Не прямая ложь, а умолчание.

Когда респектабельный политик, ученый или газета умалчивает известную им достоверную информацию, позволяя укореняться или распространяться важному для общества ложному мнению, то поначалу это потрясает даже больше, чем прямая ложь. Ниже мы скажем об умолчании больших, принципиальных блоков информации, которая была необходима людям для того, чтобы определить свою позицию (умолчание цели реформы, сроков и социальной цены). Но прием умолчания широко используется и в мелких, частичных, «молекулярных» акциях по манипуляции сознанием.

К такому сознательному умолчанию всегда прибегают в операциях по созданию мифов. Я уже говорил, как с активным участием академиков создавался миф об избытке тракторов в СССР или миф об ужасном количестве нитратов в нашей почве и, следовательно, в овощах. Когда был раздут скандал с «заражением» 22 детей СПИДом в Элисте, пресса умолчала о том, что в те же дни проходил суд над дирекцией Национальной службы переливания крови Франции, которая заразила 4 тыс. человек. Такими умолчаниями была полна перестроечная, а теперь полна демократическая пресса[260].

Вот простой случай. До сих пор нет-нет, а вспомнят, как Сталин из-за своего самодурства не поверил Рихарду Зорге, который точно предупредил о нападении Германии 22 июня 1941 г. Не поверил, и вот результат — немцы у Волги (из иных сообщений можно понять, что немцы вообще нас победили). Эта сказка повторяется уже много лет, и при этом умалчивают о том, что подчеркивается во всей специальной и большой части популярной литературы: немцы вели интенсивную программу дезинформации относительно планов начала войны с СССР (в том числе через посольства, а значит, и лично через Зорге). С самого начала 1941 г. в Генштаб ежедневно поступали агентурные донесения с датой нападения — всегда с разной. Много таких донесений прислал и Зорге. Они раз за разом оказывались ложными, следовательно, сам он не имел возможности отличить истины от дезинформации. Почему же Сталин должен был вдруг поверить именно сообщению о 22 июня?

Идеологи умалчивают о тех вещах, о которых еще вчера они же сами громогласно трубили, с удивительным бесстыдством. Вот, 16 ноября 1999 г. по всем каналам телевидения прошел сенсационный репортаж: в Академию наук вернулся подлинник рукописи романа М. Шолохова «Тихий дон». Взахлеб говорилось о том, как подло травили «в советские времена» Шолохова, утверждая, что не он — автор романа. Это говорилось так, будто подло травили его фигуры вроде Жданова, Суслова, Андропова — в общем, большевики. Ни разу не было даже упомянуто имя главного организатора травли — Солженицына. Не было сказано и о том, что травля эта носила примитивно антисоветский характер (мол, СССР дал миру одного крупного писателя, да и тот — плагиатор). Понятно, что Солженицыну было невмоготу выйти к микрофону и как-то загладить свою вину. Но так умолчать о нем, превратив окончательное установление авторства Шолохова в антисоветскую акцию точно так же, как антисоветской акцией были и обвинения в плагиате — это значит манипулировать сознанием на уровне «черной» пропаганды (которая причисляется к актам психологической войны).

Поскольку ложь через умолчание является сегодня в общественной жизни явлением постоянным и обладает высокой интенсивностью, приведем кратко по одному примеру из разных областей — вразбивку.

Замалчивание намерений. Прикрытие программы действий путем мобилизации старых стереотипов сознания и привычной терминологии — прием манипуляции. Не далее как в 1988 г., когда поворот перестройки к капитализму для специалистов уже не составлял секрета, можно было прочесть такие слова М. С. Горбачева: «Среди ныне живущих в СССР каждые четырнадцать из пятнадцати родились после революции. А нас продолжают призывать отказаться от социализма. Спрашивается, почему это вдруг советские люди, выросшие и окрепшие при социализме, должны от своего строя отказаться? Мы будем всемерно социализм развивать и укреплять... Правда, на страницах печати были и предложения, выходящие за пределы нашей системы, в частности, высказывалось мнение, что вообще надо бы отказаться от плановой экономики, санкционировать безработицу. Но мы не можем допустить этого, так как собираемся социализм укреплять, а не заменять его другим строем. То, что подбрасывается нам с Запада, из другой экономики, для нас неприемлемо».

Между тем, Т. И. Заславская в книге-манифесте «Иного не дано» пишет: «С точки зрения ожидающих решения задач предстоящее преобразование общественных отношений действительно трудно назвать иначе, как относительно бескровной и мирной (хотя в Сумгаите кровь пролилась) социальной революцией. Речь, следовательно, идет о разработке стратегии управления не обычным, пусть сложным, эволюционным процессом, а революцией, в корне меняющей основные общественно-политические структуры, ведущей к резкому перерас­пре­делению власти, прав, обязанностей и свобод между классами, слоями и группами... Спрашивается, возможно ли революционное преобразование общества без сущест­венного обострения в нем социальной борьбы? Конечно, нет... Это­го не надо бояться тем, кто не боится самого слова «ре­во­лю­ция».

Почти одновременно с Т. Заславской, близкой соратницей М. Горбачева, в «Правде» пишет помощник и идеологический советник Горбачева философ Г. Смирнов: «... речь идет не о социально-политической революции, когда уничтожаются основы экономических отношений старого строя, устанавливается принципиально новая политическая власть, выражающая интересы свергающих классов. Здесь ситуация иная. Речь идет не о разрушении общественной собственности на средства производства, а о ее укреплении и более эффективном использовании... Речь идет не о сломе государственной власти, а о дальнейшем укреплении социалистического всенародного государства, углублении социалистической демократии, развитии народного социалистического самоуправления» [курсивом выделено мною, К-М].

Итак, два советника по идеологии, два близких к генсеку члена его команды пишут о главном происходящем в стране процессе диаметрально противоположные вещи: достоверную трактовку в книге для узкого круга, для «своих» — и абсолютно ложную в массовой газете с тиражом 5 млн. экземпляров. И все это прикрывает сам генеральный секретарь КПСС в выступлении на всю страну.

А вот мелочь, каких было великое множество. Под прикрытием разговоров о «возрождении русской культуры» в кругах демократической элиты откровенно строились планы резкого сокращения культурной деятельности и доступа к культурным ценностям для массы населения. В 1991 г. Л. А. Гордон ( тогда зав. отделом Института международного рабочего движения АН СССР) говорил на Круглом столе по культуре в Академии наук: «В печати, в бессмысленных истериках видных культурных деятелей слышны вопли о том, что приватизируются кинотеатры и несколько тысяч, 30 тысяч художников тогда окажутся без работы. А зачем нашему обществу 30 тысяч художников?... Что за бесконечный разговор — почему у нас должно быть 500 театров? Кто это вообще сказал?... И не знаю, что будет с Ленинской библиотекой. По крайнем мере, продайте кому-нибудь, кто реально починит, а то ведь еще продадите турецкой компании, которая толком починить не сумеет». Ничего подобного в массовую печать не попадало — СМИ умалчивали о том, что ждет рядового гражданина в области культурного «обслуживания». На рис. 10 и 11 показано, что произошло с киноискусством и театрами в России.

Рис. 10. Выпуск художественных фильмов, шт.

Рис 11. Посещение театров, млн. чел.

Философские тезисы. Вся идеологическая кампания, направленная на то, чтобы убедить граждан, будто частная собственность и основанный на ней капитализм «создают» права и свободы человека, основана на сокрытии важного вывода социологии и философии (об этом сказано и в гл. 9). Тезис о связи капитализма с демократией отвергнут не только марксизмом, но и либеральными мыслителями.

Вот что пишет М. Вебер в 1906 г. : «Было бы в высшей степени смешным приписывать сегодняшнему высокоразвитому капитализму, как он импортируется теперь в Россию и существует в Америке, — этой неизбежности нашего хозяйственного развития — избирательное сродство с «демократией» или вовсе со «свободой» (в каком бы то ни было смысле слова)».

Вывод Вебера повторяется в самых разных вариантах постоянно. Американский социолог Б. Гинзберг, автор исследования способов мобилизации общественного мнения властями США, пишет совсем недавно: «Западные правительства использовали механизмы рынка, чтобы управлять устремлениями и чувствами народных масс... Хотя граждане западного мира имеют обыкновение связывать рынок со свободой мнений, невидимая рука рынка может быть инструментом контроля почти столь же мощным, как и железный кулак государства».

Говорить о причинно-следственной связи между капитализмом, демократией и правами человека стало просто неприлично после того, как мир пережил опыт фашизма. Ведь фашизм — порождение именно капитализма и присущего ему общества, в ином обществе он и возникнуть не мог. Фашистское государство в Германии возникло, по словам первого вице-канцлера Папена, «пройдя до конца по пути демократизации» Веймарской республики. То есть, в условиях крайнего кризиса, гражданское общество с помощью присущих ему демократических механизмов породило фашистское государство. Философ Хоркхаймер сказал о фашизме: «тоталитарный режим есть не что иное, как его предшественник, буржуазно-демократический порядок, вдруг потерявший свои украшения». А вот что пишет об этом Г. Маркузе: «Превращение либерального государства в авторитарное произошло в лоне одного и того же социального порядка. В отношении этого экономического базиса можно сказать, что именно сам либерализм «вынул» из себя это авторитарное государство как свое собственное воплощение на высшей ступени развития».

Тезис о том, что якобы частная собственность и рынок порождают демократию и только демократию, не имеет ни исторических, ни логических оснований. Поразительно, как он мог быть внедрен в массовое сознание, когда перед глазами был пример Пиночета, который провел в Чили примерно ту же реформу, что и Чубайс.

Умолчание о методологических ошибках. Когда идеологи и политики предлагали крупные, чрезвычайно опасные изменения, они ссылались на объективные законы, на якобы безупречные теории, на чужой опыт. Часто в этих ссылках заключался явный подлог, но очень во многих случаях — умолчание о том, что приводимые доводы методологически несостоятельны (прежде всего, для конкретных условий России). Скандальным случаем можно считать блеф Е. Гайдара, который всех морально подавил некими «кривыми Филлипса». Из них следовало, что в России надо немедленно ввести безработицу, а на самом деле эти «кривые» были обычной подтасовкой. Более тонкое умолчание заключалось в том, что российские экономисты скрыли от общества важнейший методологический принцип, согласно которому теории рыночной экономики действуют только в рыночной экономике. А поскольку в СССР, как известно , экономика была иного типа, планировать реформу исходя из рыночных теорий (как это предусмотрено в программе МВФ), было нельзя.

Лауреат Нобелевской премии по экономике Дж. Бьюкенен писал: «Теория будет полезной, если экономические отношения распространены в достаточной степени, чтобы возможно было прогнозировать и толковать человеческое поведение. Более того, экономическая теория может быть применима к реальному миру только в том случае, если экономическая мотивация преобладает в поведении всех участников рыночной деятельности»[261]. Ничего принципиально нового Бьюкенен не сказал — о том же самом писал уже А. В. Чаянов, так что умолчание наших академиков, докторов и кандидатов экономических наук было сознательным.

Рассмотрим и один совсем уж очевидный случай. Симметрично манипуляции с числом «сгинувших в ГУЛАГе» использовался «демографический прогноз» численности русского народа, какой она была бы, не установись в России советский строй. Согласно этому прогнозу, который был сделан, в частности, Д. И. Менделеевым в конце прошлого века, в России (СССР) в наши дни должно было бы проживать около 500 млн. человек (сам Д. И. Менделеев писал о 400 млн.). В солидном журнале пишут как о научном факте: «Следует помнить, что к началу XXI века население России должно было составлять полмиллиарда». Следует помнить! Грубая методическая ошибка этого прогноза была известна уже во время его публикации, поэтому «просвещенные демократы» особенно на этот прогноз не напирали. Зато его подхватили наши патриоты — когда они посыпали пеплом головы, кляня большевиков. Получалось, что «советский эксперимент» обошелся народу в 220 млн. жизней. Ну, в 200 млн., если списать 20 млн. на Отечественную войну. Эти мифические 500 миллионов стали в одно время чуть ли не обязательным паролем патриотов — их упоминали не только «белые» авторы «Нашего современника», но и «розовые», и даже кое-кто из вождей КПРФ.

Д. И. Менделеев экстраполировал в будущее рождаемость в крестьянской России, предполагая, что прогресс промышленности и улучшение жизни снизит высокую смертность, которая даже в 1913 г. составляла 30,2 человек на 1 тысячу. Он не учел двух тогда уже известных специалистам факторов: урбанизация (переселение сельских жителей в города, неизбежное при развитии промышленности) всегда приводит к резкому сокращению рождаемости; улучшение условий жизни и сокращение смертности также через какое-то время снижают рождаемость.

Наши патриоты, используя прогноз Д. И. Менделеева в идеологических целях искренне, стали манипуляторами невольными (или «вторичными»). Во всяком случае, они «не заметили» комментария к этому прогнозу, который тогда же сделал известный философ Вл. Соловьев. Он писал: «По недавно обнародованным несомненным статистическим данным, та значительная прогрессия, в которой возрастало наше население до восьмидесятых годов, с тех пор стала сильно убывать и в некоторых частях Империи уже сошла на нуль. А именно в губерниях среднечерноземной полосы с 1885 года прибыль населения, как известно, вовсе прекратилась, и тот значительный (хотя и меньший, чем ожидали) прирост в 12 миллионов за 10 лет, который обнаружен переписью 1897 г., падает преимущественно на различные нерусские или полурусские окраины... Есть, значит, помимо механического перемещения людских масс, какая-то органическая причина, остановившая наш рост».

Те, кто использовали прогноз Д. И. Менделеева в антисоветских целях, умолчали не только о критике этого прогноза его современниками. Гораздо более грубым и недобросовестным было умолчание фактических данных, которые можно было бы извлечь из любого статистического ежегодника — о естественном приросте населения в России в самый благоприятный дореволюционный год в сравнении с советским временем. Этот прирост на 1 тыс. человек составил в 1913 г. 16,8 человек. А в 1950 г. 17,0 и в 1960 г. 17,8! Значит, в советское время прирост был больше, нежели в лучший дореволюционный год! Советский образ жизни сразу сказался на главном демографическом показателе — продолжительности жизни. В среднем по России она была в 1896-1897 гг. 32 года! А уже в 1926-1927 гг. стала 44 года, а к началу 70-х годов выросла до 69 лет.

Не будем уж говорить, что после ликвидации советского строя Россия вот уже 10 лет имеет высокую естественную убыль населения — такую же, как «неестественная» убыль в годы войны.

Миф о том, что советский строй был оплачен ценой огромного сокращения потенциального населения России («250 миллионов жертв») — продукт грубейшей манипуляции сознанием. Он не мог бы иметь никакого хождения, если бы его пропагандисты честно привели хотя бы самые элементарные фактические сведения[262].

Умолчание о контексте. Главным тезисом нынешней идеологии является утверждение о необходимости перестроить нашу культуру, наши привычки, законы, хозяйство так, чтобы стать «нормальной демократической страной». Главный смысл этого потока попреков и обвинений был в разрушении национального самосознания и уважения и снятии таким образом психологической защиты против манипуляции вообще. Ложь всей этой пропаганды в том, что практически всегда замалчивается реальность тех «нормальных» стран, которые мы должны взять за образец.

Вот, видный юрист-социолог Я. И. Гилинский выступает против смертной казни: «Мы полагаем, что государство не может считаться правовым и цивилизованным, пока в нем сохраняется узаконенное убийство... В настоящее время в большинстве цивилизованных стран смертная казнь отменена de jure или не применяется de facto». Поминается, конечно, что в Латинской Америке смертная казнь применяется фактически только на Кубе (отстрел детей-беспризорников в Бразилии или крестьян в Гватемале — не в счет, ибо без суда). Но как будто забыл юрист о главной «цивилизованной» стране — США. Или он не считает США «правовым и цивилизованным государством»?

В США активная дискуссия о смертной казни ведется с 1972 г. Какова же тенденция? в 1976 г. Верховный суд США постановил, что смертная казнь не является неконституционным видом наказания. В 1987 г. Верховный суд снова рассмотрел эту проблему и подтвердил применимость смертной казни. И, наконец, 11 июля 1990 г. сенат США 94 голосами против 6 одобрил, как сказано, «самый жесткий и самый всеобъемлющий в истории США» закон о борьбе с преступностью, расширяющий применимость смертной казни за 33 вида преступлений. Активно поддерживал этот закон Дж. Буш в его избирательной кампании на пост президента США («американский народ больше не будет терпеть преступников»).

В годы перестройки много говорилось о подслушивании телефонных разговоров дисидентов службами КГБ. Какой ужас! Какое невиданное нигде в мире нарушение прав человека! При этом все наши честные журналисты и демократические политики умолчали, что в это же время в Париже был начат судебный процесс против К. Пруто, начальника Антитеррористической группы при президенте Франции Миттеране. По указанию Миттерана Пруто вел с 1982 по 1986 г. незаконное прослушивание телефонных разговоров сотен журналистов, политиков, адвокатов и даже актеров. На полях распечатки — пометки самого Миттерана. Бедный Пруто попал под суд не потому, что нарушал закон, а потому, что после смерти Миттерана унес домой эти секретные материалы.

Это — мягкий Миттеран, наставник демократии. А о том, под каким колпа­ком находятся все подозрительные в компьютеризированной Амери­ке, и говорить не приходится. И никакого якобы нейтрализующего государственную машину влияния рынка не заметно. Эрик Лаурент, который исследовал деятельность Национального агентства безопасности США, пишет, что в начале 80-х годов в этой организации с бюджетом 8 млрд. долл. 100 тыс. сотрудников занимались перехватом и расшифровкой передаваемых по телефону или через спутники сообщений, в том числе коммерческих и личных. Уже в те годы ежедневно записывалось 400 тыс. разговоров в США и в других странах.

Замалчивание установок Запада. Во время перестройки демократическая пресса убеждала русских, что они должны изжить «синдром осажденной крепости» и что Запад их любит. «Независимая газета» даже публиковала плакаты времен Отечественной войны, чтобы показать, как проклятый сталинизм разжигал ненависть к нашим друзьям-немцам (сейчас, правда, эта газета запела по-другому, но полезно было бы редактору просмотреть старые номера и как-то объясниться).

Одним из забойных лозунгов перестройки было «возвращение в наш общий европейский дом». При этом идеологи умалчивали об одном важном обстоятельстве: никто на Западе не считает, что Россия в этот «общий дом» когда-нибудь входила, и никто не приглашает ее туда сегодня. Перестройка, действительно, была принята на Западе с восторгом, но длился он недолго. Запад быстро понял, что его цель достигнута, и в январе 1990 года как по команде (а скорее всего, по команде) пресса и телевидение сменили пластинку. Сам этот маневр наводил ужас: как можно изменить направление такой махины, как средства информации целой цивилизации, буквально за неделю! Русская тема была «снята с экрана». СССР просто перестал существовать. Информация пошла исключительно негативная, как будто куда-то исчезли обычные положительные сюжеты — балет, наука, демократия и даже русские пейзажи. Остались исключительно пустые прилавки, преступность, проституция и консерваторы. Потом пошла волна антисоветских (на деле антирусских) фильмов. И опять поражает динамизм — волна фильмов уже 1990 го­да.

Что Россия не имеет никаких оснований ожидать приглашения в «общий дом», говорилось совершенно открыто, и это не могло ускользнуть от горбачевских и ельцинских идеологов. Кумир нашей демократической интеллигенции Милан Кундера прямо писал: «Воистину, ничто не может быть более чуждым Центральной Европе с ее одержимостью многообразием, чем Россия, одержимая идеей единообразия, стандартизации и централизации... Я просто хочу лишний раз напомнить, что на восточной границе Запада больше, чем где бы то ни было на Земле, Россия воспринимается не как европейская держава, а как обособленная, иная цивилизация». Таким образом, все разговоры об «общем доме» были циничной и целенаправленной манипуляцией.