Карл Шапиро, американский поэт

Американцы открыто заявляют, что Голливуд создали русские… евреи.

В этом есть и своя доля правды и своя доля обобщения, поскольку в создании Голливуда принимали активнейшее участие и русские, и русские евреи, и белорусские евреи, и русские поляки, и польские евреи и итальянцы и еще многие и многие представители разных национальностей.

Тем не менее, Голливуд всегда воспринимался как чисто американское явление, ибо к моменту возникновения этой киноимперии все нации и народности, проживавшие на территории США, переплавились в одну нацию – северо-американскую. И если для любой другой страны мира всякий факт установления неких исторических и родственных связей с выдающимися деятелями культуры, экономики является горячей новостью, сенсацией, то для Америки – это не более чем звук. Америка вся, за исключением, аборигенов – индейцев и некоторых малых племен – откуда-нибудь приехала.

В июле 1997 года мне (В.Р.) посчастливилось участвовать в XX Московском международном кинофестивале. Одну из пресс-конференций проводил Президент американских кинопрокатчиков Джек Валенти. Невысокий с подкопченным «кожаным» волевым лицом, немногословный, он чем-то напоминает героев гангстерских фильмов.

Этот визит состоялся в самом начале декларированной борьбы с видеопиратством, которая, как оказалось, ничем хорошим для Америки не закончилась.

Желающих задать вопрос Валенти набралось много. Обычный провинциальный журналист, каковых тогда еще свободно аккредитовали на фестиваль, по идее должен был затеряться в толпе собратьев по цеху. Но я (В.Р.) все-таки смог, растолкав локтями столичных собратьев, пробиться к микрофону и спросить Валенти о Шенках.

Он ответил так: «Это те люди, которые строили Голливуд с 1-го его гвоздя».

Шенки действительно сыграли главенствующую роль в создании американского кинематографа. Хотя не только их следует занести в пантеон голливудских кинобогов. Кто же строил Голливуд помимо братьев Шенк? К примеру, Джек Л. Уорнер, один из хозяев кинокомпании «Уорнер Бразерс» сын польского сапожника, эмигрировавшего в Америку в начале 80-х годов позапрошлого столетия, когда Польша еще находилась в составе России; Луис Б. Майер – один из основателей кинокомпании «Метро-Голдвин-Майер», родившийся в Минске, где его помнят как Лазаря (Элеазар) Меира.

Другой основатель той же кинокомпании – уроженец Варшавы – сын сапожника Сэмуил Голдвин (урожденный Шмуэль (Самуил) Голдфиш), эмигрировал в начале 90-х годов XIX в, когда ему было 11 лет. В первые годы своего пребывания в Америке Голдвин торговал перчатками и русскими варежками.

Эта славная троица собственно и открыла, в 1907 году в Нью-Йорке первый дешевый кинотеатр, вошедший в историю кино под названием «Никельодеон». Билет в него стоил ровно один американский гривенник, что сделало «Никельодеоны» самым популярным развлечением среди жителей Ист-Энда и прочих национальных анклавов Нью-Йорка. А для некоторых из них оно вообще оказалось единственным. ««Никельодеоны», или «пенни-аркады» представляли собой своеобразные автоматы. Зритель бросал монетку в приемник и, приникнув к окуляру, мог посмотреть фильм или кинопрограмму.

Название «Никельодеон» станет позже нарицательным. Так будут называть всякие кинотеатры, перестроенные из помещений магазинов и мастерских и приспособленные для показа малометражных фильмов для небольшой аудитории.

Уорнеры причастны к открытию первого, настоящего кинотеатра в Соединенных Штатах., настоящего кинотеатра в Соединенных Штатах. Случилось это в Ньюкасле, в Пенсильвании. Как пишет белорусский искусствовед Мирон Черненко, «в Европе кино еще существует исключительно как ярмарочный аттракцион, как забава, сопутствующая эстрадным представлениям, а здесь, в американской глубинке, двадцатидвухлетний иммигрант, не думая ни о чем, кроме хлеба насущного, изобретает ту единственную адекватную новому зрелищу форму, которая сохранится до наших дней практически в неизменном виде, несмотря на все новации и модификации кинотеатрального дела».

Первые кинотеатры работали с восьми часов утра и до двенадцати часов ночи. Подобными кинотеатрами владели и Уильям Фокс, и Адольф Цукор и Маркус Лоу и Карл Леммле.

(Кстати, неофициальной датой рождения американской киноиндустрии считается 23 апреля 1896 года, когда в Америке состоялся первый киносеанс - через четыре месяца после того, как братья Люмьер показали на бульваре Капуцинов в Париже свою первую программу фильмов)

Зять основателя «Метро-Голдвин-Майер» Л. Майера Дэвид Селзник, известный продюсер, также своими корнями связан с Россией. Его отец один из первых голливудских продюсеров Льюис Селзник, уроженец Киева. Его настоящее имя Левис Зелезник. Брат Левиса Мирон (Майрон) в каком-то смысле является первопроходцем в распространении в Голливуде нового вида услуг – службы актерских агентств. Значимость этой профессии хорошо понятна, если вспомнить героя фильма «В джазе только девушки» по фамилии Поляков, который подыскивает музыкантов для гастролирующих по югу Америки творческих коллективов. Помните его знаменитую фразу: «Я же Поляков - вы только позвоните – дзынь-дзынь!».

Можно навскидку назвать еще многих американских актеров, режиссеров, связанных исторически с Россией:

легенда американского кино 50-х годов Юл Бриннер (Юлий Бриннер). Он – мой (В.Р.) земляк: родился на Сахалине 12 июля 1915 года; затем с семьей жил во Франции, выступал в цирке, был рабочим сцены и стажером в труппе С. Питоева. Здесь познакомился с М. Чеховым, вслед за котороым Бриннер отправился в США. Работал радиокомментатором в годы войны. В 1946 дебютировал на Бродвее, а уже в 1949 снялся в триллере «Порт Нью-Йорка» (Port Of New York). В конце 40-х годов работал актером и режиссером на ТВ. Снялся в 43 фильмах. Среди них: «Король и я» (премия «Оскар»), культовая «Великолепная семерка»; «Тарас Бульба», «Братья Карамазовы», «Анастасия». Умер 10 октября 1985 г.

Чарльз Бронсон (Бучинский), родился 3 ноября 1921 года в шахтерской семье в Литве. Герой остросюжетных фильмов «Однажды на Западе», «Великолепная семерка», «Красное солнце» (вместе с Аленом Делоном). О нем есть острые и живые воспоминания у В. Высоцкого. Умер Бронсон 31 августа 2003 г.

Натали Вуд (Наталья Гурдина). Родилась 20 июля 1938 года в семье театрального художника и балерины. Стала звездой уже в детские годы. Прославилась благодаря фильму «Вестсайдская история». Сыграла русскую героиню в фильме «Метеор», 1979 г.

Знаменитый Питер Устинов, актер, режиссер и сценарист, писатель – уроженец (1921г.) русско-французской семьи. Его двоюродный дед – Александр Бенуа, прадед – архитектор Большого и Мариинского театров. Получил премию «Оскар» за роль второго плана в фильме «Спартак». Неоднократно бывал в Советском Союзе.

Керк Дуглас (Иссур Данилович Демски) – «Спартак на все времена», родился в семье эмигрантов из России.

Харрисон Форд. Его отец ирландец, а мать – русская еврейка.

Григории Пек, Сильвестер Сталлоне, Леонардо ди Каприо, не говоря уже о Милле Йовович также связаны своими корнями с нашей страной – царской Россией, когда она объединяла в своем составе и Польшу и Финляндию и т.н. «советские» прибалтийские республики.

Русский след замечен и в связях Мэрилин Монро. Достаточно вспомнить владельца ресторана Майка Романова, «князя» и его жену Глорию. Они дружили с конца сороковых годов до самой смерти актрисы. Заведение Романовых Мэрилин предпочитала всем другим.

Еще одна знакомая Монро, журналистка и представительница «Пари-Матч» в Нью-Йорке Мара Щербатова, аристократка, вышедшая из кругов русских белоэмигрантов, что называется, погибла на боевом посту, когда 29 июня 1956 года, машина, в которой она была пассажиром, преследуя на бешеной скорости в незнакомой сельской местности другую машину, в которой сидели писатель Артур Миллер и сама Мэрилин, объявившие о своей помолвке, врезалась в дерево. Щербатова вылетела в лобовое окно. Из ее разорванной артерии фонтаном хлестала кровь.

Монро считала Мару жертвой своего брака с Миллером, как впрочем, и Кларка Гейбла, который надорвался на съемках «Неприкаянных» по сценарию Миллера.

Существует версия что, что именно смерть Мары стала причиной резкого ухудшения самочувствия Мэрилин, выразившегося в частых приступах агрессии и недовольства. Так на дне своего рождения, который совпал с окончанием съемок фильма, в присутствии Миллера, Кларка Гейбла и актера Элли Уоллаха, боготворившего Артура Миллера, Мэрилин, взвинченная, на грани нервного срыва, предложила выпить за здоровье Артура Миллера – «импотента в литературе»… и, дождавшись, когда словесная буря стихла, уехала со съемок.

И наконец, непосредственные и самые главные герои нашей книги: актер и режиссер, основоположник оригинальной актерской школы Михаил Чехов, театральный актер и режиссер, автор оригинального метода подготовки актеров кино Ли Страсберг, преподаватель актерских курсов Наташа Лайтес, антрепренер Джонни Хайд; продюсер и киномагнат Джозеф Шенк.

О них мы расскажем подробнее – все, что знаем на данный момент…

В заключение этой главы несколько строк о биографических данных Мэрилин Монро. Она родилась 1 июня 1926 года в 9 часов 30 минут утра в больнице Лос-Анджелеса. Ее мать Глэдис Бейкер дала девочке двойное имя – Норма Джин. Первая часть имени - Норма - в честь кинозвезды Нормы Талмедж. Это не было случайностью. Дело в том, что ее мать в начале двадцатых годов прошлого столетия работала в голливудской компании «Консолидэйтед филм индастриз» - резала и склеивала негативы для кинофильмов, в том числе с участием обожаемой ею красавицы Нормы Талмэдж.

В юности ее звали Норма Джин Бейкер. В 20 лет она стала называть себя Мэрилин Монро, причем, псевдоним Монро – отсылает нас к фамилии ее деда – Мэриона Монро. И только в 1955 году – она согласилась юридически оформить свое кинематографическое имя.

ВУЛКАН В ЮБКЕ

В феврале 1948 года Мэрилин Монро пришла на квартиру преподавателя драматического искусства студии «Коламбия» Наташи Лайтес. Хотя Наташа родилась в Германии (сама-то она называла своей родиной Россию), тем не менее, русская кровь и русская душа во многом определяли ее поведение и образ жизни.

«Она была словно вулкан, который непрестанно извергается или у которого вот-вот должно начаться извержение, — самая переменчивая и взрывоопасная женщина, какую мне довелось знать», — так характеризовала Наташу одна из журналисток того времени.

В 1948 году Наташе исполнилось тридцать пять лет, она носила коротко остриженные каштановые волосы с седыми прядками. Как писали о Лайтес журналисты: «Эта высокая, худая, угловатая и необычайно подвиж­ная особа временами напоминала слегка пристукнутую цаплю, попавшую в хлопотную и затруднительную ситуацию».

В Германии училась у театрального режиссера Макса Рейнхардта. Играла в небольшом театре. Там же в Германии вышла замуж за писателя Бруно Франка.

После прихода нацистов к власти супруги выехали в Париж, а оттуда — в Америку, где при­соединились к большой группе покинувших страну деятелей культуры и искусства. Во время второй мировой войны Наташа сыграла не­большие роли в двух голливудских кинофильмах, учила сцениче­скому мастерству контрактных актрис киностудии «Коламбия». Многие коллеги Лайтес после окончания войны вернулись в Германию. Наташа с совсем еще маленькой дочерью, решила остаться в Америке.

В отношениях с голливудскими молодыми актерами и актрисами она была сурова и деспотична. А иногда – просто жестока. Своих подопечных считала много хуже тех актеров, с кем ей довелось иметь дело за границей, в Европе и про­изводила большое впечатление на начальников, актеров, часто обезоруживая их знанием различных жанров искусства и литературы, небрежной легкостью речи, а также строгим отно­шением к своим молодым ученикам. При встречах же с продюсерами и режиссера­ми Лайтес не выносила ни дискуссий, ни возражений

Хотя в том снисходительном тоне, в той манере разговари­вать свысока, которую она усвоила в общении с коллегами, было мало логики и смысла.

Вела Наташа себя, как театральная метресса и выдающаяся режиссерша кино, вынужденная в силу обстоятельств переселиться в эту «кинематографическую провинцию» - Голливуд.

На киностудии «Коламбия» фамилия Лайтес вызывала уважение, но без особых симпатий. Ее суровая манера поведения, типичная для старых дев, раздражала как женщин, так и мужчин.

Американский исследователь творчества Монро Дональд Спото дал точную оценку положению Лайтес в кинообществе: «Только восхищение Гарри Кона, порожденное завистью, и упрямство нескольких ме­неджеров-иммигрантов являлись причиной того, что ее до сих пор не вычеркнули из ведомости на зарплату. Если бы решение в этом вопросе зависело от актеров, находящихся в студии «Ко­ламбия» на контракте, Наташа давным-давно очутилась бы снова в студии «Метро-Голдвин-Майер» на положении иностранки с неопределенным про­шлым и умоляла дать ей хоть самую жалкую работенку».

Худая и некрасивая, Наташа не смогла, на что очень рассчитывала, сделать театральную карьеру. Тем удивительнее выглядело ее решение податься в кино.. Разочарование и здесь не заставило себя долго ждать. Серьезной проблемой для ее кинокарьеры были немецкий акцент и несколько отталкивающие черты лица.

В итоге Лайтес до конца своих дней пришлось довольствоваться ролью преподавателя сценического искус­ства. Окончательно отказавшись от своих честолюбивых планов, Наташа трудилась теперь ради успеха более молодых, более привлекательных и, как она полагала, менее талантливых актеров.

«В ее отношениях с Мэрилин с самого первого дня появи­лись тревожные сигналы – пишет Спото. – В своих неопубликованных интервью и мемуарах, повествую­щих о тех годах, когда она была учительницей Мэрилин, а эпизо­дически даже жила с ней в одной квартире, Наташа говорит о многом с едва скрываемой горечью — причем не только по при­чине запутанного и неудачного, прямо-таки злосчастного финала их знакомства. С момента самой первой встречи с Мэрилин Ната­ша была к ней в претензии за ее красоту и очарование, и так про­должалось всегда, в том числе и тогда, когда она восхищалась Мэ­рилин или пробовала ее совершенствовать. Конфликт сопровож­дался весьма трогательным и небанальным развитием ситуации, поскольку преподавательница чрезвычайно быстро ощутила себя безгранично влюбленной в свою ученицу — и эта страсть оказа­лась едва ли не губительной для самой Наташи, но приносила вы­годы Мэрилин, которая инстинктивно знала, как использовать чью-то преданность, уходя при этом от каких бы то ни было сек­суальных контактов, если она была настроена против таковых».

Во время их первой встречи (10 марта 1948 года) Лайтес очаровала начинающую актрису своей эрудицией и интеллектом. Монро надеялась много­му у нее научиться.

Наташа проживала на территории «Коламбии». В ее комнате на стене висела большая фотография режиссера Макса Рейнхардта, у которого она мечтала сниматься. Вокруг царил разгардаш. Сильвен Рэнер: «Мэрилин явилась на первый урок Наташи Лайтес, опоздав на полчаса. Она надела белые брюки и белую кофточку. Наташе она показалась весьма вульгарной особой. Наташа повернулась к ней спиной, делая вид, что углубилась в толстенный словарь. Они притворилась, что листает книгу, отпивая чай из стоявшей под рукой чашки, а сама украдкой с подчеркнутым безразличием наблюдала за ерзавшей на стуле молодой женщиной.

– Меня просили сделать из вас за три недели актрису. Неужели, по-вашему, это возможно? – рявкнула она захлопнув словарь, будто выстрелила из пистолета.

От волнения у Мэрилин сжало горло, и она только качнула головой.

Швырнув ей книгу, Наташа попросила прочесть несколько строк. Она процедила сквозь зубы, но достаточно внятно: «За три недели сделать большую актрису из недотепы! Вы понимаете, что от меня требуют чуда?». Пока Мэрилин пыталась читать текст, Наташа небрежно подпиливала ногти.

Потом взвизгнула своим тонким голоском:

- Да я вас не слышу, детка! Я не разбираю ни единого слова!

Мэрилин, опешив, умолкла.

- Как вы говорите? Я хочу сказать, вы открываете рот, когда говорите? что-то не заметно, скорее похоже, что вы его закрываете. Но странное дело, когда вы молчите, ваш рот все время приоткрыт, как будто вы что-то говорите. Надо признаться, что это довольно-таки странно… Тем более, что все ваше тело не перестает ходить ходуном. Ведь вы хотите стать актрисой, а не уличной девкой! Тогда открывайте рот, когда требуется, и перестаньте дергаться!

Наташа с облегчением улыбнулась, потому что Мэрилин начала плакать. Она заявила с легкой издевкой:

- Меня поразили ваши фотографии: везде у вас приоткрытый рот. Запомните, детка, это неприлично!.. Разве что у вас во рту полипы, но тогда вам их нужно удалить, а потом уже лезть в актрисы.

Рыдания Мэрилин, которых так ждала Наташа, были для нее как бы сигналом к примирению, клятвой верности ее персоне. Она подошла к молодой разочарованной женщине, взяла ее за руку и стала утешать, обещая, что «позаботиться о ней, как о родной дочери». Надо ли подчеркивать, что это обещание не сулило добра.

Мэрилин была безутешна. Казалось, предаваться самоунижению для нее одно удовольствие.. В своем слишком белом наряде она вдруг стала выглядеть подростком, который ничего не смыслит в кознях взрослых и с отчаянием взирает на них своими глазами.

Это даже превзошло ожидания Наташи Лайтес. Отбросив свои повадки разгневанного идола, она ласково пробормотала:

- Мы будем работать вместе дитя мое.

На «Коламбии» так и не поняли, что же произошло, что за искра сверкнула между двумя противоположностями, как случилось, что две такие не похожие натуры стали фактически одним целым. В самом деле, Лайтес, почти всегда отзывавшаяся о девушках, которых ей вверяли, либо сдержанно, либо с разочарованием, пела новенькой восторженные дифирамбы. Мэрилин была во ста крат послушнее, покорнее всех дебютанток, с которыми ей приходилось иметь дело. Вот почему Наташа Лайтес относилась к ней словно мать, долгое время остававшаяся бездетной и теперь наслаждавшаяся своим ребенком, невзирая не его несовершенство.

На первом для Мэрилин уроке Наташа что называется, «с порога» прочла краткую лекцию о традициях и методе Москов­ского художественного академического театра (МХАТа), выдающемся актере и теоретике театра Константине Сергеевиче Станиславском, Антоне Пав­ловиче Чехове. Хотя, как потом вспоминала Монро: «Из того, что она тогда рассказывала мне, я запомнила немногое. Это был водопад, брызжущий впечатлениями и живописны­ми картинами. Я сидела, созерцая ее полные экспрессии ру­ки и искрящиеся глаза, и вслушивалась в то, как Наташа уверенным голосом повествовала о русской душе. Рассказа­ла она мне и о том, какое учебное заведение и у кого окон­чила, явно давая понять, как много изучила и знает. Но од­новременно она вела себя так, что и у меня складывалось впечатление, будто бы я тоже — человек особый, необыч­ный».

На самом деле у Лайтес от новой подопечной осталось далеко не столь радушное впечатление: Мэрилин была внутренне заторможена, закрепощена и не произнесла ни словечка по собственному желанию.

Лайтес вспоминала позже: «Ее привычка почти не шевелить губами при про­изнесении слов выглядела неестественной. Диапазон чело­веческого голоса позволяет передавать всю гамму чувств, и для каждого ощущения и впечатления имеется свой эквива­лент в оттенке тональности речи. Я пыталась научить Мэри­лин всему этому. Ей, однако, было уже известно, что ее сексапильность в любой ситуации срабатывает безотказно и что в первую очередь она может полагаться именно на нее».

«Бывали дни, — признавалась позднее Мэрилин, — когда я не могла понять, почему Наташа оставила меня в качестве своей уче­ницы, поскольку она давала мне понять, что я никчемна и лишена таланта. Очень часто мне казалось, что для нее я была всего лишь одним из сотни других безнадежных случаев».

Обращая внимание на творческие, актерские недостатки Мэрилин, Лайтес в то же время странным образом способствовала формированию в актрисе убеждения, что ее тело, ее сексуальность, ее внешнее физическое обаяние и очарование, ее выходки и проделки могли бы стать ее козырем, ее неподражаемым стилем.

Между учительницей и ученицей пролегала глубокая культурная пропасть, и Наташа использовала этот факт для осуществления своеобразного психического кон­троля над Мэрилин, так как-будто они были на самом деле любовниками, а не коллегами.

«Как-то я обняла ее, — вспоминает Наташа, — и произнесла: "Хочу любить тебя". Помню, она пристально посмотрела на меня и ответила: "Наташа, тебе не нужно любить меня до тех пор, пока ты работаешь со мной».

«Она была влюблена в меня и жаждала, чтобы я тоже ее любила», — это все, что Мэрилин сказала позднее на тему их отношений.

Наташа неотступно сопровождала Мэрилин на съемках фильмов, в том числе на съемках «Семи лет раздумий». Ди Маджио, новый муж Монро так возненавидел Лайтес, что придумал ей прозвище – «говорящая пиявка». А Мэрилин оправдывалась тем, что без Наташи она не способна ни на что хорошее… Говорила, что Лайтес нужна ей, как «ребенку, который не может играть в саду, если рядом нет матери».

В какой-то момент Мэрилин и Наташа составляли одно творческое целое. Лайтес: «Ее привычка смотреть на меня всякий раз, когда она заканчивала сцену, в просмотровом зале давала повод для постоянных шуток… Пленка с отснятым материалом кишела эпизодами, в которых Мэрилин, закончив диалог, немедленно, прикрыв от света глаза рукой, начинала искать меня, спеша убедиться, что хорошо справилась с заданием».

Незадолго до смерти Лайтес сделала запоздалый комплимент Монро: «Мне хотелось бы иметь одну десятую интеллекта Мэрилин. Правда такова, что мои чувства и вся моя жизнь в значи­тельной мере находились в ее руках. Я была заметно старше, являлась для нее преподавательницей, но она знала глубину моей привязанности и использовала мои чувства так, как это умеет делать красивая и более молодая особа. Мэрилин говорила, что в нашей паре именно она нуждается во мне. Однако на самом деле все обстояло наоборот. Моя жизнь с ней означала постоянный отказ от самой себя».

Ежедневные занятия по правильному дыханию и дикции ока­зали немедленное, хотя и не во всем благоприятное влияние на разговорную речь Мэрилин и на ее манеру произносить текст перед камерой. Поскольку у Наташи была настоящая мания правильности, она заставляла Мэрилин повторять предложение до тех пор, пока каждый слог не начинал звучать выразительно, а потом еще требовала соответствующим образом складывать губы, перед тем как начинать произносить фразу.

Особенно пристально Лайтес следила за четкостью проговаривания концевых зубных соглас­ных, так что Мэрилин приходилось раз за разом декламировать фразы вроде «Говорят, тот, кто брод перейдет наоборот, будет рад: говорят, тот за год отыщет клад» и делать это до тех пор, пока не достигалось искусственное подчеркивание всех этих «д» и «т», а каждое слово не оказывалось четко отделенным от предыдущего и последующего.

Все эти способы артикуляции и словесные чудачества, в которых критики позднее часто обвиняли Мэрилин Монро, являлись следствием слишком активного попечения и надзора со стороны Наташи Лайтес. Даже в какой-то момент многие стали отмечать у Монро «гортанную русскую дикцию ее бывшей руководительницы».

К сожалению, навык от указанного упражнения быстро за­крепился, найдя отражение в неестественном и аффектированном способе произнесения реплик на экране, и потребовались годы (а в конце концов — и новый педагог), чтобы преодолеть эту при­вычку.

И, хотя вскоре стало ясно, что метод Наташи давал отдачу в комедийных ролях, следующей преподавательнице Монро пришлось трудиться вдвое дольше, чтобы подготовить актрису к произнесению более серьезных и более зрелых высказываний.

Однако в частной жизни не было и следа той бездушной, чуть-чуть излишне отработанной вырази­тельности и аффектации, характерных для манеры речи экранной Мэрилин.

В процессе этих мастер-классов Мэрилин заваливала Наташу Лайтес вопросами самого широкого спектра. Но больше всего и чаще всего они беседовали на тему трактовки образа Грушеньки из «Братьев Карамазовых». При этом Монро совершенно пренебрегала нормами русского языка, перевирая законы ударения. «Пожалуйста, - останавливала ее Наташа, - делай в слове «Грушенька» ударение на первый слог».

Как и многие другие люди, влюбленные без взаимности и без надежды, Наташа с готовностью и даже рвением пользовалась любым предоставляющимся случаем, чтобы быть как можно ближе к объекту своей страсти и старалась формировать, учить Мэрилин и воздействовать на нее в гораздо большей степени, чем того тре­бовали педагогические обязанности. «Я начала развивать ее ра­зум», — сказала она через много лет, добавив, что познакомила Мэрилин с произведениями знаменитых поэтов и композиторов. По мнению Наташи, Мэрилин вовсе не принадлежала к разряду интеллектуалок и скорее «напоминала бродягу, кормящегося тем, что выбросит море, причем она использовала аналитические умы других людей, сгребая для себя их знания, мнения и воззрения».

Как мы убеждаемся, Лайтес была непоследовательна в своих оценках умственных и творческих способностях Монро.

«Однако факт остается фактом, - пишет Дональд Спото, - Наташа пробуждала в своей ученице такие культурные потребности, которые прежде были ей неведомы. И вместе с тем, в эмоциональном плане эти женщины сильно отличались друг от друга и просто оказались запертыми в круге частично сов­падающих потребностей.

Мэрилин никогда не могла понять столкновения воли и принципов, наблюдавшегося в Наташе — высокообразованной, но суровой, щедрой, но деспотичной, — поскольку сама Мэри­лин, всегда алчущая одобрения и положительной оценки, болез­ненно относилась к критике. И если она и отдавала себе отчет в неудовольствии Наташи, порождаемом растущей зависимостью актрисы от своего нового покровителя Джонни Хайда, с которым Монро познакомилась на одном из приемов, то в указанное время Мэрилин этого никак не проявляла. «Наташа завистливым и ревнивым взглядом смот­рела на каждого, кто был мне близок», — так звучал через не­сколько лет ее лаконичный комментарий; никаких деталей она при этом не приводила. Еще она как-то сказала: «Наташа действительно ревновала к мужчинам, с которыми я встречалась. Ей казалось, что именно она является моим мужем».

В конце концов Монро рассталась с Лайтес, как расстается созревший плод с деревом, в котором уже не нуждается.