Дьявол собственной персоной 7 страница

Был ли шанс, что боль будет меньше, если она причинена кем-то столь красивым?

Ключ повернулся, заглушив двигатель.

Потом совершенно все стихло.

ТРАВА МЕЧТАТЕЛЬНО КАЧАЛАСЬ на утреннем ветру. Высокая. Густая. Когда он вел меня через нее, она почти достигала моей талии.

Я все еще была смущена, после того, что произошло в машине. Он держал дверцу открытой, пребывая в недоумении, почему я отказывалась выходить.

– Нет? – Он посмотрел на деревья позади него, потом снова на меня. – Что ты думаешь, я сделаю с тобой?

Будто мои предположения имели значение. Мы были наедине, непонятно где.

– Если ты и правда считаешь меня серийный убийцей, то снаружи ты будешь в большей безопасности, чем в машине.

Я не находила в этом ничего смешного.

– Зачем ты привез меня сюда?

Он подошел к багажнику машины, открыл его и вернулся с пледом и корзинкой для пикника.

– Завтрак. Теперь ты мне веришь?

Я выскользнула из машины.

– Прости. У меня слишком живое воображение.

– Живое – это хорошо, но не отталкивай меня так. – Он закрыл дверцу и с той же самоуверенной улыбкой преградил мне путь, вынудив меня прислониться к машине. – Я не готовлю для женщины, чтобы затащить ее в лес и там пытать ее. Во всяком случае, не против ее воли. Мне нужно, чтобы ты расслабилась для меня. Просто расслабься. Ты можешь это сделать? – Его голос возымел надо мной совершенно другой эффект. – Я не собираюсь ничего делать с тобой, если ты этого не хочешь.

Было в нем что-то гипнотическое, что заставляло любую мысль о попытке сопротивления казаться абсурдной. Даже просто слушая его разговоры о вещах, которые он мог со мной сделать, я начинала желать их, независимо от того, какими бы ужасными они не были. И это пугало меня больше любого сценария, который я воображала в машине.

Таинственным местом нашего назначения оказалась лужайка в окружении деревьев – место настолько уединенное, что лес был бы сумасшедшим, если бы не скрывал там свои секреты. Старая ива, словно хранитель, дремала посередине лужайки, ее крона свисала до земли, давно поддавшись гравитации.

Он разделил ветви и постелил плед под их рассеянной тенью, ожидая, что я сяду первой.

– Это мое убежище. Я никому его не показывал.

– Никогда?

– Никогда. Я прихожу сюда, когда хочу побыть один.

– Почему сейчас ты сделал исключение?

Его глаза нашли каждое место, где солнце касалось моей кожи.

– Возможно, это удачное исключение.

Последнее слово он произнес прямо мне в губы, раскрывая их, пробуя их глубоким, жадным, сладким поцелуем, который мог уничтожить любой инстинкт самосохранения.

– Что не так? – спросил он все еще касаясь своими губами моих.

– Ничего, просто… у меня на секунду закружилась голова.

– С тобой я слишком увлекаюсь. Мне стоило бы быть осторожнее.

Я не хотела, чтобы он был осторожнее.

– Возможно это потому, что я мало спала.

– Или потому, что ты ничего не ела.

Он достал миску и тарелку из одного набора фарфоровой посуды, сорвал полиэтиленовую пленку и положил их на плед. Миска была полна ежевики, а на тарелке лежали четыре, свернутых в трубочки блинчика.

– Это должно помочь. – Он поднес один из блинчиков к моему рту.

Я откусила кусочек, стараясь не зацепить его пальцы. Он кормил меня как ребенка, забавляясь этим, но я искоса на него поглядывала, отмечая: сапоги – черные и угловатые, из идеально начищенной толстой кожи; темные джинсы, свободно сидящие на бедрах, несмотря на ремень; мышцы его живота были практически видны под мягкой белой тканью, которая их облегала; и футболка – одна из самых поразительных, которые я только видела на парнях. Она идеально ему подходила, так плотно облегала, что невозможно было не представить трение хлопка о его кожу, когда он двигался, а V–образный вырез – низкий и широкий – обнажал почти всю его грудь, до самых ребер.

– И это тоже. – Он указал на миску с ежевикой.

– Я съем, но при одном условии.

– Давай.

– Скажи мне кто ты. Я ничего о тебе не знаю.

Он откинулся на локтях.

– Что ты хочешь знать?

– Где ты живешь, чем занимаешься, что тебе нравится…

Он переключил взгляд на иву, прищурив глаза от улыбки (или от яркого солнца).

– Если ты будешь это знать, что-то поменяется?

– Возможно нет, но это приведет к ослаблению моего живого воображения.

Некоторое время он молчал, а затем потянулся к моей руке.

– Пойдем.

Я последовала за ним в поле. Сделав несколько шагов, он повернулся и подарил мне цветок. Я не заметила его, возможно потому что цветок скрывала зеленая тень травы, окружавшая его. Нежные лепестки были насыщенно красными и дрожали от малейшего прикосновения ветра.

– Я не знала, что в Нью Джерси растут маки.

– Никто не знает. Это тайна.

При каждом следующем шаге, когда трава словно расступалась для нас, я видела все больше маков. Все их дикое цветение. Удивительное. Нереальное.

– Знание всегда все меняет. Оставайся со мной просто так.

Он стоял неподвижно, прислонив свой рот к моему уху, ожидая. Было так много всего, что я хотела бы узнать, и то, что он уходил от моих вопросов не предвещало ничего хорошего. Но в тот момент это не имело значения. Все, о чем я могла думать, это его быстрое и горячее дыхание на моей коже.

Оставайся со мной…

Я поцеловала его над ключицей, где плечо переходило в шею. Он смаковал мой ответ. Наслаждаясь его значением. Затем он обрушился на меня, как будто я собиралась сбежать в любую секунду. Я всюду чувствовала его поцелуи сквозь одежду, пока он опускался на колени на траву, притягивая меня к себе.

Это оказалось слишком неожиданным, и я попыталась его притормозить. Это не сработало, а лишь раззадорило его еще больше.

– Подожди, я не могу…

– Не можешь что? – Его рука легла на мою ногу, и я могла почувствовать ее жар сквозь джинсы. – Не бойся меня.

– Я не боюсь.

– Тогда позволь мне… – Он потянул за молнию на джинсах и мой желудок скрутило, как будто внутри меня его кто-то сжал.

Я поймала его за запястье.

– Не стоит.

– Почему нет?

– Слишком быстро. Я едва тебя знаю.

Его вес больше на меня не давил. Я думала, он рассердится, но он взял мою руку и поцеловал ее.

– Технически, мы не знакомы. Я Риз. А ты?

– Теа. Твое имя в моей стране означает «рысь».

– Это объясняет, почему ты так меня боишься. А из какой ты страны, Теа?

– Из Болгарии.

Его улыбка застыла, как будто он почувствовал, что по лесу приближается хищник.

– Ну конечно же ты оттуда.

– Почему «конечно же»?

Риз пожал плечами, не ответив.

– Как много ты знаешь о Болгарии?

– Очевидно не так много, как должен. Возможно, мы это исправим?

Он начал меня расспрашивать о моем доме, о фортепиано, о том, что привело меня в Америку. Я упустила только часть об Эльзе – ту часть, которую, я была не уверенна, расскажу ли хоть кому-нибудь. Мы лежали так довольно долго, скрывшись в траве, разговаривая. Лес вокруг нас застыл в гробовой тишине, за исключением редких взмахов крыльев птиц и шороха ветра, качающего деревья. Когда я снова почувствовала на себе его руку, то поняла, что проспала несколько часов. Солнце начало садиться, и тени от деревьев теперь простирались через все поле.

– Почему ты дал мне проспать все это время?

– Потому что тебе это нужно. – Он помог мне подняться. – У нас впереди целый вечер. Или, по крайней мере, я на это надеюсь. Если ты не собираешься возвращаться, то я веду тебя на ужин.

Ресторан оказался небольшим деревянным домиком где-то на берегу Нью Джерси. На старой вывеске на двери было написано: У Луизы. Внутри находились четыре пустующих стола, и женщина за стойкой (вероятно сама Луиза), улыбнулась Ризу, прежде чем повернуть на двери табличку с «открыто» на «закрыто», чтобы никто не мог побеспокоить ее особенного посетителя.

– Пусть Барнаби сыграет для нас, – тихо сказал он ей по пути к нашему столику.

Пару минут спустя, пока Риз наливал нам вина, Луиза поставила перед нами два блюда.

– Я совсем забыл спросить – ты любишь морепродукты?

– Да.

– Это их фирменное блюдо. Но я пригласил тебя сюда не за этим. Смотри…

Через боковую дверь в зал вошел старик и направился к столу, на котором стояли всевозможные виды стаканов. В каждый из них он налил воду и стал касаться их краев, смочив пальцы. Приглушенные, нежные звуки наполнили зал с такой призрачной хрупкостью, которой я никогда не слышала в музыке. Каждый тон поднимался в воздух и почти мгновенно умирал, оставляя после себя тишину, от которой с невыносимой болью сжималось сердце.

– Я знал, что тебе это понравится. – Его голос снова стал таким мягким, как в тот раз, когда он говорил со мной у греческих ваз. – Ты слышала водяную арфу прежде?

– Нет. Это напоминает мне Шопена.

– Меланхолия Шопена? Ты уверена, что это хорошее сравнение?

Что-то в его тоне обеспокоило меня, но прежде чем я смогла понять, что именно, Риз придвинул свой стул ближе к моему и попросил старика сыграть что-нибудь другое.

К тому времени как он привез меня обратно в Форбс, почти наступила полночь.

– Во сколько мы можем встретиться завтра? – Быстрый и прямой вопрос, как и все его остальные вопросы сегодня.

– У меня занятия все утро. Затем до пяти я свободна.

– Встретимся в час. В том же месте, где и сегодня.

Риз уехал, не дав мне произнести что-нибудь еще. Когда, уже на расстоянии, рев автомобиля стих, я поняла, что его красивое, странное имя, было единственным, что я знала о нем.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Две смерти Орфея

НОВОСТЬ первым делом попала во входящие Уайли в пятницу утром, и он тут же прислал мне письмо: Приходи. ЖИВО! Забудь о занятиях!

Но к тому времени я закончила с учебой и увидела его сообщение, был уже полдень. Когда я наконец добралась до его кабинета, его лицо пылало от нетерпения.

– Где тебя носит? Ты только что выиграла в лотерею!

Стоявшая на полу рядом с ним электрогитара издала тикающий звук. Это оказались часы: четверть первого. Если эта встреча не будет короткой, то я рискую опоздать на наше свидание с Ризом в час.

– В какую лотерею я выиграла?

– Максимальный Джек–пот. – Он протянул тайну в течение нескольких дополнительных секунд. – Карнеги.

Глянцевый буклет полетел через стол, и мне удалось поймать его как раз вовремя. Обложка была иллюстрирована изображениями самого известного концертного зала Америки.

– Справочник подписчика на текущий сезон. На шестой странице. Внизу слева.

Я последовала его указаниям, слишком потрясенная, чтобы думать. На шестой странице был календарь. Одна из его ячеек была обведена красным.

– 23 Ноября. Думаешь, сможете провернуть это?

– Что именно я должна провернуть?

Доннелли предупредила меня: Уайли любит видеть успехи своих учеников и теперь он дергал за все ниточки, лишь бы затащить меня в Нью-Йорк. Но Карнеги, из всех мест?! Она называла его «малой вероятностью». Но, видимо, когда этот человек превращался в кукловода, все становились вероятным в считанные дни.

– Это ежегодный концерт «Двадцать ниже двадцати». Двадцать студентов, все в их трагическом подростковом возрасте – ну ты уловила идею. Изначально, это должны были быть только Джулиардцы, но в последнее время они начали расширять границы. В этом году список включает в себя двух ребят из Колумбийского, одного из Стэнфорда, и тебя.»

И меня. В очередной раз, все уже было решено – хотела я того, или нет.

– Что я буду играть?

– Здесь у меня плохие новости и плохие новости. Что ты хочешь услышать в первую очередь?

Для него это были шутки. Я ничего не сказала, просто ждала.

– Первая плохая новость – ты не можешь выбирать на этот раз. Концерт является частью их Европейской серии, так что программа была установлена сразу за несколько месяцев».

Я посмотрела на обведенную ячейку и заголовок в ней:

Дань Современной Европе: Пульс Испании

– А другая плохая новость?

– Верно. Друга плохая новость та, что пьеса убьет тебя. Освежевав, зажарив, и съев заживо.

Он протянул мне несколько нотных листов. Плотные скопления нот мчались по первой странице.

– Ты играла Альбениса[5]?

– Нет. Я слышала о нем, но я не слишком хорошо знакома с его музыкой.

– Думай о нем, как Шопене, если бы он родился испанцем: взял народные темы и превратил их в салонную музыку. Не мой тип представления. Тем не менее – гениально, хотя и спустя рукава.

Названием являлось испанское слово, Астурия, и, казалось, она была частью чего-то под названием Испанская Сюита.

– На самом деле, твой Шопен гарантировал нам место.

– Причем тут Шопен?

– Один из самых великих кахунас [6]пришёл на твой концерт. Был просто потрясен, особенно этюдами. Все время назвал тебя «The Maelstorm». Ты знаешь, что это значит?

– Вихрь?

– Да, но на стероидах. Вихрь настолько мощный, что разрушает все на своем пути. Теперь этот парень убежден, что ты единственная, кто может справиться с Альбенисом. Если с ним вообще можно справиться.

Если.

На этот раз, Уайли не шутил. Он подошел к стереосистеме, нажал кнопку, и музыка пронеслась по комнате. Пугающая. Шквал звука. Быстрее, чем все, что я могла бы себе представить.

– Это все твое. – Он вытащил диск и протянул его мне. – Слушай его, пока плохо не станет. Пей его, ешь его, дыши им – меня не волнует. Но приручи его!

– Что, если его нельзя приручить?

– Тогда эта неудача будет такая же моя, как и твоя. А я никогда не проигрываю. – Небольшая пауза, чтобы убедиться, что я поняла. – Теперь давай согласуем стратегию.

«Согласуем» просто означало, что он возложил все на меня, пока я слушала:

Я должна практиковаться каждый день, отныне и до концерта. Ко времени промежуточных экзаменов я должна была знать всю пьесу наизусть, потому что, как он выразился: «все нотные листы отправятся в окно». Доннелли будет моей первой проверкой, Уайли – последней. И на последующие два месяца, начиная с этой секунды, я могла забыть о своей жизни.

К тому времени как он меня отпустил, я также могла забыть о встрече Ризом. Гитара в форме часов уже пробила час несколькими ловко выбранными аккордами в стиле Уайли: песней «One» от U2.

Я ВЫБЕЖАЛА ИЗ здания музыкального факультета, поймала следующий трансфер до кампуса, и, чудесным образом, прибыла к Магистерскому Колледжу с опозданием всего лишь в десять минут. Он был там, но не поцеловал меня. Даже не улыбнулся. Мои извинения за опоздание едва отметились на его лице.

– Я думал ты динамишь меня. Я рад, что ошибся.

– Зачем мне динамить тебя?

– Я не знаю, в этом и проблема. Ты держишь дистанцию, и я до сих пор не могу понять, почему.

– Риз, я с нетерпением ждала этого все утро. Но один из моих профессоров задержал меня после занятий, и еще один хочет встретиться в пять.

– Я верну тебя к этому времени.

Мы начали прогулку – сначала по Спрингдейл, затем налево на Мерсер, где большие дома выстроились вдоль дороги. Потом дальше, где скопление деревьев бросало густую тень на тротуар, и он наконец взял меня за руку:

– Давай срежем здесь.

– Думаешь, нам стоит?

– Нам… что? – Он звучал отстраненно, задумавшись над чем-то. – Все в порядке. Идём.

Я вытянула свою руку из его, но он продолжал идти.

– Теа, пойдем.

Одна из первых вещей, которые я узнала о Принстоне, – отсутствие ограждений, даже вокруг частных домов, но это не означает, что вы можете просто так пройти. Только два дня назад, пока я искала Проктер Холл по дороге на работу, я по ошибке зашла в сад Уайман Хаус – дома исполняющего обязанности декана и его семьи. Женщина сурово попросила меня не нарушать границ, и я не имела намерения нарываться снова.

– Ты идешь, или мне отнести тебя?

Он улыбнулся, когда сказал это, ожидая меня посреди лужайки, окруженной деревьями со всех сторон. Всех кроме одной – напротив нас, где огромный каменный особняк затмил все в поле зрения. Когда я не ответила, он направился обратно в мою сторону.

– В чем дело?

– Это чей-то дом.

– И?

– И… почему мы не можем просто пойти по дороге?

Мое беспокойство очаровывало его, и следы плохого настроение стали исчезать с его лица.

– Всё нормально, я обещаю. Просто пойдём со мной. Мы почти на месте.

Я посмотрела на особняк: признаков жизни не было.

– Почти где?

– Я так сильно пугаю тебя?

Что я могла сказать? Я больше не боялась его. Но, может быть, должна была.

– Как я могу заставить тебя довериться мне? – Он оттеснил меня к ближайшему дереву и оперся руками на него, поймав меня между ними в ловушку. – Нам не нужно никуда идти. На самом деле, план только что изменился – ты победила.

Победить его было невозможно. Его губы уже спускались по моей шее, и слова не имели значения.

– Риз, подожди…

– Ты уверена, что хочешь, чтобы я подождал? Я так не думаю. – Его руки оставили кору и скользнули под мою одежду, по голой коже моей спины, живота, груди. – Я не хочу ждать. Я представлял тебя всю ночь!

Я не могла поверить, что делала это. Мы были в чьем-то дворе, посреди бела дня, в нескольких футах от тротуара и дороги, по которой проезжали машины – но мне было все равно.

Когда он начал расстегивать мою рубашку, я мгновенно протрезвела и оттолкнула его.

– В чем дело?

– Мы не можем сделать это здесь.

– Кого волнует, где мы?

– Меня.

– Нет. Мы не были здесь вчера, но вела ты себя так же. Почему?

– Потому что…ты даже не знаешь меня.

– Мне не нужно знать тебя. – Его потрясающие глаза были безжалостны. – Мне нужно обладать тобой.

Он прижал меня спиной к дереву с настойчивостью, которую он был не в состоянии – или не желал – контролировать.

Я сомневалась, что долго смогу сопротивляться.

– Тогда, потому что я не знаю тебя.

– Тебе тоже не нужно знать меня. Все, что тебе нужно сделать – дать мне позволение.

Эти слова разлились по бешено пульсирующей артерии на шее. Одной рукой он прижал мои руки к дереву над головой, другую сунул в мои джинсы, даже не потрудившись расстегнуть молнию.

– Риз, стой, – сказала я из последних сил, едва выдавливая слова.

Он замер, все еще держа меня. Я слышала, как он вдохнул. Затем его тело отделилось от моего и, не касаясь меня и даже не глядя в мою сторону, он отошел и скрылся между деревьями.

ИМЕЯ ЦЕЛЫХ ДВА ЧАСА ДО моей встречи с Джайлсом, я пошла в библиотеку искусств и попыталась почитать. Но чем дольше я смотрела на книгу, тем более расстроенной я себя чувствовала из–за того, что только что произошло: жалкая прогулка назад от Мерсер Стрит, гнев из–за того, что меня бросили под тем деревом.

Мне не нужно знать тебя.

Да и зачем ему? Узнавать каждую девушку, чью одежду он хотел бы снять? Полноценная работа, можно не сомневаться. С другой стороны, именно таким и должен был быть короткий путь к сексу: Случайный. Анонимный. Легкий. Ему, возможно, достаточно было улыбнуться, чтобы девчонки снимали с себя одежду, не говоря уже о том, чтобы приглашать их прокатиться на дорогом автомобиле или на пикник в лесу. Так что, если я не была готова ответить взаимностью при дополнительных усилиях, зачем тратить время на меня?

Я вышла из библиотеки и пошла в музей искусств, чтобы последний раз взглянуть на вазу на случай, если Джайлс снова решит поднять о ней тему. Так, по крайней мере, я говорила себе, в то время как на самом деле часть меня все же скучала по Ризу. Не по нему самому, конечно – по фантазии о нем. По нашим нескольким мгновениям у греческой вазы, когда он говорил со мной загадками о любви.

Место оказалось совсем не таким, как я его запомнила: ни магии, ни призраков, просто ничем не примечательная комната с несколькими загроможденными шкафами. Внутри, у каждого предмета была карточка с описанием. Надпись рядом с вазой Орфея гласила: Псиктер, Афины, примерно 500 г. до н.э. [Приобр. 1995]

Мне потребовалось несколько секунд для обработки прочитанного – скобки, аббревиатуры внутри них – и осознания, что единственный след Эльзы, который я обнаружила до сих пор, вовсе не был следом. Джайлс ошибся. Она не могла написать об этой вазе. То ли возраст, то ли огромный поток студентов доконали его, смешивая воспоминания, производя бессвязные истории, одну из которых он рассказал мне.

Принстон приобрел вазу в 1995 году, тогда моя сестра была уже мертва.

– МИСС СЛАВИН, ЕСЛИ ПАМЯТЬ мне не изменяет, в легендах вашей страны есть существо похоже на менаду?

Вопрос полетел в меня, как только я вошла в кабинет Джайлса, прежде чем я имела шанс сесть.

– Да, Самодива. В Болгарии, Сам означает «одинокий» и дива – «дикий».

– Как интересно …. Дикая одиночка. – Слова сошли с его языка так естественно. – Неукротимая и одинокая. Как менада на определенной вазе.

Мы вернулись к моей непростительной ошибке: написание эссе во множественном числе. Это глубоко задело его, и я до сих пор не знала почему.

– В наших сказах, самодивы никогда не ходят в одиночку. Они танцуют вместе в лесу

– Как делали менады. Их название означает «неистовые». И как и в вашем типичном мифе, именно такими они являются: свитой свирепых женщин, опьяненных Дионисом и безумием его ритуалов.

Он открыл одну из книг на столе и, как ни странно, ему не пришлось листать её, чтобы найти то, что он хотел:

«Я видел этих неистовых женщин, которые с босыми ногами носились в исступлении по этой земле. . . стремясь удовлетворить свою страсть, среди лесов, вина и музыки, что сводили с ума . . . со змеями, что лизали их щеки. Они носили короны из плюща или дуба или цветущего вьюнка. Одна их них вонзала свой посох в землю, и Бог пускал в том месте родник из вина».

Он закрыл книгу.

– Знакомо? – Его глаза загорелись странным возбуждением. – Вакхи Еврипида, принесла ему первую премию на фестивале драмы в Афинах. Целая трагедия о менадах. Или, в данном случае, вакханках, как их называли в Риме.

– Мне очень жаль, но я не читала его.

– Ну, так я и предполагал. Все же я продолжаю думать, что это может прозвучать знакомо.

Он изучал меня еще момент, пока не стало ясно, что неопределенный кивок был единственным ответом, который он получит.

– Профессор Джайлс, вы хотели показать мне что-то.

– Да, хотел. – Он заколебался, словно больше не был уверен, что это того стоило. – Как хорошо вы знакомы с мифом об Орфее?

– Кроме того, что я написала в моей работе?

– Всем известна эта часть – его спуск в подземный мир и трагический хаос, последовавший за этим. Я больше заинтересован в остальном. В его жизни до того, как он встретил Эвридику.

Мой мозг мучительно пытался вспомнить подробности, но, к моему собственному смущению, извлечь из памяти удалось немногое:

– Он родился во Фракии, у музы поэзии Каллиопы. Когда Аполлон дал ему лиру, мальчик начал превращать свои стихи в песни.

– Да, да, музыка и прочее. Но более важно то, что Орфей провел много лет в загадочных школах Египта. По возвращении в Грецию, он был вовлечен в культы Диониса.

– Культы?

– Культы, ритуалы, мистерии, оргии – я слышал весь тезаурус. Большинство негативных ярлыков были изобретены Римской Церковью, разнузданность – один из особо любимых.

– Зачем Церкви устраивать оргии?

– Забавно, не правда ли? Секс был, конечно, ведь Дионис бог сил природы и всего, что производит жизнь. Тем не менее, секс ради секса, особенно в его… его менее распространенных вариантах, никогда не был основополагающей частью ритуалов. Часто они не прибегали к сексу вовсе.

– Я не улавливаю. Церковь просто заполнила пробелы выдуманными историями?

– Я боюсь, что восполнение пробелов не было у них в намерениях. Наоборот. Вы должны понять, было время, когда дионисийская религия была так же распространена, как христианская, и такой языческий соперник должен был быть устранен, и быстро. И провозглашение греческих ритуалов пьяным разгулом было надежным способом. Еще более парадоксально, что это стало аналогом поедания овцы ягненком, ведь христианство заимствовало так много от греков.

– Из их мифов?

– Особенно из мифов. Дионис, например, считается архетипом Христа: оба умерли в акте самопожертвования и возродились, не говоря уже о владении силой исцелять и превращать воду в вино. Что касается Орфея, он у христиан тоже прототип – Иоанна Крестителя. Иоанн распространял учение Христа также, как Орфей распространял дионисийские таинства. Они оба развивали идеологию, основанную на аскетической жизни, и практиковали ритуалы очищения водой – для греков это был kathairein, или катарсис, для христиан это крещение. Но моя любимая аналогия, уверен, вы ее оцените, это то, что Иоанн был обезглавлен по требованию разъяренной женщины.

– Саломея? – Я видела оперу о ней. Принцесса, что потребовала голову Иоанна, когда молодой пророк не ответил на её любовь.

– Саломея, да, самая непревзойденная ведьма из всех. Или самодива, как вы могли бы назвать ее. Использовала свою красоту в качестве оружия, чтобы снести его голову с плеч. Увидев ее танец, король просто не мог отказать.

Я сделала вид, что не заметила любопытство, с которым он посмотрел на меня, произнося это.

– Во всяком случае, христианские заимствования у греков – тема для отдельно, возможно даже бесконечной, беседы. Дело в том, что Дионис был гораздо большим, чем бог вина и секса. Его ритуалы были частью сложной философии, серией мистических посвящений, цель которых заключалась в достижении перерождения. Духовного возрождения, конечно. Но также и физического».

– Как именно они это делали?

– Это одна из самых больших загадок древнего мира. Отсюда термин «мистерия». Кульминация их всех – Мистерия в Элевсине – длилась девять дней и была, пожалуй, наиболее глубоким опытом, который знали греки. К сожалению, все посвященные в это поклялись молчать. И эта тайна остается нетронутой и по сей день.

Он опять послал мне этот выжидательный взгляд, как если бы я имела сверхъестественную способность расшифровывать его греческие мистерии.

– Мисс Славин, не думаю, что можно придумать обстоятельства, при которых одно из этих существ, одна из ваших… самодив… может принять решение выйти на охоту самостоятельно?

Моих самодив. Я покачала головой.

– Странно, что вы не можете, потому что ваша сестра описала их так ярко. Она разработала свою весьма красочную, если можно так сказать – версию мифа об Орфее. Я до сих пор понятия не имею, как она дошла до этого. Возможно, взросление на тех землях, на вершине тысячелетий истории, подпитывает воображение в том направлении, которому мы, западные ученые, можем только позавидовать. Но факт остается фактом: я никогда ничего подобного не видел прежде. И не видел после.

– Что было уникального в нем?

– Все. Как бы вы отнеслись к предположению, что, прежде чем Орфей отправился в подземный мир, задолго до того, как он встретил Эвридику, он был уже мертв?

Я думала, я неправильно поняла.

– Вы имеете в виду его душу?

– Нет, на самом деле мертв. В наиболее общем, физическом смысле этого слова.

– Я не представляю, как это возможно.

– Не можете, пока. Но представьте вот что: молодой человек умирает, вероятно, по случайности – даже самый блестящий музыкант не застрахован от смерти. Все оплакивают его. Особенно женщины, все женщины, которые были очарованы его музыкой, но которым не удалось заполучить его сердце. Затем, из ниоткуда, посреди оплакивания, просачиваются таинственные слухи – слухи о ритуале. Секретном ритуале. Опасном. Темном. О том, который окунёт вас прямо в безумие Диониса. Если вы только решитесь, сможете достичь двух вещей, которые вы желаете больше всего: вернуть этого мужчину из мёртвых и сделать его навсегда своим. Всё это, конечно, ценой собственной жизни.

Я уставилась на Джайлса. Он звучал немного бредово. Может быть так и должно быть, чтобы суметь подняться так высоко по академической пирамиде? Но мне было интересно узнать о ритуалах, так что я решила подыграть.

– Если вы умрете, как это человек навсегда останется вашим?

– Отказаться от человеческой жизни не значит, что ты умрешь. Наоборот, ты переродишься в менаду – бессмертную, одержимую богом. По словам вашей сестры, кто-то любил Орфея достаточно, чтобы пройти через такой ритуал для него.

– Эвридика?

– Нет, Эвридика появилась гораздо позже. Эта женщина отличается и не имеет имени – ваша анонимная самодива. Она зла. Сломана. Орфей никогда не любил ее и никогда не полюбил бы.

– Но вы сказали, что она будет владеть им вечно.

– Ага! Вот мы и подошли к сути вещей: как завладеть кем-то? И не просто завладеть им, но делать это против его воли. Есть какие-нибудь догадки?

У меня не было ни одной. Не могла даже представить себе, как это – владеть кем-то или быть в собственности.

– Это все возвращает нас к тому же ритуалу. Женщина становится менадой. И мужчина, он... он просыпается от смерти, чтобы обнаружить себя существом совсем иного рода. Вы можете думать о нем, как о демоне, хотя не совсем в традиционном смысле. Наша современная концепция демонического восходит ко временам средневековья, когда христианские писания связывали этот термин со злыми духами. Греки, с другой стороны, верили в существо, известное как даемон.»