Так какой теперь дорогой пойдем?

Вот, пожалуй, и вся история. Отрезок, длиной в 27 лет, в которых было все — стремительные взлеты и болезненные падения, слава и забвение, любовь окружающих (порой граничащая с идолопоклонничеством) и одиночество, поэтическое вдохновение и алкогольный бред. Падкие на дешевые сенсации интернет-издания и таблоиды несколько дней помусолили факты гибели поэтессы, а потом о ней все забыли. Все ли?

Две тоненькие книжицы стихов, сумка с бумагами, оставленная на полу московской квартиры, да разрозненные, зачастую противоречивые, воспоминания — вот и все, что осталось от чудо-ребенка, маленькой девочки с огромными глазами, полной недетской скорби.

Кто знает, если бы в ранней юности Нику не объявили перед всем миром гениальной, а объяснили, что талант — это только фундамент, и строить здание собственной Личности (не обязательно великого Поэта) придется, прилагая неимоверные усилия, то может быть, из нее бы выросла действительно яркая неординарная, пусть и не очень выдающаяся личность.

"Есть какая-то мистика в судьбах почти всех русских поэтов. Почти все они — неприкаянные души, зачастую алкоголики, наркоманы, психически ненормальные и совершенно неприспособленные к реальной жизни люди. И как закономерность — умереть молодым, чтобы стать легендой. Словно всё это — расплата за божий дар. Словно падающие звёзды, промелькнут они на небосклоне, оставив в наших сердцах свой свет…" — нет, это уже не мои слова, найдены они на одном из форумов, где разговор зашел о Нике и ее поэзии.

Когда-то Ника сказала, что человек похож на стихи:

Однажды в снег

К нам пришел человек,

Он был похож на стихи.

Нас было четверо,

Нам было весело.

Был жареный гусь

И не пришедшая

Еще ко мне елка.

А он был одинок,

Потому что был

Похож на стихи.

Почему-то от ее строк становиться холодно, одиноко и страшно, точно так же холодно и тревожно было мне, когда я собирала по крупицам информацию о ней, пыталась как-то ее систематизировать (слово-то какое нехорошее, какая может быть система у Поэта!) Почему-то ощущала странную, ноющую ломоту во всем теле. Потом до меня дошло, что так болят сломанные и сросшиеся заново кости.

А ведь она, как и все мы (за редким исключением) просто всю жизнь искала путь — к свету, к людям, свой путь в жизни. Не будем задаваться вопросом: "Кто виноват?" Кем она была: литературным явлением? Яркой личностью? Или просто "незаконной кометой", как называли ее журналисты. Яркой дерзкой звездочкой, незвано ворвавшейся в наш мир. Вот только осветить и согреть нашу холодную и зачастую злую действительность своей поэзией она так и не сумела. А значит, не сумела и выполнить свое предназначение Поэта. А может, просто не успела: хрупкая ранимая душа натолкнулась на стальные иглы людского равнодушия и злобы. Но ведь, послушайте:

Ничто не сходит с рук.

Ни ломкий, жесткий звук —

ведь ложь опасна эхом.

Ни жажда до деньги,

ни быстрые шаги,

чреватые успехом.

Ничто не сходит с рук.

Ни позабытый друг,

с которым неудобно,

ни кроха муравей,

подошвою твоей

раздавленный беззлобно.

Таков порочный круг.

Ничто не сходит с рук.

Но даже если сходит —

ничто не задарма,

и человек с ума

сам незаметно сходит.

P.S. А может я и не имела права писать все это. Да и правда ли то, что пишут в газетах и на интернет-форумах? Может ни слова правды.

Кто я? Человек абсолютно не знавший Нику при жизни. Человек, заинтересовавшийся ее судьбой только после трагической гибели. Имею ли право? Наивно думаю, что будь я рядом с Никой в те страшные часы депрессии (а я на собственном опыте знаю, что это такое), когда рядом никого, а из груди рвется беззвучный крик о помощи, когда болит душа, когда просто хочется "тепла, рук и глаз". Когда хочется стать маленькой-маленькой, сжаться в комок, превратится в клопика и спрятаться под плинтус — ведь, по правде говоря, хочется, чтобы тебя — клопика достали из под плинтуса, нежно так погладили, прошептали: бедненькая моя, кто обидел мою девочку? И от этих слов сперва потекли слезы, а потом захотелось жить. Думала, наивная, что будь я рядом, все бы было иначе. Прости, Ника.

Всем, кто знал Нику! Прошу, откликнитесь! Не знаю, может это сумасшедшая идея, но я хочу написать о ней книгу. Не реферат на основе газетных публикаций, не сопливые рассуждения, граничащие с морализаторством, а именно книгу. Сможет это исполнение долга, может расплата за глупую детскую зависть, но мысль эта не отпускает меня уже полгода.

Мой адрес: [email protected]

Наталья Уварова

Жизнь моя — черновик

Ее первую (и, скорее всего, единственную) книжку смели с прилавков в два счета.

Тираж 30 тысяч, что по нынешним временам для поэзии — просто фантастика, национальный бестселлер. К моменту ее публикации — конец 1984-го — Ника Георгиевна Турбина была известной советской поэтессой.

Ей шел десятый год, и по меньшей мере уже года два-три о ней трубили газеты, ее показывали по ТВ

Кажется, живьем я видел ее всего один раз. Но этот раз запомнил хорошо. Я работал тогда в детской редакции Всесоюзного радио, потому и оказался в Доме кино, где устроили пресс-конференцию по поводу некой, связанной с поддержкой юных талантов, акции. Ника сидела неподалеку. Если б ее не представили, не узнал бы. От большеглазой чудо-девочки с прической «а-ля Мирей Матье» мало что осталось. Нет, она была красива и даже весьма, но какой-то потрепанной, неухоженной красотой. Осунувшаяся, черные круги под глазами, надменный взгляд. В грязно-джинсовом костюме, с вульгарными блестками по вороту. И, как мне показалось, в тот день она мучилась похмельем. А может, не вполне здорова? Или противна была ей вся эта тусовка: мальчики со скрипочками, девочки — белый верх, черный низ, чиновницы с халами на голове, ленивые и нелюбопытные журналюги…

Насколько позволяли приличия, я глазел на нее во время обмена ненужных вопросов на пустопорожние ответы. Кажется, Нику («Аплодисменты, друзья!») тоже заставили что-то рассказывать. И она говорила — путаные, необязательные слова. И было видно, что больше всего на свете ей хочется удрать на крылечко, затянуться сигареткой, глотнуть пивка. Что, кажется, она и сделала, улучив момент.

И я не стал подходить к ней, совать под нос микрофон, просить «почитать стихи для наших радиослушателей». Даже знакомиться не стал. Хотя очень хотел. Ведь это была уже другая Ника.

Ее первую (и, скорее всего, единственную) книжку смели с прилавков в два счета. Тираж 30 тысяч, что по нынешним временам для поэзии — просто фантастика, национальный бестселлер. К моменту ее публикации — конец 1984-го — Ника Георгиевна Турбина была известной советской поэтессой. Ей шел десятый год, и по меньшей мере уже года два-три о ней трубили газеты, ее показывали по ТВ, она читала на литературных вечерах наравне с мэтрами. Тоненький, 62-страничный сборник, из которого восемь занимало предисловие Евгения Евтушенко, назывался «Черновик».

«Название этой книги, — объяснял Евтушенко, — мы выбрали вместе с Никой. Восьмилетний ребенок в каком-то смысле — это черновик человека».

Спорное, очень спорное утверждение, будто ребенок — черновик человека. Он уже человек. И дети, как правило, гораздо лучше, чище, нормальнее взрослых. Недаром ведь, желая кого-то похвалить, мы говорим, что «он наделен каким-то вечным детством».

Вот это заглавное стихотворение:

«Жизнь моя — черновик,

На котором все буквы —

Созвездья.

Сочтены наперед

Все ненастные дни.

Жизнь моя — черновик.

Все удачи мои, невезенья

Остаются на нем,

Как надорванный

Выстрелом крик».

Все тексты в сборнике оказались подобны этому — по объему, по нерву, по качеству. Восьмилетний поэт с трагическим, абсолютно недетским мироощущением. И первая реакция — автор пережил все: горечь любви, боль расставания и потерь, смертельную тоску. От стихов — озноб. В них — тяжесть дня, сумрачные леса, крик, раненая птица, волчьи тропы…

Это привлекало и завораживало. Но и настораживало. Не верили, что девочка пишет сама. Ходили слухи, будто мама ее, Майя Анатольевна, неудавшаяся поэтесса, вот, мол, она и… Доподлинно же (из предисловия Евтушенко) было известно, что Никин дедушка — Анатолий Никаноркин, автор нескольких поэтических книг, а еще, что училась Турбина в «той самой ялтинской школе, где когда-то училась гимназистка Марина Цветаева».

Обвинения в несамостоятельности, особенно, наверное, со стороны жестоких сверстников, так достали маленькую поэтессу, что она ответила стихотворением: «Не я пишу свои стихи? Ну хорошо, не я. Не я кричу, что нет строки? Не я. Не я боюсь дремучих снов? Не я. Не я кидаюсь в бездну слов? Ну хорошо, не я».

Самый дурацкий вопрос, который только можно задать поэту: как вы пишете? В случае с Никой это вопрос вопросов, ведь жить стихами она стала гораздо раньше, чем научилась выводить палочки и крючочки.

«Я начала сочинять стихи вслух, когда мне было три года… Била кулаками по клавишам рояля и сочиняла… Так много слов внутри, что даже теряешься от них…»

Стихи не давали ей спать. Ночами юная сочинительница будила маму или бабушку и умоляла поскорее записать строчки, которые возникали неизвестно откуда, словно кто-то их диктовал. Они буквально душили ее…

«Помогите мне запомнить

Все раздумья и сомненья.

Дайте руку!

Я хотела б

Сердца ощутить биенье».

Кроме книжки, почти одновременно у Ники вышла пластинка со стихами. Тогда еще издавали такие диски с голосами поэтов. Слова для конверта написала Елена Камбурова, которая пела несколько Никиных текстов.

Пластинка — лучший ответ всем сомневающимся. Как вспоминал Евтушенко, «уже сразу после первых строк, произнесенных ею, отпали все сомнения в том, что ее стихи — это плод литературной мистификации. Так могут читать только поэты. В голосе было ощущение особого, я сказал бы, выношенного звона».

Книжка, пластинка, телевидение, радио, переводы стихов на европейские языки, литературные фестивали, Юлиан Семенов и Майя Луговская в качестве собеседников, международные премии… В Италии 12-летняя Ника получает за свои стихи «Золотого льва». Из русских поэтов подобного отличия удостоилась только Анна Ахматова.

Ника — феномен, ее изучают специалисты. Один из вердиктов — инопланетянка. Она собирает залы, где читает свои стихи на манер Вознесенского, срываясь с крика на шепот, отбивая ладошкой ритм. Забавно! А отвечая на записки, сообщает о желании пойти в актрисы.

Вместе с Евтушенко выступает в Америке.

Внимание, обожание, удивление, умиление, восхищение — все ей. С избытком, с перебором. На провинциальную девочку обрушивается слава, с которой можно стричь купоны. «Ее возили выступать по домам отдыха за 150 рублей», — вздыхает Андрей Вознесенский.

Начинается мифотворчество, которому впоследствии Ника и сама будет способствовать. Да и как не потерять голову, когда первый поэт России, сам «дядя Женя», пишет о тебе черным по белому: «Я не случайно назвал Нику поэтом, не поэтессой. С моей точки зрения, налицо редчайшее явление, а может быть, чудо: восьмилетний поэт».

Помните, «Жестяной барабан» — пронзительную историю мальчугана, не желавшего взрослеть? Вокруг Ники, как теперь уже очевидно, были люди, которые тоже не хотели ее взросления. Не только потому, что занятно иметь дело с вундеркиндом. Пусть даже характер у девчонки не сахар. Они понимали, что по гамбургскому счету эти стихи гениальны лишь в контексте возраста их автора. А вот станет ли большая Ника большим поэтом?..

Но она, конечно, росла. Переходный возраст. Плюс непростые отношения с матерью, которая вышла замуж, родила второго ребенка. Ника чувствует себя обделенной нежностью, теплом, вниманием. И не только материнским, но и читательским, а еще — поддержкой прежних своих опекунов. В неполные 16 лет она переезжает в Москву. Вскоре выходит замуж. И тут начинается бразильский сериал.

Ее муж — богатый итальянец со швейцарским паспортом, психиатр, владелец клиники (позднее он якобы начнет лечить своих пациентов с помощью стихов своей русской жены, а она станет ему ассистировать). По одной версии, он маньяк, по другой — милейший человек. Избранник старше Ники более чем на полвека! Она утверждала, что в момент бракосочетания ему было 76 лет и что в интимном плане он оказался лучше ее сверстников.

Турбина уезжает за границу, в Лозанну. Здесь, в СССР, ей невмоготу. Она бежит от безденежья и безнадежности. От себя самой. После скажет, что эмиграция и замужество — ошибка: «Все это было красиво и трагично, как растоптанная роза…»

Только вот было ли?

Откуда сомнение и скепсис? В ее биографии много белых или, если хотите, темных пятен. Она не то чтобы выдумывала факты, она просто жила в своем мире. В зазеркалье, где желаемое выдавалось за действительное. Да прибавьте еще алкоголь и вроде бы даже наркотики…

Вернувшись после развода в Москву, Ника жила на окраине, в жуткой хрущобе, без телефона, в компании собаки и двух кошек. Немного поучилась во ВГИКе (по другим источникам — в ГИТИСе). После училась или делала вид, что учится в Университете культуры на режиссера.

Когда я заговорил о Нике с Андреем Вознесенским, тот ответил:

— После ее смерти «Новая газета» написала, будто я ее отец. Это глупость, неправда. У меня был роман с ее матерью, но позже, позже…

Я не поленился, разыскал тот номер. Читаю: «И уж совсем не знаю, — пишет неоднократно общавшийся с Никой журналист Сергей Миров, — был ли ее настоящим отцом до сих пор знаменитый советский поэт…»

Почему Андрей Андреевич решил, что речь о нем? Никаких имен Миров не называет, однако нетрудно догадаться, что подразумевается Евтушенко, ведь именно он «открыл» восьмилетнего поэта.

Сегодня, когда Ники не стало, нашлись охотники запустить в Евтушенко камнем: «возносил, пробивал, восхвалял, а потом бросил». Припоминают ему какое-то «гадкое интервью». Можно еще вспомнить затертую, но все равно прекрасную мысль из «Маленького принца» — про то, что мы отвечаем за тех, кого приручили. Как будто Нику, эту незаконную комету, клубок нервов, можно было приручить…

Ну что мог сделать тот же Евтушенко? Бывают случаи, когда не поможешь, как ни старайся. Можно посодействовать с публикацией стихов или с премией за них, но как поможешь с их рождением? А у Ники случилось именно это: она перестала писать стихи. Или стихи оставили ее. А то, что появлялось из-под ее пера, не выдерживало конкуренции: ей уже не делали скидок на возраст, на красивые глаза, на былые фанфары. Ее стихи (как и стихи вообще) оказались не нужны. Поэт в России больше не поэт.

«Нику так замучили и оглушили славой и рекламой, что к шестнадцати-семнадцати годам поэт в Нике умер — ей уже нечего было сказать», — Евгений Бунимович, литератор и депутат, заметил это за год до ее самоубийства.

«Ее испортили наши литературные сволочи! Она испорченный ангел…» — Андрей Вознесенский сказал мне это несколько дней назад, когда от Ники осталась лишь горсть пепла.

Она делала несколько попыток свести счеты с жизнью: резала вены, глотала снотворное в опасных дозах. А в 1997 году, в ночь с 14-го на 15 мая, в четыре часа утра Ника шагнула с балкона пятого этажа. Как писали: в результате ссоры. С кем? Почему? Бог весть… Ей было 22 года. После того первого падения, получив множественные переломы позвоночника, она стала инвалидом. Перенесла 12 операций.

Валерий Туров, украинский журналист, написал по горячим следам трагедии: «А вот в «Комсомолку» я бы лучше не звонил. Деликатное сообщение выбросили в корзину и дали большую заметку под двусмысленным заголовком «Взлет и падение Ники Турбиной». Подзаголовок и вовсе из разряда подловатых, как бы разъясняющий, как именно произошел трагический случай, хотя это сегодня неизвестно никому. Она молчит. Но в комнате дверь была выломана, а Ника лежала под окнами своего дома. Безапелляционность в данном случае безнравственна вдвойне. У матери Ники после прочтения случился сердечный приступ. Ведь и текст изобилует такими подробностями, после которых сообщение номера счета для отправления денег выглядит глумлением над пострадавшей».

Киевский режиссер-документалист Анатолий Борсюк снял о Нике два фильма: до трагедии, когда ей был 21 год — «Ника, которая…», и спустя пять лет — «Ника Турбина: история полета».

— С ней действительно очень сложно, — говорил Борсюк в одном из интервью после премьеры последней ленты. — Она совершенно не приспособлена к жизни. Умеет стихи писать, и больше ничего. Ей нужен человек, который бы заслонил ее своей спиной, избавил от быта. Не знаю, найдется ли сейчас желающий искренне ее полюбить, помочь… Ситуация очень тяжелая… Не знаю, почему так ее жизнь складывается, кто в этом виноват. Все забыли Нику — не только те, кто ею непосредственно занимался, но и почитатели ее таланта, публика, страна. Со всеми покровителями, фондами, чиновниками, журналами все кончено. Ей и писем больше не пишут. О ней никто не помнит, она никому не нужна. Ей 26 лет, вся жизнь впереди, а такое ощущение, будто она уже ее прожила почти до конца… Работы у нее толком нет, образования нет. Но… в ней что-то от ребенка осталось. Нет отвращения, какое вызывают иногда опустившиеся люди. Ее жалко. Я чувствую внутри себя определенную ответственность, но единственно полезное, что могу сделать, — снять и показать фильм. Вдруг найдутся люди, знающие, как ей помочь…

Фильм получил хорошую прессу (хорошую для картины, но не для ее героини) и премию на фестивале «Лазурная звезда». А людей, знающих, как помочь Нике Турбиной, так и не нашлось.

В минувшем мае, когда вся страна праздновала, она опять шагнула с балкона. И это был ее последний полет…

Восьмилетняя Ника говорила: «Стихи ко мне пришли как что-то невероятное, что приходит к человеку, а потом уходит… Но пока что не уходит… Когда пишу, у меня такое чувство, что человек может все, если только захочет захотеть… Человек должен понимать, что жизнь его недолга. А если он будет ценить свою жизнь, то и жизнь его будет долгой, а заслужит — и вечной, даже после смерти…»

Я, как сломанная кукла.

В грудь забыли

Вставить сердце.

И оставили ненужной

В сумрачном углу.

Я, как сломанная кукла,

Только слышу, мне под утро

Тихо сон шепнул:

«Спи, родная, долго, долго.

Годы пролетят,

А когда проснешься,

Люди снова захотят