В. фон Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию 25 страница

тиках такие счетные слова иногда также называют частицами. По происхождению, однако, все они — существительные.

Из всего изложенного выше следует, что если, в том что касается обозначения грамматических отношений посредством особых звуков, а также слоговой протяженности слов, китайский и санскритский языки рассматривать как крайние пункты, то в языках, расположенных между ними, как в тех, которые отделяют слоги друг от друга, так и в тех, которые несовершенным образом стремятся к соединению слогов, наблюдается постепенно возрастающая склонность к явному грамматическому обозначению и к более свободной слоговой протяженности. Не делая выводов исторического порядка, я ограничился здесь показом этого соотношения в целом и описанием отдельных его видов.

ВИЛЬГЕЛЬМ ФОН ГУМБОЛЬДТ
Статьи и фрагменты
О мышлении и речи [89]

Сущность мышления состоит в рефлексии, то есть в различении мыслящего и предмета мысли.

Чтобы рефлектировать, дух должен на мгновение остановиться в своем продвижении, объединить представляемое в единство и, таким образом, подобно предмету, противопоставиться самому себе.

3. Построенные таким способом единства он сравнивает затем друг с другом, и разделяет, и соединяет их вновь по своей надобности.

Сущность мышления состоит и в разъятии своего собственного целого; в построении целого из определенных фрагментов своей деятельности; и исе эти построения взаимно объединяются как объекты, противопоставляясь мыслящему субъекту.

Никакое мышление, даже чистейшее, не может осуществиться иначе, чем в общепринятых формах нашей чувственности; только в них мы можем воспринимать и запечатлевать его.

Чувственное обозначение единств, с которыми связаны определенные фрагменты мышления для противопоставления их как частей другим частям большого целого, как объектов субъектам, называется в широчайшем смысле слова языком.

Язык начинается непосредственно и одновременно с первым актом рефлексии, когда человек из тьмы страстей, где объект поглощен субъектом, пробуждается к самосознанию — здесь и возникает слово, а также первое побуждение человека к тому, чтобы внезапно остановиться, осмотреться и определиться.

В поисках языка человек хочет найти знак, с помощью которого он мог бы посредством фрагментов своей мысли представить целое как совокупность единств.

Очертания покоящихся друг рядом с другом вещей легко сливаются и для воображения, и для глаза. Напротив, течение вре-

менп рассекается, как границей, настоящим моментом на прошлое и будущее. Никакое слияние невозможно между сущим и уже не сущим.

Рассмотренный непосредственно и сам по себе глаз мог бы воспринимать только границы между различными цветовыми пятнами, а не очертания различных предметов. К определению последних можно прийти либо с помощью осязающей, ощупывающей пространственное тело руки, либо через движение, при котором один предмет отделяется от другого. Все свои аналогические выводы глаз основывает на первом или на втором.

Из всех изменений во времени самые разительные производит голос. Выходя из человека вместе с оживляющим его дыханием, звуки являются также кратчайшими и в высшей степени полными жизни и волнующими.

Следовательно, языковые знаки — это обязательно звуки, и по скрытому чувству аналогии, входящему в число всех человеческих способностей, человек, отчетливо сознавая какой-либо предмет отличным от самого себя, должен сразу же произнести звук, его обозначающий.

Та же аналогия работает и дальше. Когда человек подыскивал языковые знаки, его рассудок был занят работой по различению. Далее он строил целое, которое было не вещами, но понятиями, допускающими свободную обработку, вторичное разъединение и новое слияние. В соответствии с этим и язык выбирал артикулированные звуки, состоящие из элементов, которые способны участвовать в многочисленных новых комбинациях.

Такие звуки больше нигде в природе не встречаются, потому что все, кроме человека, побуждают своих сородичей не к пониманию через со-мышление, а к действию через со-ощущение.

Ни один грубый природный звук человек не принимает в свою речь, но строит подобный ему артикулированный.

Итак, хотя чувство везде сопровождает даже самого образованного человека, он тщательно отличает свой экспрессивный крик от языка. Если он настолько взволнован, что не может и подумать отделить предмет от самого себя даже в представлении, у него вырывается природный звук; в противоположном случае он говорит и только повышает тон по мере роста своего аффекта.
Лаций и Эллада [90]

Большая часть обстоятельств, сопровождающих жизнь нации, — места обитания, климат, религия, государственное устройство, нравы и обычаи, — от самой нации могут быть в известной степени отделены, возможно, они могут быть обособлены. И только одно явление совсем иной природы — дыхание, сама душа нации — язык — возникает одновременно с ней. Работа его протекает в определенно очерченном круге, и рассматриваем мы его как деятельность или как продукт деятельности.

Всякое изучение национального своеобразия, не использующее язык как вспомогательное средство, было бы напрасным, поскольку только в языке запечатлен весь национальный характер, а также в нем как в средстве общения данного народа исчезают индивидуальности, с тем чтобы проявилось всеобщее.

Действительно, индивидуальный характер может преобразоваться в национальный только двумя путями — через общее происхождение и через язык. Происхождение само по себе не представляется действенным фактором, пока нация не сформировалась посредством языка. В ином случае мы лишь изредка можем видеть, что дети несут в себе особенности своего отца, и даже целое поколение — особенности своего рода.

Язык — это удобное средство для создания характера, посредник между фактом и идеей; он основан на общеобязательных, но в лучшем случае смутно осознаваемых принципах, и в большинстве случаев складывается из уже имеющегося запаса, поэтому представляет собой инструмент не только для сравнения многих наций, но и для обнаружения их взаимодействия.

Здесь мы должны для начала кратко исследовать особенности греческого языка и обсудить, насколько определили они греческий характер или же насколько последний в них отразился.

Если изображение характера индивида или же нации оказывается трудным делом, то еще более трудным покажется нам описание характера языка. Всякий, кто возьмется за это, убедится вскоре, что, захотев сказать что-либо общее, он испытывает неуверенность, а если же углубится в частности, четкие образы ускользнут от него, подобно тому как облако, скрывающее вершину горы, кажется издалека имеющим ясные очертания, но превращается в туман, как только вступаешь в него. Чтобы удачно избежать этих трудностей, необходимо сделать более подробное отступление о языке вообще и о возможных различиях между отдельными языками.

Весьма вредное влияние на интересное рассмотрение любого языкового исследования оказывает ограниченное мнение о том, что язык возник в результате договора и что слово есть не что иное, как знак для существующей независимо от него вещи или такового же понятия. Эта точка зрения, несомненно, верная до определенных границ, но не отвечающая истине за их пределами, становясь господствующей, убивает всякую одухотворенность и изгоняет всякую жизненность. Ей, этой точке зрения, мы обязаны столь часто повторяющимися общими местами: что изучение языка необходимо либо только для внешних целей, либо для произвольного развития еще не освоенных способностей, что лучший метод — тот, который кратчайшим путем ведет к механическому пониманию и употреблению языка, что все языки одинаково хороши, если ими владеть, что было бы лучше, если бы все народы говорили на одном и том же языке, — и прочими рассуждениями в этом роде.

При ближайшем же рассмотрении обнаруживается, что имеет место как раз обратное.

Слово, действительно, есть знак, до той степени, до какой оно используется вместо вещи или понятия. Однако по способу построения и по действию это особая и самостоятельная сущность, индивидуальность; сумма всех слов, язык — это мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека; он, действительно, основан на условности, поскольку все члены одной общности понимают друг друга, но отдельные слова возникают прежде всего из природного чувства говорящего и понимаются через подобные им природные чувства слушающего; изучение языка открывает для нас, помимо собственно его использования, еще и аналогию между человеком и миром вообще и каждой нацией, самовыражающейся в языке, в частности; никакое установленное множество суждений не может исчерпать познания духа, проявляющего себя в мире, так как в каждом новом скрыто еще другое новое, поэтому было бы, наверное, хорошо, чтобы языки обнаруживали такое многообразие, какое только может допустить число населяющих Землю людей.

После всего сказанного мы займемся возможно кратчайшим изложением анализа языка вообще, из которого скоро станет ясно, чем отличаются друг от друга отдельные языки и до какой степени различной может быть их ценность.

Язык есть не что иное, как дополнение мысли, стремление возвысить до ясных понятий впечатления от внешнего мира и смутные еще внутренние ощущения, а из связи этих понятий произвести новые.

Язык должен, следовательно, воспринять двойную природу мира и человека, чтобы передавать их взаимное действие друг на друга, или же он должен, напротив, поглощать в своей собственной вновь созданной стихии сущность их обоих, реальность субъекта и объекта, сохраняя только их идеальную форму.

Прежде чем приступить к дальнейшим разъяснениям, сформулируем предварительно первейший и высший принцип суждения обо всех языках: те языки должны быть оценены выше прочих, в которых внешний мир отражается правдиво, живо и полно, движения души — сильно и подвижно, а возможность идеального объединения того и другого в понятия легко достижима.

Поскольку реально воспринимаемая материя должна быть идеально переработана и покорена, а объективность и субъективность — что само по себе одно и то же — отличаются только тем, что их противопоставляет друг другу самодеятельный акт рефлексии, и поскольку понимание также является действительным, только немного модифицированным актом самосознания, то оба эти действия должны быть с наибольшей точностью объединены в одно. Это значит, что должно существовать свободное соответствие между основными формами, исходно господствующими в сфере духа, и основными формами внешнего мира. Сами по себе они не могут быть восприняты в явном виде, но являются действенными постольку, поскольку духовная сила приведена в нужное состояние — состояние, которое порождает именно язык как механизм, непроизвольно возникший из свободного и естественного воздействия сил природы на миллионы людей в течение многих столетий и на обширных территориях, а также как необъятную, непостижимую, таинственную силу, которая лучше, чем что-либо иное, способна отображать внутренний и внешний мир.

Слово не является изображением вещи, которую оно обозначает, и еще в меньшей степени является оно простым обозначением, заменяющим саму вещь для рассудка или фантазии. От изображения оно отличается способностью представлять вещь с различных точек зрения и различными путями, от простого обозначения — тем, что имеет свой собственный определенный чувственный образ. Тот, кто произносит слово Wolkeне думает ни о дефиниции, ни о конкретном изображении этого природного объекта. Все его разнообразные понятия и образы, все ощущения, возникающие при виде этого предмета, наконец, всё, что внутри и вне нас с ним связано, может представиться духу, не рискуя при этом быть смешанным с чем-либо, так как скреплено одним-единственным звуком. Этот звук дает при этом еще нечто большее, вызывая то одни, то другие из связывавшихся с ним некогда ощущений, и когда он, как здесь, сам по себе осмыслен (можно сравнить с ним слова Woge, Welle, Walzen, Wind, Wehen, Wald2 и т. п., чтобы в этом убедиться), то настраивает

1Wolke(нем.) = 'облако'.

— Нем. Woge= 'волна, вал', Welle— 'волна', Walzen= 'перекатывание'. Wind= 'ветер', Wehen= 'дуновение', Wald= 'лее', душу на присущий данному предмету лад, частью самостоятельно, частью через воспоминания о других, ему аналогичных предметах. Таким образом, слово проявляет себя как сущность совершенно особого свойства, сходная с произведением искусства, ибо в чувственной, заимствованной у природы форме оно выражает идею, лежащую вне всякой природы, однако только тогда, когда различия очевидны. Эта внеприродная идея и позволяет использовать предметы внешнего мира как материал для мышления и ощущений, она есть неопределенность предметов, при которой представление их не должно быть всякий раз ни исчерпывающим, ни раз и навсегда данным, поскольку оно способно на все новые и новые преобразования, — неопределенность, без которой была бы невозможна самодеятельность мышления, и чувственная живость как следствие действующей при использовании языка духовной силы. Мышление никогда не имеет дела с изолированным предметом и никогда не нуждается в нем во всей полноте его реального бытия. Оно только создает связи, отношения, точки зрения и соединяет их. Слово — теперь уже далеко не пустой субстрат, в который эти сущности могут быть помещены, но чувственная форма, которая своей поразительной простотой, несомненно, показывает, что обозначаемый предмет должен быть представлен только для нужд мышления, своим происхождением из самодеятельного акта духа вводит в границы воспринимающие духовные силы, своей способностью к изменению и аналогией с прочими элементами языка подводит к пониманию той связности, которую мышление стремится обнаружить во внешнем мире и сделать явственной в своих созданиях, и, наконец, своей переменчивостью призывает, не задерживаясь на одном месте, устремляться ко все новым целям. Во всех этих отношениях далеко не безразличен конкретный вид этой чувственной формы, немыслимой без того действия, которое она производит разнообразными описываемыми ниже способами, и есть все основания полагать, что слова различных языков, обозначающие даже самые конкретные предметы, не являются полными синонимами и что, когда произносят injtog, equusи Pferd\ имеют в виду не совсем одно и то же.

Это еще более верно там, где речь идет о неконкретных предметах, когда слово достигает гораздо большей значимости, удаляясь более, чем в случае конкретного предмета, от обычного понятия знака. Мысли и чувства имеют соответственно еще менее определенные очертания, могут быть многосторонними, представляемыми в большем числе чувственных образов, которые в свою очередь вызывают свои особые ощущения. Среди такого рода слов, также и в том случае, когда они обозначают понятия полностью определенные, еще в меньшей степени возможно указать равнозначные.

1 Греч., лат., нем. 'лошадь'
О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития [91]

Сравнительное изучение языков только в том случае сможет привести к верным и существенным выводам о языке, развитии народов и становлении человека, если оно станет самостоятельным предметом, направленным на выполнение своих задач и преследующим свои цели. Но такое изучение даже одного языка будет весьма затруднительным: если общее впечатление о каждом языке и легко уловимо, то при стремлении установить, из чего же оно складывается, теряешься среди бесконечного множества подробностей, которые кажутся совершенно незначительными, и скоро обнаруживаешь, что действие языков зависит не столько от неких больших и решающих своеобразий, сколько от отдельных, едва различимых следов соразмерности строения элементов этих языков. Именно здесь всеохватывающее изучение и станет средством постижения тонкого организма (feingewebtenOrganismus) языка, так как прозрачность в общем всегда одинаковой формы облегчает исследование многоликой структуры языка.

Как земной шар, который прошел через грандиозные катаклизмы до того, пока моря, горы и реки обрели свой настоящий рельеф, с тех пор остался почти без изменений, так и языки имеют некий предел своей завершенности, после достижения которого уже не подвергаются никаким изменениям ни их органическое строение, ни их прочная структура. Зато именно в них как живых созданиях духа (Geist) могут в пределах установленных границ происходить более тонкие образования языка. Если язык обрел свою структуру, то основные грамматические формы не претерпевают никаких изменений; тот язык, который не знает различий в роде, падеже, страдательном или среднем залоге, этих пробелов уже не восполнит; большие семьи слов также мало пополняются основными видами производных. Однако посредством созданных для выражения более топких ответвлений понятий, их сложения, внутренней перестройки структуры слов, осмысленного соединения и прихотливого использования их первоначального значения, точно схваченного выделения известных форм, искоренения лишнего, сглаживания резких звучаний язык, который в момент своего формирования довольно примитивен и слаборазвит, может обрести новый мир понятии н доселе неизвестный ему блеск красноречия, если судьба одарит его своей благосклонностью.

Достойным упоминания является то обстоятельство, что еще не было обнаружено ни одного языка, находящегося за пределами сложившегося грамматического строения. Никогда ни один язык не был застигнут в момент становления его форм. Для того чтобы проверить историческую достоверность этого утверждения, необходимо основной своей целью сделать изучение языков первобытных народов и попытаться определить низшее состояние в становлении языка, с тем чтобы познать из опыта хотя бы первую ступень в иерархии языковой организации. Весь мой предшествующий опыт показал, что даже так называемые «грубые» и «варварские» диалекты обладают всем необходимым для совершенного употребления и что они являются теми формами, где, подобно самым высокоразвитым и наиболее замечательным языкам, с течением времени мог выкристаллизоваться весь характер языка, пригодный для того, чтобы более или менее совершенно выразить любую мысль.

Язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг, или, точнее говоря, языку в каждый момент его бытия должно быть свойственно все, благодаря чему он становится единым целым. Как непосредственная эманация органической сущности в ее чувственной (sinnlich) и духовной значимости язык разделяет природу всего органического, где одно проявляется через другое, общее в частном и где благодаря всепроникающей силе образуется целое. Сущность языка беспрерывно повторяется и концентрически проявляется в нем самом; уже в простом предложении, поскольку оно основано на грамматической форме, видно ее завершенное единство, и так как соединение простейших понятий побуждает к действию всю ткань категорий мышления, — где положительное влечет за собой отрицательное, часть — целое, единичное — множество, следствие — причину, случайное — необходимое, относительное — абсолютное, где одно измерение пространства и времени требует другого, где одно ощущение находит себе отклик в другом, близлежащем ощущении, — то, как только достигается ясность и определенность выражения простейшего соединения мыслей, а также соответствующее обилие слов, целостность языка налицо. Каждое высказанное участвует в формировании еще не высказанного или его подготавливает.

Таким образом, две области совмещаются в человеке, каждая из них может члениться на обозримое количество конечных элементов и обладает способностью к их бесконечному соединению, где своеобразие природы отдельного выявляется всегда через отношение его составляющих. Человек наделен способностью как разграничивать эти области — духовно — посредством рефлексии, физически — произносительным членением (Articulation), — так и вновь воссоединять их части: духовно — синтезом рассудка, физически — ударением, посредством которого слоги соединяются в слова, а из слов составляется речь. Поэтому, как только его сознание настолько окрепло, чтобы в обе области проникнуть с помощью той же силы, которая может вызвать такую же способность проникновения у слушающего, — он овладел уже их целым. Их обоюдное взаимопроникновение может осуществляться лишь одной и той же силой, и ее направлять может только рассудок. Способность человека произносить членораздельные звуки — пропасть, лежащая между бессловесностью животного и человеческой речью, — также не может быть объяснена чисто физически. Только сила самоосознания способна четко расчленить материальную природу языка и выделить отдельные звуки — осуществить процесс, который мы называем артикуляцией.

Сомнительно, чтобы более тонкое совершенствование языка можно было связывать с начальным этапом его становления. Это совершенствование предполагает такое состояние, которого народы достигают лишь за долгие годы своего развития, и в этом процессе они обычно испытывают на себе перекрестное влияние других народов. Такое скрещивание диалектов является одним из важнейших моментов в становлении языков; оно происходит тогда, когда вновь образующийся язык, смешиваясь с другими, воспринимает от них более или менее значимые элементы или когда, как это происходит при огрублении и вырождении культурных языков, немногие чуждые элементы нарушают течение их спокойного развития, и существующая форма перестает осознаваться, искажается, начинает переосмысливаться и употребляться по другим законам.

Едва ли можно оспаривать мысль о возможности независимого друг от друга возникновения нескольких языков. И обратно, нет никакого основания отбросить гипотетическое допущение всеобщей взаимосвязанности языков. Ни один из самых отдаленных уголков земли не является настолько недоступным, чтобы население и язык не могли появиться там откуда-то извне; мы не располагаем никакими данными для того, чтобы оспаривать существование рельефа материков и морей, отличного от теперешнего. Природа самого языка и состояние человеческого рода до тех пор, пока он еще не сформировался, способствуют такой связи. Потребность быть понятым вынуждает обращаться к уже наличествующему, понятному, и, прежде чем цивилизация еще более сплотит народы, языки долго будут оставаться достоянием мелких племен, которые так же мало склонны утверждать право на место своего поселения, как и неспособны успешно защитить его; они часто вытесняют друг друга, угнетают друг друга, смешиваются друг с другом, что, бесспорно, сказывается и на их языках. Если даже и не соглашаться с мыслью о первоначальной общности происхождения языков, то едва ли можно найти племенной язык, сохранивший свою чистоту в процессе развития. Поэтому основным принципом при исследовании языка должен считаться тот, который требует устанавливать связи различных языков до тех пор, пока их можно проследить, и в каждом отдельном языке точно проверять, образовался ли он самостоятельно или же на его грамматическом и лексическом составе заметны следы смешения с чужим языком и каким именно.

8. Таким образом, при проверочном анализе языка следует различать три момента:

первичное, но полностью завершенное, органическое строение языка;

изменения, вызываемые посторонними примесями, вплоть до

вновь приобретенного состояния стабильности; внутреннее и более тонкое совершенствование (innereAusbil- dung) языка, когда его отграничение от других языков, а также его строение в целом остаются неизменными.

Два первых пункта еще трудно точно разграничить. Но выделение третьего основывается на существенном и решающем отличии. Границей, отделяющей его от других, является та законченность организации, когда язык обретает все свои функции, свободно используя их; за пределами этой границы присущее языку строение уже не претерпевает никаких изменений. На фактах дочерних языков, развившихся из латинского, новогреческого и английского, которые служат поучительным примером и являются благодатным материалом для исследования возможности возникновения языка из весьма разнородных элементов, период становления языка можно проследить исторически и до известной степени определить заключительный момент этого процесса; в греческом языке при его первом появлении мы находим такую высокую степень завершенности, которая не свойственна никакому другому языку; но и с этого момента — от Гомера до александрийцев — греческий продолжает идти по пути дальнейшего совершенствования; мы видим, как римский язык в течение нескольких десятилетий находился в состоянии покоя, прежде чем в нем стали проступать следы более тонкой и развитой культуры.

9. Приведенная выше попытка разграничения очерчивает две различные части сравнительного языкознания, от соразмерности трактовки которых зависит степень их законченности. Различие языков является темой, которую следует разработать исходя из данных опыта и с помощью истории, рассматривая это различие в своих причинах и следствиях, в своем отношении к природе, судьбам и целям человечества. Однако различие языков проявляется двояким образом: во-первых, в форме естественно-исторического явления как неизбежное следствие племенных различий и обосоо- лений, как препятствие непосредственному общению народов; затем как явление интеллектуально-телеологическое, как средство формирования наций, как орудие создания более многообразном и индивидуально-своеобразной интеллектуальной продукции, как творец такой общности народов, которая основывается на чувстве общности культуры и связывает духовными узами наиболее образованную часть челоьечества. Последняя форма проявления языка свойственна только новому времени, в древности она прослеживалась лишь в общности греческой и римской литератур, и так как расцвет последних не совпадал во времени, то наши сведения о ней не являются достаточно полными.

Ради краткости изложения я хочу, безотносительно к одной небольшой неточности, которая заключается в том, что образование, конечно, оказывает влияние на уже сформировавшийся организм языка, а также в том, что последний, еще до того как он обрел это состояние, бесспорно, подвергался влиянию образования, рассмотренные выше части сравнительного языкознания назвать:

изучением организма языков;

изучением языков в состоянии их развития.

Организм языка возникает из присущей человеку способности и потребности говорить: в его формировании участвует весь народ; культура каждого народа зависит от его особых способностей и судьбы, ее основой является большей частью деятельность отдельных личностей, вновь и вновь появляющихся в народе. Организм языка относится к области физиологии интеллектуального человека, культура — к области исторического развития. Анализ организма языка ведет к измерению и проверке области языка и области языковой способности человека; исследование более высокого уровня образования ведет к познанию того, каких вершин человеческих устремлений можно достичь посредством языка. Изучение организма языка требует, насколько это возможно, широких сопоставлений, а проникновение в ход развития культуры — сосредоточения на одном языке, изучения его самых тонких своеобразий — отсюда и широта охвата и глубина исследований. Следовательно, тот, кто действительно хочет сочетать изучение этих обоих разделов языкознания, должен, занимаясь очень многими, различными, а по возможности и всеми языками, всегда исходить из точного знания одного-единственного или немногих языков. Отсутствие такой точности ощутимо сказывается в пробелах никогда» не достигаемой полноты исследований. Проведенное таким образом ^сравнение языков может показать, каким различным образом чело- Век создал язык и какую часть мира мыслей ему удалось перенести в него, как индивидуальность народа влияла на язык и какое об-;ратное влияние оказывал язык на нее. Ибо язык и постигаемые через него цели человека вообще, род человеческий в его поступательном развитии и отдельные народы являются теми четырьмя бъектами, которые в их взаимной связи и должны изучаться в равнительном языкознании.

Я оставляю все, что относится к организму языков, для более обстоятельного труда, который я предпринял на материале американских языков. Языки огромного континента, заселенного и исхоженного массой различных народностей, о связях которого с другими материками мы ничего не можем утверждать, являются благодатным объектом для этого раздела языкознания. Даже если обратиться только к тем языкам, о которых имеются достаточно точные сведения, то обнаруживается, что по крайней мере около 30 из них следует отнести к языкам совершенно неизвестным, которые можно рассматривать именно как столько же новых естественных разновидностей языка, а к этим языкам следует присоединить еще большее количество таких, данные о которых не являются достаточно полными. Поэтому очень важно точно расклассифицировать все эти языки. При таком состоянии языкознания, когда еще недостаточно глубоко исследованы отдельные языки, сравнение целого ряда таких языков может очень мало помочь. Принято считать, что вполне достаточно фиксировать отдельные грамматические своеобразия языка и сопоставлять более или менее обширные ряды слов. Но даже самый примитивный язык — слишком благородное творение природы для того, чтобы подвергать его столь произвольному членению и фрагментарному описанию. Он — живой организм (organischesWesen), и с ним следует обращаться как с таковым. Поэтому основным правилом должно стать изучение каждого отдельного языка в его внутренней целостности и систематизация всех обнаруженных в нем аналогий, с тем чтобы овладеть знаниями способов грамматического соединения мыслей, объемом обозначенных понятий, природой их обозначения, а также постичь тенденцию к развитию и совершенствованию, свойственную в большей или меньшей мере каждому языку. Кроме таких монографий о всех языках в целом, для сравнительного языкознания необходимы также исследования отдельных частей языкового строения, например исследование глагола во всех языках. В таких исследованиях должны быть обнаружены и соединены в одно целое все связующие нити, одни из которых через однородные части всех языков тянутся как бы вширь, а другие, через различные части каждого языка, — как бы вглубь. Тождественность языковой потребности и языковой способности всех народов определяет направление первых, индивидуальность каждого отдельного — последних. Лишь путем изучения такой двоякой связи можно установить, насколько различается человеческий род и какова последовательность образования языка у каждого отдельного народа; оба — и язык вообще и языковой характер народа — проявятся в более ярком свете, если идею языка вообще, реализованную в столь разнообразных индивидуальных формах, поставить в соотношение с характером нации и ее языка, противопоставляя одновременно общее частному. Исчерпывающий ответ на важный вопрос о том, подразделяются ли языки и каким образом по своему внутреннему строению на классы, подобно семействам растений; и как именно, можно получить лишь этим путем. Однако, как бы убедительно ни было все сказанное до сих пор, но без строгой фактической проверки остается лишь догадкой. Наука о языке, о которой здесь идет речь, может опираться только на реальные, а не на односторонние или