оповещением об этом методе средствами массовой информации.

2. Может быть, дело не столько в однократном показе конкретного антисоциального действия, сколько в кумулятивном эффекте всей совокупности бесчисленных актов насилия, которые люди видят на экранах с самого раннего возраста. Вполне возможно, что наши испытуемые настолько перекормлены картинами преступлений, показываемых по телевидению, и наша программа не могла ничего добавить к этой уже имеющейся гиперстимуляции.

3. Впрочем, быть может, здесь срабатывает и более опосредованный механизм, то есть нормы и установки общества настолько меняются от частого показа насилия, что даже человек, который не смотрит телевизор, подвергается его влиянию, впитывая в себя общие социальные установки.

4. Возможно, пример Десмонда, взламывающего ящик для сбора пожертвований, не стимулировал подражания из-за того, что его действиями руководили чувства, а не трезвый расчет.

Все перечисленные возможности существуют, но они лежат за пределами настоящего исследования. Мы можем только надеяться, что другие исследователи приложат свои силы, чтобы изучить влияние этих переменных.

Что в таком случае дало настоящее исследование? Во-первых, полученные данные заслуживают самого серьезного отношения и должны служить сдерживающим началом при обсуждении проблемы воздействия со стороны телевидения. Ибо итогом представленного исследования является не то, что мы не получили никаких данных, а скорее то, что не обнаружилось никаких различий между испытуемыми, подвергавшимися действию различных стимульных программ. Это исследование, таким образом, существенно подкрепляет нулевую гипотезу.

Не исключено, что при обсуждении негативных социальных последствий демонстрации сцен насилия в телепередачах люди рассуждают слишком поверхностно. Лично у нас, исследователей, постоянная демонстрация по телевидению сцен насилия вызывает отвращение. Но совсем другое дело — говорить, что такая демонстрация приводит к антисоциальному поведению зрителей. Мы не смогли найти этому доказательств; если бы происходил суд над телевидением, заключение настоящего I исследования нужно было бы сделать по формуле приговора Шотландского суда присяжных: не доказано. I Во-вторых, мы надеемся, что эта работа проясняет методологические задачи для многих новых исследований. Мы уверены, что использованная нами экспериментальная парадигма ни в коей мере не исчерпала своего научного потенциала. Ис-\ пользование новых стимульных материалов, привлечение испытуемых более молодого возраста и усовершенствованных методов оценки поможет существенно углубить и расширить наши знания о воздействии телевидения на общество. Введение в эксперимент телефона, хотя и не давшее в настоящем исследовании никаких поло-

_жИтельных данных, указывает, какого типа экспериментальные подходы необходимы для дальнейших опытов.

Мы далеки от мысли, что представленный здесь подход являлся единственно продуктивным. Это далеко не так. Мы применили его потому, что нам казалось логичным начать с единичной стимульной программы; если бы мы смогли убедительно показать, что от вызывает подражание, мы без всяких колебаний сделали бы вывод, что телевидение стимулирует антисоциальное поведение. То, что мы не обнаружили подобного эффекта, не означает, что его нет на самом деле. Мы полагаем, что дальнейшие исследования должны учитывать самый широкий спектр телевизионных стимулов разнообразного содержания и охватывать более длительный период времени.

Наконец, в ходе этого исследования одна из ведущих телекомпаний предоставила свои ресурсы в распоряжение ученых, желая выяснить последствия демонстрации актов антисоциального поведения по телевидению. Мы упоминаем об этом не потому, что видим в этом какую-то особую заслугу телевидения перед обществом, но потому, что воспринимаем это как важный прецедент, к которому могут апеллировать будущие исследования.

20. «Образоморозильник»

2D

«Образоморозильник»

i

Обыкновение фотографировать все и вся получило сегодня столь широкое распространение, что мы как-то забыли, насколько молодо это занятие. Между тем в начале XIX века только способности к рисованию могли позволить человеку увековечить то, что привлекало его взор. Однако уже к концу столетия каждый желающий мог справиться с этой задачей, воспользовавшись небольшой прямоугольной коробкой с объективом. Он заглядывал в окошечко на ее крышке, отыскивал нужный вид и нажимал кнопку. «Кодак» доделывал остальное.

Чтобы лучше уяснить, какую роль фотография играет в нашей жизни, не следует думать о камере, пленке и треноге как о чем-то внешнем, чуждом человеческой природе. Правильнее считать, что эти вещи, подобно большому пальцу, откочевавшему в сторону от своих собратьев, подарены нам эволюцией. Причиной тому — несовершенство наших внутренних хранилищ зрительной информации. Фотография возникла как одно из средств преодоления этого недостатка. Проще говоря, дело в следующем: хотя мы прекрасно видим объект, мы не можем сохранить в своей памяти его визуальный образ в абсолютной полноте и неизменности и далеко не всегда способны без труда извлечь его из «запасников» для повторного рассмотрения. Визуальные образы хранятся в нашей памяти в свернутом и схематизированном виде, и к тому же не застрахованы от разнообразных искажений и «порчи».

Сверх того, память сугубо приватна. Она вплетена в нервную структуру индивидуума, из нее нельзя напрямую вычленить какой-либо зрительный образ, чтобы кому-то его показать. Когда человек умирает, образы, хранящиеся в его мозгу, исчезают вместе с иной информацией, которой он обладал.

Это обстоятельство подвигло людей на поиск альтернативных способов хранения этих образов путем их фиксации на носителях более долговечных и более доступных для всеобщего обозрения, чем мозг. Первым решением проблемы стало развитие живописи, Человек принялся с помощью красок изображать то, что он видит, на стенах пещер, на папирусе, шелке, холсте. Но такая работа требовала таланта, который был далеко не у многих.

Оптико-химическое средство отображения и фиксации зримых образов появилось в XIX веке. Фотография позволила практически каждому желающему «заморозить» любой фрагмент своих визуальных переживаний, «нарастив» таким обра-

зом возможности своей памяти. Зрительный опыт личности выдвинулся за хронологические пределы ее земного существования. Этот новый способ фиксации и эк-стериоризации визуального опыта не мог не заинтересовать психологов, поскольку сразу же возник вопрос: какие объекты люди считают достойными запечатления на вечные времена?

В принципе, камере все равно, что снимать, она «берет» все: звезды, озера, мусор, объедки и прочее. Но люди в подавляющей массе возжелали увековечить себя самих. Стремительное развитие техники фотопортретирования, наблюдавшееся в XIX столетия, поражает, даже на фоне современных достижений в области съемочных технологий. XIX век поглощал фотографию с ненасытной жадностью, «образо-морозильники» шли нарасхват, и все равно их не хватало. Коммерческие студии, которых до 1839-го года фактически не существовало в природе, в течение двадцати следующих лет буквально наводнили Нью-Йорк, Лондон, Париж, Базель. В 1849 году в одном только Париже было изготовлено сто тысяч дагерротипов, в 1860 более полусотни фотоателье обслуживало Нью-Йорк. Правда, некоторые из них специализировались на торговле видами дальних стран, но основной бизнес процветал на ниве фотопортрета. Больше всего людям хотелось именно этого. •

Чтобы лучше уяснить специфичность этого факта, вспомним, что вскоре технические достижения того же века сдел*али возможным фиксацию не только визуальных образов, но и звука. Это событие отнюдь не вызвало в обществе отклика, подобного фотопортретному буму. Люди страстно фотографировались, но вовсе не стремились увековечить свой голос, проявляя гораздо больший интерес к имперсональ-ным, но культурно значимым звуковым образам — прежде всего музыке.

Итак, развитие звукозаписи пошло путем, разительно отличающемуся от пути, по которому двинулась практика фиксации зрительных впечатлений. Сегодня сотни специализированных магазинов бойко торгуют записями всевозможных музыкальных групп, при том, что на фотоизображения тех же самых групп подобного спроса не наблюдается.

Попробуем разобраться, в чем все-таки состоит принципиальная разница между звукозаписью и фотографией. В фильме «Эдисон: человек» (Edison: The Man) есть такая сцена: заглавный герой (исп. Спенсер Трейси), только что изобретший фонограф, пытается уговорить своего маленького сына сказать что-нибудь в раструб, чтобы записать его голосок. Малыш упорно молчит, и эта комическая ситуация путешествует через весь фильм.

О чем говорит эта сцена? Прежде всего — о том, что запись звука требует активного действия — пения, говорения, а фотография — не требует. Фотографируемый может оставаться пассивным — и все равно будет снят. Разница между фотосъемкой и звукозаписью коренится в уже самих источниках физической энергии, необходимой для каждого из этих процессов. В случае звукозаписи одним из важнейших источников является сам говорящий, его речевая деятельность, фотография же основывается на энергии, имеющей внешний источник, энергии отраженного света. Вы можете фотографировать труп, но вы не можете записать его голос, Объект фотографирования может оставаться абсолютно пассивным — именно это определяет суть всего процесса съемки. Это означает, что камера схватывает преж-^{Де вс}его факт чьего-то бытия. От вас ничего не требуется. Она сама вберет в себя ^8аш образ. Возможно, именно поэтому практика записи собственного голоса в фо*

298 Часть 4. Человек в сети коммуникаций

ноателье никогда не достигала масштабов популярности студийного фотограф_Ир₀. вания.

Феномен фотопортретирования раскроется нам еще полнее, если примем во внимание стереотипные моменты поведения позирующих. Казалось бы, если уж человек решает увековечить себя на фотокарточке, он должен хотеть, чтобы его запечатлели на снимке за каким-нибудь достойным занятием, например, когда он подает нищему милостыню, поит молоком бездомного котенка или одалживает соседу садовый инструмент. Но, против ожидаемого, сплошь и рядом мы находим на фотографиях мужчин и женщин, завороженно глядящих в объектив и не занятых абсолютно ничем. В большинстве случаев они держат в руках книгу или окружены толпой родственников. Люди хотят, чтобы их запечатлели не столько за каким-то определенным занятием, сколько передали бы общее впечатление о них.

Все это объясняется довольно просто. Не в последнюю очередь такое поведение перед камерой спровоцировано традициями художественного письма маслом, то есть фотосъемка почиталась чем-то вроде удешевленного варианта портретной живописи. Свое влияние оказывало также и то обстоятельство, что ранняя технология фотографирования подразумевала полную неподвижность позирующих (и это было даже на руку фотопредпринимателям, так все работы могли производиться только в специально оборудованной студии). Но сильнее всего тут, по-видимому, сказалось горячее желание снимающегося предстать перед потомками в наилучшем виде. •

Человек, даже поставленный в известность, что от него требуется лишь одно — смирно посидеть перед камерой в течение нескольких минут, все равно в каждый момент съемки поглощен тяжелейшей работой, исключающей иные виды занятий: он позирует, он преподносит себя.

Каждый из нас, общаясь с другим человеком, определенным образом подстраивается под него. В каждой конкретной ситуации мы — часто полубессознательно — пытаемся нащупать именно тот способ поведения, который соответствует ее специфике. Мы говорим с ребенком, с возлюбленным (любимой), с судьей — всякий раз у нас будет нескрлько иное выражение лица, поза, осанка. Проблема же фотоснимка заключается вот в чем: хотя ситуация, в которой он делается — уникальна, готовую карточку могут увидеть множество людей во множестве ситуаций. Как же, в таком случае, подстроиться под камеру? Как придать лицу выражение, которое оказалось бы общеприемлемым, а не подходящим в каком-то строго определенном случае?

Почти повсеместно, особенно в годы становления фотографии, на вооружение была принята маска шаблонной добропорядочности, указывающая на высокие гражданские добродетели снимающегося, которому вдобавок (в силу несовершенства фототехники) приходилось сохранять ее на лице в течение нескольких мину • Эти два фактора (конвенциональность мимической маски и длительность выдер ки) и обусловили невозмутимость и напыщенность фотопортретов XIX столе . которая типична для студий эпохи Дагерра.

Надо отметить также, что практически каждый человек XIX века имел о ния сомневаться в правдивости фотоизображений. Я имею в виду не портре живопись, она была доступна лишь состоятельным людям, я говорю о веши, рая была в любом доме: о зеркале. Заглянув в него, можно было получить пр ление о том, как ты выглядишь, без дополнительных технических ухищрен ' _ое вительное дело! Никому никогда и в голову не приходит пенять на свое зер

20. «Образоморознльник»

отражение, однако сотни дагерротипов вызывали нарекания со стороны как женщин, так и мужчин, уверенных, что фотоснимки им лгут, что в жизни они куда привлекательней. Подходя к зеркалу, каждый из нас психологически настраивается увидеть то, что совпадает с нашим представлением о себе. Даже сегодня многие продолжают считать, что фото каким-то сверхъестественным образом их портит. Зеркало же не портит нас никогда, ибо, как гласит старая поговорка, «оно предлагает нам тысячу лиц, из которых мы выбираем единственное».

Камера способна ухватить лишь одно короткое мгновение жизни наших лиц и отобразить их с одной-единственной точки зрения, и далеко не всегда это именно то мгновение и та точка зрения, которые нам приятны. Увы, фотоаппарат — не зеркало, позволяющее совершить мгновенную подстройку: лукаво прищуриться, придать нужный поворот и наклон голове — и увидеть отражение себя «настоящего*. В ситуации фотографирования функцию блюстителя нашего «я» мы препоручаем фотографу, и надеемся, что он запечатлеет нас таким образом, что нам будет вполне приятно предстать перед потенциальной аудиторией всех фотоизображений — такими же как мы посетителями фотоателье.

II

Фотография есть способ запечатления зримой стороны вещей для последующего внимател