Отпрыск России на мать не похожий

Бледный, худой, евроглазый прохожий.

Герр Ленинград, до пупа затоваренный,

Жаренный, пареный, дареный, краденый.

Мсье Ленинград, революцией меченный,

Мебель паливший, дом перекалеченный.

С окнами, бабками, львами, титанами,

Липами, сфинксами, медью, Аврорами.

Сэр Ленинград, Вы теплом избалованы,

Вы в январе уже перецелованы.

Жадной весной Ваши с ней откровения

Вскрыли мне вены тоски и сомнения.

Пан Ленинград, я влюбился без памяти в Ваши стальные глаза.

“Ленинград”.

Переживший немецкое влияние в XVIII веке и “до пупа затоваренный” в ХХ веке буржуазный “герр Ленинград”, принявший одинаково и идеи французской революции и увлечение французской модой в XIX веке “мсье Ленинград”, американизированный в ХХ веке “сэр Ленинград” все равно остается для него просто Ленинградом. Не случайно обращения к городу расположены именно в таком порядке: Ленинград, Петербург, Петроградище. “Ленинград” для поэта постсоветской эпохи - изначален. И, подобно тому, как в новоявленном «Ленинграде» поэт 30-х годов воскрешал и расчищал дорогие ему черты классического “Петрополя”, Ю.Шевчук сквозь культурные наслоения последних десятилетий продирается от Ленинграда утраченного к Ленинграду вечному (будущему?), в котором гармонически будут сняты его родовые антагонизмы (может быть, не случайно последним его титулом служит “пан”, - ведь польская культура - посредник между славянством и Западом с древнейших времён). И, в продолжение мандельштамовской традиции, Шевчук прибегает к стилистике «каталога»-перечня, в котором соседствуют несоединимые в действительности «бабки» и «львы», «сфинксы» и «Авроры» (кстати, в таком соседстве, по законам синкретичного рок-текста, «Аврора» обретает амбивалентное значение - это и революционный крейсер, и античная розовоперстая богиня). “Я влюбился без памяти в Ваши стальные глаза...” - признается поэт. Обращение на «Вы» говорит о безграничном уважении к городу. “Стальные глаза” - тоже не случайно. Эпитет этот многогранен: здесь и непреклонность, и благородство, и блеск, и отвага. Глаза Ленинграда смотрят вперед уверенно и спокойно. Значит есть еще надежда на жизнь...

Город распахивает свою душу Ю.Шевчуку именно ночью. Но до конца понять город поэту так и не удалось.

Таким образом, мы обнаружили, что Петербург Ю.Шевчука пронизан множеством литературных ассоциаций и скрытых цитат. По своей стилистике, по семантической окраске образов-символов эти ассоциации свидетельствуют, что петербургский пейзаж у современного рок-поэта более близок урбанистике модернистов, а точнее - авангардистов.

Авангард начинался с решительного пересмотра традиций русской словесности 19 века. Самый радикальный вариант этой ревизии - “Бросим Пушкина с парохода современности” в манифесте футуристов. Тем интересней, что наследник русского авангарда в своих “петербургских” текстах использует пушкинские образы и мотивы в их начальном (оригинальном - пушкинском) значении.

В одном из программных произведений последних лет - “Последняя осень” - Ю.Шевчук делает Александра Сергеевича героем-собеседником, советчиком, учителем. “Прощальным костром догорает эпоха, И мы наблюдаем за тенью и светом”, - поёт Ю.Шевчук, и из-под пепла сожжённых святынь проступает то, что невозможно уничтожить: “Уходят в последнюю осень поэты, И их не вернуть - заколочены ставни. Остались дожди и сгоревшее лето, Осталась любовь и ожившие камни. В последнюю осень...” Текст знаменательно открыт, незавершён. Может быть, в этом - обещание возвращения русской поэзии XX века в лоно пушкинской традиции. Однако, тема «Шевчук - Пушкин» требует самостоятельного исследования.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Статья по решению редакционной коллегии публикуется в сокращении.

2 Смирнов И. Время колокольчиков, или Жизнь и смерть русского рока. М., 1994. С.31-34.

3 Там же. С.257.

4 Анциферова Н.П. Непостижимый город. М., 1991.

5 Харитонов Н. Империя ДДТ. М., 1998.

К.Ю.БАЙКОВСКИЙ

Г.Сергиев Посад

ТРАДИЦИОННОСТЬ СИМВОЛИКИ

В ПЕСНЕ ГРУППЫ ДДТ «НА НЕБЕ ВОРОНЫ»

Б.Гребенщиков в беседе с академиком А.М.Панченко так определил состояние современного историософского сознания: потерянная в 1917 г. Россия – это твердый берег, с вековыми традициями и культурой. Мы же стоим на другом берегу, а посередине болото, устланное костями. Мысль эта символична, а символ, по словам А.Ф.Лосева, есть «вместилище смысла». Мы вольны домысливать его, словно разворачивая свиток. В таком случае мысль Б.Г. можно «развернуть» так: потерянная Россия – это и утраченный Эдем, и ушедший Золотой век, приукрашенный от безысходности сегодняшнего бытия, и сокрытый водами Светлояра Китеж. И можно ли навести туда мост?

Так попробуем «развернуть» в контексте сказанного песню ДДТ «На небе вороны» (альбом «Рожденный в СССР», в альбоме «Любовь» просто «Вороны»; автор текста Ю.Шевчук).

Русское стихотворение – это не только намеренное подражание древнему или простонародному языку, не только переложение старых шедевров (вроде многочисленных переложений «Плача Ярославны» или замечательных опытов М.Волошина: «Сказание об иноке Епифании» или «Протопоп Аввакум»). Это часто размышления над старыми темами и символами с позиции сегодняшнего дня. «Не жанр произведения определяет собой выбор выражений, выбор формул, а предмет, о котором идет речь»,- писал Д.С.Лихачев, говоря об устойчивых символах древнерусской литературы¹. А один из таких предметов – это родина, о которой писали с момента появления письменности…

На небе вороны, под небом монахи,

А я между ними, в расшитой рубахе,

Лежу на просторе, легка и пригожа;

И солнце взрослее, и ветер моложе…

Уже в первых строках чувствуется что-то родное. И дело не в расшитой «a la russe» рубахе. Рамки неба и земли – не сугубо ли это русское выражение бескрайней широты («между небом и землей»). Птицы в небе, т.е. неспокойные, всполошенные, непременные вестницы беды. В одном только «Слове о полку Игореве» слышатся граянье воронов, говор галок, стрекот сорок. Если же мы попробуем разглядеть рубаху героини, то надо заметить, что цвет обычной народной рубахи, как мужской, так и женской, носившейся с поневой или под сарафаном, белый. А расшитая – значит праздничная. Монахи в этом случае служат еще и цветовым оттенком…

Меня отпевали в громадине храма,

Была я невеста, прекрасная дама.

Душа моя рядом стояла и пела,

Но люди не верили, смотрели на тело.

Образ невесты в литературе не нов. Еще Епифаний Премудрый писал, что Стефан Пермский построил зырянам церковь и украсил ее, как невесту. А Максим Грек, выводя государство в образе женщины Василии, называл государя ее «обручником». Но, главное, после этих слов яснее становится, о ком идет речь. Невеста, Прекрасная дама, кто это, как не Россия? М.Волошин называл ее невестой («Святая Русь»):

Суздаль и Москва не для тебя ли

По уделам землю собирали,

Да тугую золотом суму?

В сундуках приданое копили,

И тебя невестою растили

В расписном и тесном терему?²

А.Блок, как известно, называл Русь женой. Г.П.Федотов даже замечал, что Россия у Блока – один из ликов его Прекрасной дамы. Прекрасная дама приводит на ум строки М.Цветаевой о свободе:

Свобода! – Прекрасная дама

Маркизов и русских князей³.

Этой Даме – Свободе – служили на рубеже XVIII-XIX вв. Лафайет и Мирабо, Байрон и Пушкин. На рубеже XIX-XX вв. такой Дамой для русских мыслителей стала Россия. Достаточно вспомнить их имена и названия работ: Вяч. Иванов «О русской идее», Н.Бердяев «Русская идея», «Душа России», Л.Карсавин «Восток, Запад и русская идея», Г.Федотов «Лицо России», И.Ильин «О русской идее»; вспомнить стихи А.Блока, и М.Волошина, картины М.Нестерова, П.Корина…Но почему Россию отпевают? Дело в том, что катастрофа 1917г. часто рассматривалась, как гибель родины. «С Россией кончено»,- сказал Волошин в стихотворении «Мир», а в «Заклятии о Русской земле» он писал:

Лежит Русь –

Разоренная,

Кровавленная, опаленная.

По всему полю –

Дикому великому –

Кости сухие, пустые,

Мертвые, желтые⁴.

Заметим, что рисуемая Волошиным «картина» сходна с «картиной» Шевчука: поле, простор место действия… А Г.Федотов спрашивал над «телом» России: «Теперь мы стоим над ней, полные мучительной боли. Умерла ли она? Все ли жива еще? Или может воскреснуть?»⁵. В дополнение к сказанному заметим, что часто в народе венчальную рубаху после свадьбы откладывали на похороны. Белый цвет был символом не только света и чистоты, но и смерти⁶. Так что наряд невесты и покойницы мог совпадать…

Кроме восприятия событий 1917 г. как гибели России, в русском мировоззрении было еще одно – измена! Та Дама, та Невеста, которой служили, по словам Волошина «отдалась разбойнику и вору» («Святая Русь»). Исчезло на время даже слово Россия. А не была ли сама Дама оборотнем? Не привораживал ли рыцарей суккуб? Тот же Волошин писал о «Руси–грешной», говоря о родине такие слова, что современным читателям впору вспомнить «родину-уродину» из песни ДДТ «Родина» или «цепкие лапы родины» из песни «Машины времени» «Спускаясь к великой реке». Волошин даже сомневался в существовании России (в «Неопалимой Купине»):

Кто ты Россия? Мираж? Наважденье?

Была ли ты? Есть? Или нет?⁷

Свобода у Цветаевой оказалась «гулящей девкой», а у Блока жена оказалась не то угро-финкой, не то татаркой…

Судьба и молитва менялись местами,

Молчал мой любимый и крестное знамя.

Лицо его светом едва освещало.

Простим ему, я ему все прощала…

Кто же этот любимый? Не сам ли народ, который, как известно, «безмолствует»? Если и была измена, то не измена Ее, а измена Ей. Волошин в «Родине» говорил:

И каждый прочь побрел, вздыхая,

К твоим призывам глух и нем.

И ты лежишь в крови, нагая,

Изранена, изнемогая,

И не защищена никем⁸.

А в стихотворении «Владимирская Богоматерь» иначе:

Но слепой народ в годину гнева

Отдал сам ключи своих твердынь…⁹

Далее в песне ДДТ говорится:

Весна, задрожав от печального звона,

Смахнула три капли на лики иконы…

Капли на ликах напоминают многочисленные легенды о плачущих иконах. Любопытно подумать, какая именно икона имеется в виду. Итак, икона одна, а ликов несколько. Это, конечно, не «Троица» и не многофигурная композиция Праздничного чина иконостаса. Это скорее образ Богородицы с младенцем Христом. К примеру, «Владимирская», которую Волошин называл «ликом самой России»…

Свеча догорела, упало кадило,

Земля, застонав, превращалась в могилу…

Это событие, прерывающее размышления героини о любимом, уводит нас совсем в другую область: область народных представлений о земле. Стон земли от тяжести – распространенное явление в былинах и песнях. Г.Федотов в своей известной работе о духовных стихах приводит такие примеры: грехи людей оскорбляют землю, ложатся на нее тяжким бременем. И она плачет-стонет перед Богом:

Тяжело-то мне, Господи, под людьми стоять,

Тяжелей того – людей держать,

Людей грешных, беззаконных.

И просит Бога:

Повели мне, Господи, расступитися

И пожрати люди – грешницы, беззаконницы¹⁰.

Но в нашей песне героиня избегает могилы:

Я бросилась в небо за легкой синицей,

Теперь я на воле, я белая птица.

Конечно, белая, ведь мы уже видели на ней и белую рубаху, и фату невесты, и саван покойницы. Князь Игорь тоже бежал из плена соколом и белым гоголем…

Взлетев на прощанье, кружась над родными,

Смеялась я, горе их не понимая.

Мы встретимся вскоре, но будем иными.

Есть вечная воля; зовет меня стая…

Интересно, что, по словам Г.Федотова, образ Христа в духовной поэзии как бы раздвоен: один Христос похоронен в могиле, другой вознесся на небо и вернется судить. Но героиня песни спасается и обещает встречу. Когда же эта встреча произойдет, мы – богатые «ошибками отцов и поздним их умом»- скажем, верно, словами того же Шевчука: «Здравствуй, Древняя Русь, я твой нервный брат!» («Рожденный в СССР»)

Однако, это далеко не все, что можно заметить в рассматриваемой песне, характерного для поэзии и мысли прошлого. Бросается в глаза противопоставление света и тьмы, аналогичное, например, Блоку¹¹. Светлые символы здесь – белая рубаха, невеста, белая птица, а темные – монахи в черном, темнота храма, едва освещенное лицо любимого, погасшая свеча, могила, ведь говорят: «Темно, как в могиле».

И еще я бы сравнил эту песню с иконой. В житийной иконе в клеймах даны эпизоды земной жизни святого, а в среднике дан образ того же святого вне времени, в вечности. Отрывки песни описательны, картинны, их как бы можно разрезать и разместить на доске в виде клейм. Насыщенна, на мой взгляд, и цветовая гамма. А сравним названия иконописных сюжетов, связанных с жизнью Христа: «Положение во гроб», «Оплакивание», «Вознесение». Есть сходство? Только в песне дана одна форма, а содержание, смысл, т.е. со-мысль, мы додумываем сами, не обязательно одинаково с автором.

Рассмотрев песню Шевчука в контексте поэтических символов России, мы увидели, что это старые символы, которые автор перебирает, подобно драгоценным камням, оправляя в оправы современной поэзии. В этом смысле он продолжает линию русской историософии, начатую Нестором, автором «Слова о полку Игореве», автором «Слова о погибели Русской земли», Софонием-рязанцем, и продолженную мыслителями XX века. «Лицо России не может открыться в одном поколении, современном нам. Оно в живой связи всех отживших родов, как музыкальная мелодия в чередовании умирающих звуков»,- писал Г.Федотов¹². Поэтому многие стихи современных «роковых» поэтов – закономерный этап развития русской поэзии. А связь с традицией – это и есть тот мост, который помогает расслышать и понять предшествующую мелодию, который связывает нас с прошлым и делает культуру живой, а культура – это и есть душа России.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М.,1979. с.81.

2 Волошин М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. М., 1991. С.116.

3 Цветаева М.И. Стихотворения; Поэмы; Драматические произведения. М., 1990. С.50.

4 Волошин М.А. Указ. соч. С.188.

5 Федотов Г.П. Лицо России // Судьба и грехи России (избранные статьи по философии русской истории и культуры). В 2-х т. СПб., 1991. Т.2. С.42.

6 См.: Мерцалова М.Н. Поэзия народного костюма. М., 1975. С.40.

7 Волошин М.А. Указ. соч. С.139.

8 Там же. С.119.

9 Там же. С.255.

10 Федотов Г.П. Стихи духовные (русская народная вера по духовным стихам). М., 1991 С.75.

11 См.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. «На поле Куликовом» Блока и памятники Куликовского цикла. // ТОДРЛ. Л., 1979, Т.34. С.72-96.

12 Федотов Г.П. Лицо России. С.44.

Д.С.ПРОКОФЬЕВ

Г.Псков