Первые погребальные песни

Осенью 1957 г. я получил приглашение от Академии наук СССР посетить Советский Союз в качестве гостя Академии и поработать два месяца над археологическими коллекциями Москвы и Ленинграда. В свою очередь Музей Пенсильванского университета предложил Г. Ф. Дебецу, известному советскому антропологу из Института этнографии АН СССР, провести два месяца в США для работы в области антропологии. О таком обмене учеными, первом в истории СССР и США, договорился доктор Ф. Рейни, директор Музея Пенсильванского университета, во время своего кратковременного визита в Советский Союз весной 1957 г.

Целые три недели я провел в Москве, главным образом в Музее им. А. С. Пушкина, где собрано около 2000 клинописных табличек. В результате предварительного ознакомления с этой коллекцией, любезно предоставленной в мое распоряжение дирекцией музея, я обнаружил великолепно сохранившуюся табличку с шумерским литературным текстом, записанным в четыре столбца. При ближайшем изучении оказалось, что это два самостоятельных стихотворных произведения, относящихся к жанру погребальной песни. Поскольку погребальные песни, или элегии, были обнаружены среди сохранившихся шумерских литературных текстов впервые, мне, естественно, захотелось подробно изучить эту табличку из Музея им. А. С. Пушкина с тем, чтобы впоследствии опубликовать ее транскрипцию и перевод с комментариями. Таким образом, большую часть моего пребывания в Москве я посвятил работе над точной транскрипцией шумерского текста, в чем мне немало помогли сотрудники музея.

Но вскоре я понял, что для подготовки полного научного издания необходимо несколько месяцев упорного труда, и поэтому решил заняться этим уже в Филадельфии. В Москве мне любезно предоставили серию отличных фотографий заинтересовавшей меня таблички. Пользуясь этими фотографиями и транскрипцией текста, сделанной в Москве, я и подготовил настоящую главу.

Табличка, которую писец разделил на четыре столбца, несомненно была составлена в древнем городе Ниппуре около 1700 г. до н. э., хотя сами элегии могли быть сочинены значительно раньше. На табличке два отдельных произведения неодинаковой величины, отделенные друг от друга чертой. Первая, более длинная элегия состоит из 112 строк, вторая — из 66. За текстами обоих произведений следует концовка из трех строк, отделенная двойной чертой. В ней указано название элегий и число строк каждого произведения в отдельности и обоих вместе. Большую часть текста составляют погребальные песни, исполненные человеком по имени Лудингирра.

В первой песне Лудингирра оплакивает смерть своего отца Нанны, который, если я понял правильно, умер от ран, полученных в какой-то схватке. Во второй песне тот же Лудингирра оплакивает свою добродетельную и любимую жену Навиртум, умершую, по-видимому, естественной смертью.

Обеим песням предшествуют прологи, как бы воссоздающие обстановку, в которой происходило действие. Пролог к первой песне состоит из 20 строк, то есть довольно короток по сравнению с самим произведением. Пролог ко второй песне, состоящий из 47 строк, почти в два с половиной раза длиннее самой песни. Оба произведения написаны высоким поэтическим стилем, с использованием различных видов повторов, параллелизмов, хоровых рефренов, поэтических сравнений и метафор. Деяния и добродетели покойных, равно как скорбь и страдания покинутых ими близких, воспеваются в высокопарных и выспренних фразах, что свойственно похоронным песням и надгробным речам всех времен и народов.

Пролог к первой песне начинается двумя строками несколько более прозаического характера, в которых говорится, что сына, уехавшего в далекую страну, вызвали обратно в Ниппур, так как отец его смертельно заболел. Далее следуют шесть строк, характеризующих отца в самых лестных выражениях. Каждая строка заканчивается повтором: «(он) заболел». В следующем отрывке описываются тяжкая болезнь отца, его страдания и близкая смерть (строки 9-15). Весть о несчастье настигает сына во время «далекого путешествия», откуда он, как мы можем предположить, возвращается в Ниппур и, скорбя, сочиняет плач по умершему (строки 16–20).

Сама погребальная песнь начинается с описания глубокого горя жены покойного, которая была, вероятно, матерью

Лудингирры (строки 21–32). Далее описывается плач не названной по имени жрицы «лукур» бога Нинурты (строки 33–39), безымянной жрицы «энтум» бога Нуску (строки 40–46), а также скорбь сыновей покойного и их невест (строки 47–62). Потом следует краткая молитва о благополучии покойного Нанны (строки 63–69), затем описывается горе дочерей усопшего, старейшин и «матрон» Ниппура, а также его рабов (строки 70–75). Следующая строка весьма любопытна; она, как мне кажется, является молитвой, касающейся старшего сына покойного (строка 76). За нею идет серия проклятий в адрес убийцы Нанны и потомства убийцы (строки 77–84). Погребальная песнь заканчивается рядом молитв. Здесь молитва о благополучии усопшего в загробном мире (строки 85–98), молитва личному богу усопшего и богу его города с просьбой быть к нему благосклонными (строки 99-103) и молитва о благоденствии его жены, детей и всего рода (строки 104–112).

Пролог ко второй элегии, как я уже отмечал, длиннее ее текста. Пролог начинается с известия о смерти Навиртум (следует ряд параллельных сравнений и метафор, строки 113–121), затем описывается горе обитателей Ниппура (строки 122–131). Смысл следующих двух отрывков неясен (строки 132–138 и 139–150). В первом речь идет как будто о том, что в связи со смертью Навиртум было приостановлено отправление какого-то важного религиозного обряда. Затем появляется муж покойной Лудингирра, чтобы произнести исполненную печали погребальную песнь (строки 151–159). Песнь может быть разбита на две части: скорбный плач по поводу тяжелой утраты Лудингирры, состоящий из ряда последовательных параллелизмов, причем каждый заканчивается одним и тем же рефреном (строки 160–168), и нескольких молитв за усопшую, за ее мужа, детей и домочадцев (строки 169–178).

Таково содержание элегий. Что касается их значения, то они, разумеется, обладают немалыми достоинствами как литературные произведения. Это одна из первых попыток передать в образной поэтической форме человеческие чувства и переживания, вызванные трагической утратой — неизбежной смертью самого дорогого из близких. С точки зрения истории литературы, они являются древнейшими, бесценными образцами жанра элегии. Они опередили на много веков плач Давида о Сауле и Ионафане и гомеровскую погребальную песнь о Гекторе, которой так печально заканчивается «Илиада». В силу этого они имеют огромное значение для сравнительного изучения элегического жанра.

Первое из этих двух стихотворных произведений, кроме того, важно также для понимания космологии шумеров. Из строк 88–89 мы узнаем, что шумерские мудрецы, или по крайней мере некоторые из них, считали, что солнце после захода продолжает свой путь через загробный мир, а строка 90 сообщает нам, что бог луны Нанна проводит свой «день сна» — то есть двадцать восьмой день каждого месяца — в загробном мире. И, что самое важное, эти два произведения (особенно первое) проливают новый свет на представления шумеров о «жизни» в загробном мире. Так, например, мы впервые узнаем, что бог солнца Уту, который вообще считался судьей рода человеческого, выносил окончательные приговоры усопшим и что бог луны Нанна в какой-то степени «определял судьбу» усопших в день, когда он посещал загробный мир (строки 88–90).

Что касается авторства двух элегий и мотивов, побудивших к созданию их, то нет никаких сомнений в том, что они были написаны одним из «педагогов» шумерской школы и что использовались они в качестве учебных текстов. Ученики должны были заучивать эти стихи наизусть и переписывать их. И действительно, в Ниппуре была обнаружена учебная табличка, содержащая 20-ю строку первой элегии, начертанную как рукой учителя, так и рукой ученика.

Внешне создается впечатление, что автор только сочинил прологи к обеим песням, тогда как собственно погребальные плачи — это истинные плачи самого Лудингирры. Более того, в первой элегии автор прямо указывает на то, что Лудингирра сам сочинил погребальный плач (строка 20), как бы намекая, что он располагал копией подлинных погребальных плачей Лудингирры.

Однако это представляется маловероятным, в особенности если учесть одинаковый стиль пролога и самого плача. В целом создается впечатление, что обе элегии явились плодом творческого воображения поэта, ощутившего потребность излить свои мысли и чувства в красноречивой форме трогательной погребальной песни. Точно так же он мог бы вдохновиться, например, на создание мифологической или эпической поэмы.

Ниже приводится буквальный перевод обеих элегий с неизбежными пропусками и вопросительными знаками, так как текст, к сожалению, все еще весьма труден для понимания.

Первая элегия

[Отец] послал в отдаленные края за своим сыном,
Сын, уехавший в отдаленные края, не… наставления тех дней.
Живущий в городе отец заболел,
Бесценный алмаз, встречающийся (только) в далеких горах, заболел,
Тот, кто был прекрасен (и) красноречив (?), кто…., заболел.
Тот, кто имел привлекательную (?) фигуру, а также (?) (привлекательное) лицо, заболел,
Тот, кто был мудр в замыслах, искусен в собраниях, заболел,
Тот, кто был человеком праведным, богобоязненным, заболел,
Заболел — и не ел — слабел (?),
С устами (?) плотно сомкнутыми (?), он не вкушал пищи, лежал изголодавшийся,
Подобно табличке (?), подобно козленку (?), он. . . .,
Герой, вождь (?) не [шевелит (?)] ногой (?),
Из-за (?) своего недуга… он измучен плач[ем (?)] по (?) своим детям (?),
Сердце удрученное [содрогающееся (?)] от рыданий,
Ученый умер в Ниппуре (от ран, полученных) при нападении (?).

Весть эта настигла его сына в далеком путешествии,
Как всякий сын, который никогда не разлучался (?) со своим отцом,
Он не возвратил (?) одежду (?), которая была послана (?) ему,
Сын проливал слезы, бросился наземь, произнес для него «гимн песни»,
Лудингирра из глубины своего пылающего (?) сердца сочинил погребальную песнь?

«О, отец, ты, кто умер при нападении (?),
О Нанна, ты, кто по злому умыслу был унесен в загробный мир,
Твоя жена — прежде (?) она была супругой, (а) теперь она вдова —
Кружится (?) вокруг тебя, подобно вихрю, для тебя…,
Подобно … она делает для тебя, (да), тебя — рассудок ее помутился
Она испустила [крик (боли)], словно перед родами,
Поворачивает…, [стонет (?)], подобно корове… испустила крик (боли), льет слезы.
Спрятала его (?)…, и (?) обезумела.
. . . . во тьме (?) . . . .,
Кто собирает (?),
Трогает тебя, на (?) сердце… тяжело (?).
Кто (?) . . . . встает (?) . . . . . на заре (?),
Среди. . кто живет. ., жрица „лукур“ (бога) Нинурты (?) из. . простерлась [во прахе (?)],
Подобно скорбящему (?) богу (?), она . . . .
Ее крики (?) (душевной муки) . . . . злой,
В (?) середине (?) обители (?) она (?) . . . .,

Дал (?) многочисленным [лю]дям (?).. зерно…. воду (?)
Смятение (?) битв (?) жрица „энтум“ (бога) Нуску (?) . . . .,
. ., слезы отдельно (?) для тебя (?), для тебя ее (?)…

. . . . с твоего лона . . . .,

Твои сыновья [с которыми (?)] обращались (?), как с царскими сыновьями,
Что бы они (?) ни ели. . . .,
Что бы они (?) ни пили. . . .,
Мед (и) топленое масло они (?). . . .,
Стол они (?) заставляют (?) маслом (для) тебя,
Слезы, которые они проливали по нем, — горестные (?) слезы,
Их скорбь (?) о нем — скорбь любящих (и) чистосердечных,
Подобно высохшему зерну, они…,
Птенцы возвращаются (?) . . . ., поднимают (?) . . . .

Невесты (?) твоих сыновей, которые сказали: „Где, где он теперь?“ —
На них упал (?) твой…,
В их. . . . были успокоены (?) ради тебя,
В кругу домо(чадцев) (?) . . . . для тебя,
Твои. . . . сладкие звуки. . . . спят. . . .,
Подобно. . . . было. .,
. . . .погребальный плач о тебе (?)…. не (?) прекращается.

О мой отец, [пусть] твое сердце [успокоится],
О Нанна, [пусть] твой дух [умиротворится],
Эна и энси. . . ., [Пусть (?)] те, кто избежал руки смерти. . . . —
Рука смерти была… в (?) их (?). . . ., [ни] кто. . . .,
Смерть — это милость (?) богов, место, где определяется судьба. . . . —
Пусть твои потомки… твое колено (?).
Твои дочери имеют… для тебя в своих (?)…,
Старейшины твоего города… [начали (?)] причитать (?) [по тебе],
Матроны твоего города. . . . по тебе,
Раб [подле (?)] жернова. . . . [проливает (?)] слезы о тебе,
Дом, где (?) он (?) находится (?). . . .,
Он… серебро (?), он приобрел (?) зерно, он [приумножил (?)] обширные владения,

Пусть старший сын [установит (?)] для тебя твои… прочные основы.
Человек, убивший тебя [который (?)] подобен тому, чье сердце…,
Кто напал (?) (на) тебя, (да на) тебя, с грубой силой —
Истинное (?) мщение принадлежит царю (?), пастырю, твоему (личному) богу,
Истинный (?) совет принадлежит (богу) Уту —
Тот человек, [да] будет он проклятым, смерть (да будет его уделом),
[пусть ни]кто не [зароет (?)] его кости,
Его потомство,. . . . [пусть] имена их [исчезнут (?)],
Пусть их имущество, подобно летящим (?).. воробьям (?). . . .

Пусть. . . . Страны (?). . .
Принесет (?) твои благосклонные… слова, пусть они удовлетворят тебя.
О Нанна, да возрадуется твой дух (?), да обретет покой твое сердце,
Уту, великий владыка (?) Ада,
Когда превратит темные места в светлые, будет судить тебя (благожелательно),
Пусть (бог) Нанна решит судьбу твою в „День сна“ (благожелательно),
(Пусть) Нергал, Энлиль загробного мира. . . ., перед (?) этим (?)
Пусть едящие хлеб герои (?) произнесут имя твое…, пищу,
(Пусть). . . . загробного мира жалость. . . .,
Пусть (?). . — пьющие [утолят (?)] твою жажду своей (?) свежей водой,
[Пусть (?)]. . . .
В силе [пусть (?)] Гильгамеш… твое (?) сердце (?),
[Пусть] Неду и Этана [будут] твоими союзниками,
Боги загробного мира будут [произносить (?)] молитвы за тебя,
Пусть твой (личный) бог скажет: „Довольно“, пусть он
(благожелательно) [определит (?)] твою судьбу,
Пусть бог твоего города… для тебя… сердце,
Пусть он [отменит] для тебя [твои] обещания (?) (и) долги,
Пусть он [снимет] вину домо(чадцев) [со] счета (?),
[Пусть отразит все] козни, замышляемые против тебя
Пусть те, кого ты оставляешь, будут счастливы, [пусть]. . . .,
Пусть. . . . возьмет (?)
Пусть (добрые) духи (и) гении [защитят (?)] твои. . . .,
Пусть зачатые тобой дети будут внесены (?) в число вожд[ей (?)],
Пусть (все) твои дочери выйдут замуж,
Пусть твоя жена будет здорова, пусть умножится твой род,
Пусть благополучие (и) здоровье (?) сопутствует (им) всякий день,
В твоем. . . . пусть пиво, вино (и всякое) добро никогда не иссякнет;
Пусть призыв (?) [твоих (?)] домо(чадцев) вечно будет призывом (?) твоего [личного (?)] бога!»

Вторая элегия

Злой день [настал (?)] для матроны в (?) ее (?)… дурной глаз,
На птичку, вылетевшую (?) (из) гнезда, [упала (?)] сеть,
Много рожавшая мать, мать (многих) детей, [запуталась (?)] в силке.
Желтой масти корова, много рожавшая (?) дикая корова, [лежит (?) разбитая (?)], словно сосуд «гаккул»,
Навиртум, много рожавшая (?) дикая корова, [лежит (?) разбитая (?)], словно сосуд «гаккул»,
Та, что (никогда) не говорила: «Я больна», не требовала забот,
Которая (никогда)… не… место божественное (?),
Подобно их (?) месту отдохновения, их (?) брошенный… не был…
Ниппур заволокли тучи (?), в городе. . . .,
Толпы людей издают стон (?) печали (?)

Их охватила (?) жалость к той, чья жизнь кончилась,
Они (?) страдают (?), видя, как она лежит (?) подобно золотой статуе —
Тот, кто взглянет на нее, (как) он не опечалится (?)? —
Плакальщицы. . . .,
Лучшие (?) песни певцов (?) сладкоречивых
Повсюду превратились в погребальные песни (и) стенания (?).
Ибо (?) . . . . возвратились (?), [они (?) произносят (?)] ее (?) песнь для нее,
Ибо (?) от ее маленькой. . . .,
Камень . . . . .
Ибо (?) в объятиях ее мужа дни (ее) не продлились, (и) рыдания не смолкли.
Ибо (?) из его… Нинурта не вернул (?) радостный возглас,
Ибо (?) его любимая жрица «энту» не вошла в гипар.
Ослицу, избранную (?) в жены (?), не приняли (?) в качестве жертвы (?).

Потому что (?)…. пришло к концу (?) рядом с ним,
Он (?) поднимается (?) в (?) величии [и (?)] благорасположении, произносит погребальную песнь для нее,
Ее (?) матери, родившей ее (?), он…, он. . . . для нее,
Их (?) доли (?), их (?). . . ., он совершает для нее в (?)…,
Их души (?) встали перед (?) ней, их грешные (?) тела (?) растерзаны (?)
Их (?)… работники (?), [и (?)] родня (?)… их (?)
Ибо (?)…. с колен (?)….,
Они [н]е (?) стояли (Все) их няньки были….,

Подобно людям, охваченным яростью, камни…. больные (?),
Над ее (?) городом свет небесный…. не воссиял (?).

Тогда (ее) люби[мый] муж совсем о[дин]. . . .,
В своем городе, в Ниппуре, городе (?). . . .
Аудингирра, ее [люби]мый муж, совсем о[дин]. . . .,
В своем городе, в Ниппуре, городе (?)…,
Подошел к ней с (?) мукой (?) в сердце (?), [в (?)]. . . ., великое местожительство,
Они (?) взяли (?) его (?) руку, сердца их (?) были поражены (?),
Его… были отвращены (?) от пищи, дыхание его прерывалось (?),
Он издавал [стоны (?)] подобно корове, одежд… на нем не было,
Их (?)… он надевает, он над нею плачет:

«О где же….! Я бы воззвал к тебе,
Где же (богиня) Меме (и) гений радостный (?)! Я бы воззвал к тебе,
Где же [милые (?)] уста (?), прекрасные уста, добрые уста (?)! Я бы воззвал к тебе,
Где же мое превосходное (?) оружие (?), на славу (?) изготовленный (?) колчан! Я бы воззвал к тебе,
Где же то, что озаряет лик (?), мой царственный совет! Я бы воззвал к тебе,
Где же мой. . . ., мой бесценный алмаз! Я бы воззвал к тебе,
Где же мои прекрасные песни, радовавшие сердце! Я бы воззвал к тебе,
Где же мое превосходное (?) оружие (?), золотой колчан, озаряющий душу! Я бы воззвал к тебе,
Где же моя танцовщица, резвая (?) (и) „воздевающая руки“! Я бы воззвал к тебе.
Пусть твой (жизненный) путь не исчезнет (из памяти), пусть имя твое называют (в грядущие дни),
Пусть грехи твоих домо(чадцев) будут забыты, пусть долги твои будут прощены.
Пусть твой муж будет здоров, пусть он достигнет успеха как доблестный муж (и) как старейшина (?),
Пусть судьба детей твоих будет благоприятной, пусть благополучие будет их уделом,
Пусть твои домо(чадцы) преуспевают, пусть будет у них щедрое будущее.
Пусть Уту принесет тебе свет из загробного мира — он, который…,
Пусть Нинкурра… тобой (?), пусть она вознесет тебя высоко,
Потому что злой ураган обрушили (?) на тебя, пусть небо повернет (?) его вспять,
Пусть произнесут (?) страшное заклятие против демона, который поднял на тебя руку,
Потому что добрая матрона простерта во всем своем великолепии (?) подобно быку, [печ]альна погребальная песнь о тебе!»

В начале 23-й главы мы объяснили термин «Кур», как обозначающий пространство, лежащее под земной корой и отделяющее землю от бурного первозданного океана (библейского «Техома»). Но, по-видимому, это же слово «Кур» означало свирепого дракона, который должен был держать в повиновении разрушительные подземные воды. Борьба богов и героев с драконом — один из излюбленных сюжетов шумерской мифологии. Этой теме и посвящается следующая глава.

Борьба с драконом

Первый св. Георгий

Борьба с драконом — одна из самых распространенных тем у всех народов всех времен. В Греции, например, где было столько легенд о богах и героях, почти каждый из легендарных персонажей убивал какое-нибудь чудовище (вспомним хотя бы самых прославленных героев — Персея и Геракла!). С возникновением христианства героические подвиги начали совершать святые, и тут появился св. Георгий со своим драконом. Но что лежало в основе всех этих легенд? Поскольку тема борьбы с драконом возникла в Шумере уже в III тысячелетии до н. э., мы имеем все основания предполагать, что многие детали этих легенд, как греческих, так и раннехристианских, восходят к шумерским источникам.

В настоящее время нам известны по крайней мере три варианта уничтожения дракона, существовавших у шумеров более трех с половиной тысяч лет назад. В первых двух вариантах противниками дракона выступают боги — бог воды Энки, весьма похожий на греческого Посейдона, и бог южного ветра Нинурта. Но в третьем мифе это смертный, герой Гильгамеш, далекий прообраз св. Георгия.

Энки сражается с чудовищем, которое именуется Кур. Их единоборство происходит, очевидно, вскоре после отделения земли от неба. Насколько можно понять из сохранившихся отрывочных строк, поводом для этой битвы послужило злодейское похищение Куром богини небес — сюжет, весьма сходный с греческим мифом о похищении Персефоны. К сожалению, нам приходится воссоздавать эту легенду всего по дюжине строк, потому что ни одной таблички с более подробным текстом этого мифа до сих пор не найдено. Эта история кратко излагается в прологе к эпосу «Гильгамеш, Энкиду и подземное царство». Интересующий нас отрывок следует непосредственно за строками, повествующими о сотворении мира. Содержание его таково.

После того как небо было отделено от земли, бог неба Ан поднял небеса, а бог воздуха Энлиль опустил землю. Тогда-то и произошло это злодеяние. Богиня Эрешкигаль была похищена и стала добычей Кура. Кто похитил ее, неясно; возможно, это сделал сам Кур. Бог Энки взошел на

корабль и поплыл к Куру. О намерениях его также ничего не говорится, но можно предположить, что он хотел покарать чудовище за похищение Эрешкигаль. Кур яростно защищался, отбиваясь камнями и обрушивая на корабль Энки волны первозданного океана, которые были ему подвластны. На этом отрывок кончается — автор мифа «Гильгамеш, Энкиду и подземное царство» спешит перейти к рассказу о самом Гильгамеше. Мы не знаем, чем кончается поединок, но скорее всего победа осталась за Энки. Вполне вероятно, что этот эпизод попал в миф о Гильгамеше лишь для того, чтобы объяснить, почему Энки считался морским богом, подобно греческому Посейдону и почему его храм в Эриду назывался Абзу, что означает по-шумерски «море», «бездна».

Вот этот отрывок из пролога, где рассказывается о битве бога с чудовищем:
Когда Ан вознес небеса,
Когда Энлиль опустил землю,
Когда Эрешкигаль была унесена в царство Кура,

Когда он поставил парус, когда он поставил парус,
Когда отец поставил парус (и отплыл) против Кура,
Когда Энки поставил парус (и отплыл) против Кура,
В царя Кур начал бросать маленькие (камни);
В Энки Кур начал бросать большие (камни).

Маленькие — «камни руки»,
Большие — «камни пляшущего тростника»,
Раздавили киль барки Энки,
Обрушились, словно буря пошла на приступ.

Против царя воды хлынули на нос барки,
Разрывая все, словно волки,
Против Энки воды хлынули на корму барки,
Ударили, словно лев.

Второй вариант битвы с драконом мы находим в длинной поэме, насчитывающей более 600 строк, которую можно озаглавить «Подвиги и деяния бога Нинурты». При восстановлении этой поэмы было использовано множество табличек и фрагментов, в большинстве своем еще не опубликованных.

На сей раз главным «злодеем» является не Кур, а демон болезней и немочей Асаг, обитавший в царстве Кура (то есть в подземном царстве). Герой легенды — Нинурта, бог южного ветра, считавшийся сыном бога воздуха Энлиля.

Вслед за вступительным гимном рассказ начинается с обращения Шарура — олицетворения оружия бога Нинурты — к своему владыке. По какой-то неясной причине Ша-рур возненавидел демона Асага. Поэтому он долго восхваляет доблесть и подвиги Нинурты, подбивая того уничтожить чудовище. Нинурта соглашается напасть на Асага и убить его. Но это, видимо, оказалось ему не по плечу, потому что он, спасаясь бегством, «летит как птица». Однако Шарур снова обращается к нему со словами ободрения. Нинурта обрушивается на Асага всей мощью своего оружия и уничтожает демона.

Но смерть Асага навлекает несчастье на весь Шумер. Разъяренные воды первозданного океана устремляются на землю. Они не дают пресной воде растекаться по полям и садам. Боги Шумера, «носившие мотыгу и корзину» (то есть следившие за орошением и обработкой земли), приходят в отчаяние. Река Тигр больше не разливается, в ней не осталось «хорошей» воды.

Голод был страшен, ничто не росло на полях.
В речках никто не «омывал руки»,
Воды не поднимались в разлив.

Поля не орошались,
Никто не рыл (оросительных) каналов,
По всей стране ничто не росло,
Только сорные травы.

Тогда властелин раскинул могучим умом,
Нинурта, сын бога Энлиля, сотворил великие дела.

Нинурта нагромождает груды камней, чтобы каменной стеной отгородить Шумер от «могучих вод» первозданного океана. А те воды, что уже успели затопить поля, Нинурта отводит в Тигр. Река разливается и снова орошает поля. Поэт повествует об этом так:

То, что было рассеяно, он собрал.
То, что было выброшено из царства Кура,
Он отвел и сбросил в Тигр.
Высокие воды он (Тигр) излил на поля.
И тогда все на земле
Возрадовались повсюду делам Нинурты, царя страны.
Поля дали зерна в изобилии.
Виноградники и сады принесли свои плоды,
(Урожай) громоздился горами в житницах и на холмах.
Властелин избавил землю от печали,
Он преисполнил радостью дух богов.

Прослышав о героических деяниях своего сына, мать Нинурты, Нинмах, заволновалась. Она так встревожена, что не может сомкнуть глаз в своей опочивальне. Издалека она обращается к Нинурте с просьбой разрешить ей посетить его. Когда она приходит, Нинурта смотрит на нее «взглядом жизни» и говорит:

«О госпожа, раз ты захотела явиться в царство Кура,
О Нинмах, раз ты решилась ради меня проникнуть в эту враждебную страну,
Раз ты не испугалась ужасов битвы, кипящей вокруг меня,
Да будет холм, насыпанный мною, героем Нинуртой,
Назван Хурсаг (горой) и да будешь ты его царицей».

Затем Нинурта благословляет гору Хурсаг, чтобы на ней были всякие растения, вино и мед, всевозможные деревья, золото, серебро и бронза, крупный скот, овцы и прочие «четвероногие создания». Нинурта обращается к камням: он проклинает камни, которые были против него в поединке с демоном Асагом, и благословляет те, что сохранили ему верность. По своему стилю и настроению этот отрывок напоминает главу 49 библейской Книги Бытия, где Иаков благословляет некоторых своих сыновей и проклинает других. Завершается поэма длинным гимном, восхваляющим Нинурту.

В третьей легенде в поединок с драконом вступает, как уже говорилось, не бог, а человек — Гильгамеш, славнейший из героев Шумера. Чудовище, которое он убивает, — это Хувава, страж «Страны живых», охраняющий ее священные кедры.

Легенда эта изложена в поэме, которую я озаглавил «Гильгамеш и Страна живых». Собранная из 14 табличек и фрагментов, она была впервые опубликована в 1950 г.

(см. Ancient Near Eastern Texts, под ред. Джеймса Причарда; второе издание вышло в 1955 г.). Пока удалось восстановить первые 174 строки, но их достаточно, чтобы понять, какое сильное эмоциональное и художественное воздействие это произведение должно было оказывать на неискушенных читателей (вернее, слушателей) древнего Шумера. Основное достоинство поэмы — ее общечеловеческая, «вечная» тема: страх смерти и возможность преодолеть смерть, добившись бессмертной славы. Автор весьма искусно и с большим поэтическим чутьем подбирает детали, которые подчеркивают трагическую атмосферу повествования. Стиль его тоже превосходен, при помощи повторов и тонких параллелизмов поэт добивается необходимого ритмического рисунка. Короче говоря, эта поэма — одно из лучших известных нам произведений шумерской литературы. Содержание ее сводится к следующему.

«Властелин» Гильгамеш, царь Урука, сознает, что в свое время ему придется покинуть этот мир, как всем смертным. Но прежде чем наступит неизбежный конец, он хочет по крайней мере «возвысить свое имя». Для этого он решает отправиться в далекую Страну живых, очевидно с намерением похитить ее священные кедры и перенести их в Урук. Он говорит об этом своему верному слуге и неразлучному спутнику Энкиду. Тот советует сначала поделиться своими планами с богом солнца Уту, ибо Уту — хранитель страны кедров.

По совету Энкиду Гильгамеш приносит Уту жертвы и просит о помощи в предстоящем путешествии в Страну живых. Вначале Уту сомневается в способностях Гильгамеша, но тот повторяет свою просьбу в более убедительных словах. Проникнувшись к нему сочувствием, Уту решает помочь Гильгамешу. Насколько можно понять, он собирается каким-то образом обезвредить семерых страшных демонов, олицетворяющих разрушительные стихии, которые могут помешать Гильгамешу на его трудном пути через горы в Страну живых. Обрадованный Гильгамеш набирает 50 добровольцев из горожан Урука, у которых нет «ни дома, ни матери» и которые готовы идти за ним куда угодно. Подготовив бронзовое и деревянное вооружение для себя и своих спутников, Гильгамеш выступает в поход и с помощью Уту пересекает семь горных хребтов.

Что именно произошло после того, как они спустились с седьмого хребта, не совсем ясно, потому что соответствующие строки очень плохо сохранились. Когда же текст вновь становится достаточно разборчивым, мы находим Гильгамеша погруженным в глубокий сон, от которого он пробуждается лишь по прошествии длительного времени и с большим трудом. Весьма раздосадованный таким промедлением, Гильгамеш клянется своей матерью Нинсун и своим отцом Лугальбандой, что достигнет Страны живых и что ни бог, ни человек его не остановит.

Однако Энкиду умоляет Гильгамеша вернуться, ибо священные кедры сторожит ужасное чудовище Хувава, убивающее всех своих противников. Гильгамеш не обращает внимания на его предостережение. Веря, что с помощью Энкиду он преодолеет все трудности и опасности, Гильгамеш убеждает своего соратника отбросить страх и идти вместе с ним.

Спрятавшись в своем кедровом доме, чудовище Хувава следит за пришельцами. В ярости оно пытается обратить их в бегство, но, видимо, безрезультатно. Здесь в тексте снова лакуна в несколько строк. Затем мы узнаем, что, срубив семь деревьев, Гильгамеш сталкивается лицом к лицу с Хувавой, очевидно, в самом доме чудовища. Как это ни странно, но в самом начале поединка Хуваву охватывает непреоборимый страх. Он обращается с мольбой к богу солнца Уту и просит Гильгамеша не убивать его. Герой склонен пощадить чудовище: в запутанных, темных выражениях он предлагает Энкиду отпустить Хуваву. Однако Энкиду, боясь всяких неожиданностей, возражает против столь неосторожного решения. Чудовище возмущается суровостью Энкиду, но тщетно. Герои отрубают ему голову. Затем они, по-видимому, относят труп Хувавы к Энлилю и богине Нинлиль. Что было дальше, мы не знаем, потому что здесь от текста сохранилось всего несколько неполных строк.

Вот буквальный перевод наиболее ясных отрывков этой поэмы:

Властелин обратился мыслью к Стране живых,
Властелин Гильгамеш обратился мыслью к Стране живых,
Он сказал своему слуге Энкиду:
«О Энкиду, кирпич и печать[29] еще не обозначили неизбежный конец!
Я хотел бы проникнуть в Страну, я хотел бы возвысить свое имя,
В местах, где были возвышены имена, я хотел бы возвысить свое имя,
В местах, где не были возвышены имена, я хотел бы возвысить имена богов».

Его слуга Энкиду ответил ему:
«О мой господин, если ты хочешь проникнуть в Страну, предупреди Уту,
Предупреди Уту, героя Уту!
Уту охраняет Страну,
Страну срубленного кедра, герой Уту ее охраняет, предупреди Уту!»
Гильгамеш взял козленка, белого, без единого пятнышка.
Он прижал к груди другого козленка, темного, для приношения,
В руке сжал он серебряный посох своего…,
Он сказал небесному Уту:
«О Уту, я хотел бы проникнуть в Страну, будь моим союзником,
Я хотел бы проникнуть в Страну срубленного кедра, будь моим союзником!»

Небесный Уту ответил ему:
«Ты прав…, но кто ты для Страны?»

«О Уту, я хотел бы тебе что-то сказать, внемли моим словам,
Я хотел бы, чтобы мои слова достигли тебя, внемли им!
В моем городе человек умирает, — сердце скорбит,
Человек погибает, — на сердце тяжесть.
Я заглянул через стену,
И увидел трупы… плывущие по реке.
Меня самого ждет такая же участь, воистину это так!
Самый высокий человек не может коснуться небес,
Самый толстый человек не может покрыть всю землю.
Пока кирпич и печать еще не определили неизбежный конец,
Я хотел бы проникнуть в Страну, я хотел бы возвысить свое имя,
В местах, где имена были возвышены, я хотел бы возвысить свое имя,
В местах, где имена не были возвышены, я хотел бы возвысить имена богов».

Уту принял его слезы как приношение.
Подобно милосердному человеку, он явил милосердие.
Семь героев, сыновей одной матери…..
Он заключил в горные пещеры.

Тот, кто срубил кедр, охвачен радостью,
Гильгамеш был охвачен радостью,
В своем городе, как один человек, он. . . .,
Как два друга, он. . . .,
«У кого есть дом, пусть идет в свой дом!
У кого есть мать, пусть идет к своей матери!
Пусть пятьдесят одиноких мужей, которые хотят сделать то же, что и я, станут рядом со мной!»

У кого был дом, тот пошел в свой дом, у кого была мать, тот пошел к своей матери.
Пятьдесят одиноких мужей, которые хотели сделать то же, что и он, стали рядом с ним

К дому кузнецов он направил свои шаги,
., топор. ., свое «оружие героя» повелел он выковать.
К саду. . на равнине он направил свои стопы,
Дерево. ., иву, яблоню, самшит, дерево… он срубил.
«Сыновья» его города, что были с ним, подняли их на плечи.

В следующих 15 строках множество лакун, но мы все же узнаем, что, перевалив через семь хребтов, Гильгамеш крепко уснул и один из его спутников пытается его разбудить.

Он прикоснулся к нему, но Гильгамеш не встал,
Он заговорил с ним, но Гильгамеш не ответил,
«О простертый здесь, ты, простертый здесь,
О Гильгамеш, господин, сын Куллаба, долго ли будешь ты лежать?
Страна окуталась тьмой, тень упала на нее,
Сумерки погасили свет,
Уту, высоко подняв голову, ушел в объятья своей матери Нингаль.
О Гильгамеш, долго ли будешь ты лежать?
Не заставляй сынов твоего города, твоих спутников,
Ожидать тебя у подножия горы!
Не допусти, чтобы мать, породившую тебя, привели на городскую площадь!»

Гильгамеш внял его речам.
Своим «словом героя» он укрылся, словно плащом;
Плащом, ценою в тридцать шекелей, который он носил на руке, обернул он грудь.
Подобно быку встал он на «большой земле»,
Он прижался ртом к земле, зубы его заскрежетали.
«Клянусь жизнью Нинсун, моей матери, что меня родила, и божественного Лугальбанды, моего отца,
Пусть я уподоблюсь тому, кто на диво всем сидел на коленях Нинсун, моей матери, что меня родила».
И второй раз сказал он: «Клянусь жизнью Нинсун, моей матери, что меня родила,
и божественного Лугальбанды, моего отца,
Пока не убью этого „человека“, если он человек, пока не убью его, если он бог,
Стопы мои, обращенные к Стране, я не обращу вспять, к городу!»

Верный слуга взмолился,. . жизнь.
Он ответил своему господину:
«О господин мой, ты никогда не видел этого „человека“, а потому не страшишься.
Я же видел этого „человека“, и я страшусь.
Это воин, его зубы — зубы дракона,
Его лик — морда льва,
Его. . — низвергающийся потоп,
От его лба, сокрушающего тростник и деревья, никто не уйдет!
О господин мой, ступай в Страну, а я возвращусь в город.
И расскажу твоей матери о твоей славе, — пускай возрадуется!
Я расскажу ей о твоей неминуемой смерти, — пускай горько заплачет!»

Гильгамеш отвечает:
«Никто другой за меня не умрет, нагруженный корабль не утонет,
Ткань, сложенную втрое, не разрежешь,
. . .не сокрушишь,
Дом и хижину огонь не разрушит.
Помогай мне, я буду помогать тебе, — и что может с нами случиться?. . . .
Пойдем вперед, мы увидим его своими глазами!
И если, когда мы пойдем вперед,
Страх подступит к тебе, страх подступит к тебе, — прогони его вспять!
Ужас подступит к тебе, ужас подступит к тебе, прогони его вспять!
В твоем…, пойдем вперед!»
Они были еще на расстоянии в четыреста метров,
Когда Хувава . .(из) своего дома из кедра,
Устремил на Гильгамеша свой взгляд, взгляд смерти,
Закачал головой, замотал головой
Он (Гильгамеш) сам вырвал с корнем первое дерево,
«Сыны» города, его спутники,
Обрубили ветви, закрепили веревки,
Отнесли его к подножию горы.
Когда он покончил с седьмым деревом, он приблизился к дому Хувавы,
Он направился к «змею винной набережной»[30] в его доме
И, как будто запечатлевал поцелуй, ударил его по щеке.