Ранние социально-классовые мотивы

Появление частной собственности, имущественного неравенст­ва существенно изменило древнюю фантастику. К волшебным образам, созданным воображением первобытного человека, фан­тазировавшего о полной власти над веществом и силами природы, присоединился классовый элемент. В сказках стало говориться о возможности преодолеть враждебные силы угнетения и об изме­нении социальной действительности в интересах трудящихся.

Общее изменение характера фантастики повлекло за собой изменение и всей системы образов в волшебном повествовании. Разумеется, давние традиции оказали свое влияние на творчество новых поколений, но древняя мифология уже не могла играть главной роли в создании новой фантастики. На образование новой сказочной фантастики определяющее влияние оказали иные исторические условия.

Древняя фантастика перерабатывалась в соответствии с изме­нившимся сознанием людей. В небе появились всесильные вла­дыки—боги. «...Чем более мощным и властным становился рабо­владелец, — тем выше в небеса поднимались боги...» — говорил А. М. Горький

В сказках, известных по поздним записям, все чудовища, олицетворявшие стихийные разрушительные силы природы, ста­ли в один ряд с существами, в изображении которых преломи­лись черты реальных представителей классового насилия. С чер­ной вражеской силой народ в сказках ведет упорную и трудную борьбу. Борьба с угнетателями, иногда приводившая к временным, частичным победам, убеждала людей в возможности окончатель­ной победы. Это важное историческое обстоятельство своеобразно отразилось в сказках. Человек-герой неизменно покорял чудовищ. Так, он возвращал похищенных сказочных красавиц. Нам изве­стна лишь поздняя, чисто поэтическая разработка этого традици­онного сказочного сюжета.

Сказка «Марья Моревна» в подробностях рисует ту реальную историческую обстановку, которая характерна для первых вос­произведенных в фольклоре столкновений человека с силами, ме­шающими ему быть счастливым.

Вначале сказочное повествование рисует вполне мирную и безмятежную жизнь героев. Сестры неизменного сказочного героя Ивана выходят замуж при чудесных обстоятельствах. Брак че­ловека с представителями природных стихий доносит до нас тотемистические воззрения народа. Эта тема появилась в сказках во времена, когда в народном баснословии обнаружилось стрем­ление расположить к себе силы природы, породнившись с нею. Иван выдает сестер замуж за Сокола, Орла и Ворона и тем са­мым заручается их поддержкой и помощью в жизненной борьбе.

Как-то выехал Иван в поле и видит — лежит в поле рать — сила побитая. Едет дальше, завиднелись вдали белые шатры. Подъехал близко к ним. Выходит навстречу Ивану Марья Моревна: «Здравствуй, царевич, куда едешь, по воле аль по нево­ле?» Отвечает ей Иван: «Добрые молодцы по неволе не ез­дят!» — «Ну, коли дело не к спеху, погости у меня в шатрах». Иван полюбился Марье и женился на ней.

Сказка рисует облик смелой воительницы, деятельной, неза­висимой и помнящей о своем достоинстве женщины. Что же заставило Марью вести войны и против кого они? Об этом Иван узнал скоро. Уезжая на войну и покидая все хозяйство, Марья говорит Ивану, указав на потайной чулан: «Везде ходи, за всем присматривай; только в этот чулан не моги заглядывать!» Иван не вытерпел, вошел в чулан, глянул — а там висит Кощей Бес­смертный, на двенадцати цепях прикован. Стал Кощей просить:

«Сжалься, дай напиться! Десять лет я здесь мучаюсь, не ел, не пил — совсем в горле пересохло!» Трижды поит Иван Кощея, Вернулась к тому его сила. Тряхнул он цепями и сразу все двенадцать порвал.

Кощей нагналпо дороге Марью, подхватил ее и унес к себе.Оказывается, Марья — воительница и хозяйка —издавнавраждовала с Кощеем. Теперь Кощей на свободе,и Марья ни­чего не может с ним сделать. Сказка рисует ее полную беспомощность. Когда Иван вошел в царство Кощея и увидел свою супругу, Марья бросилась к мужу на шею, залилась слезами:

«Ах, Иван! Зачем тыменя не послушался — побывал в чулане и выпустил Кощея?»

Иван и Марья трижды бегут от Кощея, и триждыон наго­няет их. В третий раз Кощей жестоко расправился с Иваном: изрубил на мелкие куски, сложил их в бочку, а бочку бросил в синее море, — Марью же увез к себе. На этом и закончилась бы жизнь Ивана, если бы не помощь его чудесных родственников. Орел полетел над морем, выхватил из вод бочку и вынес ее на берег. Сокол слетал за живой водой, Ворон — за мертвой. Разби­ли бочку. Опрыснутое мертвой водой тело срослось, живая вода вернула Ивана к жизни. Герою помогают и Баба Яга, птицы, звери. •

Если сказку перевести на социально-историческийязык, тостанет ясно, что Ивану пришли на помощь родственникиизмира природы, причем родственники и предки по женской линии. Сказка противопоставила фантастических помощников материн­ского рода силам, ставшим во враждебные отношения к старым порядкам и обычаям. Марья и весь образ жизни, связанный с ее властью, олицетворяет справедливые и гуманные социальные по­рядки, а Кощей — мир насилия, человеконенавистничества. Спа­сение от враждебных сил, олицетворенных в образе Кощея, че­ловек ищет в верности прежнему порядку вещей. И чудо не замедлило явиться. Оживший Иван получает от Яги чудесное средство, которым можно извести Кощея, и побеждает его.

Несомненно, Кощей — воплощение той социальной силы, ко­торая нарушила древние родовые порядки равноправия и отняла у женщины ее прежнюю социальную власть. Кощей всегда пред­стает в сказке как похититель женщин, превращающий их в своих рабынь. Кроме того, он предстает в сказках и обладателем несметных богатств.

Ф. Энгельс писал о возникновении системы угнетения народ­ных масс и социальном облике тех, кто сломил власть перво­бытных общин: «...она была сломлена под такими влияниями, которые прямо представляются нам упадком, грехопадением по сравнению с высоким нравственным уровнем старого родового общества. Самые низменные побуждения — вульгарная жад­ность, грубая страсть к наслаждениям, грязная скаредность, корыстное стремление к грабежу общего достояния — являются восприемниками нового, цивилизованного, классового общест­ва; ' самые гнусные средства — воровство, насилие, коварство, измена — подтачивают старое бесклассовое родовое общество и приводит его к гибели».

Сказочный Кощей — воплощениеэтих социальных качеств. В воображении сказочников он предстает безобразным стариком, насильником, коварным убийцей, скрягой, стяжателем, бездушным, жестоким губителем. В .нем нет ничего от человека. Кощей — вооруженный захватчик. Марья должна вести с ним постоянную борьбу. Сказочники наделили Кощея реально-быто­выми и нравственными чертами появившихся в обществе угне­тателей — военачальников. Реальность преломилась через фан­тастику: (Кощей — собирательный образ, воплощение социаль-^ ной неправды, отцовского права стяжательства и насилия.

Сказки рисуют Кощея высохшим костлявым стариком с за­павшими горящими глазами. По сказкам, он прибавляет и убав­ляет людям век, а сам бессмертен: его смерть скрыта в яйце, а яйцо в гнезде, а гнездо на дубе, а дуб на острове, а остров — в безбрежном море. В яйце как бы материализовано начало жизни, это то звено, которое делает возможным непрерывное размножение. Через яйцо птица размножается. Только разда­вив яйцо, можно положить конец жизни. Сказка не мирилась с несправедливым социальным строем и губила бессмертного Кощея.{ ^Прибегая к воображаемым средствам расправы с Ко­щеем, сказочники прекращали жизнь злого существа вполне понятным и наивным способом — зародыш раздавливался. Этот эпизод весьма характерен для волшебных сказок классового общества первоначальной поры. Храня связь с представления­ми, вынесенными из глубокой доклассовой старины, волшебное повествование приобрело социально-оппозиционное начало, которое прогрессировало от столетия к столетию. Сказки о Ко­щее обнаруживают связь вымысла с социальными помыслами трудящихся.

Этимологический анализ слова «кощей» подкрепляет толко­вание социально-исторического смысла сказочного образа. В древнерусском языке «кощей» означал раба, пленника, слугу. Именно в этом смысле употреблено «кощей» в «Слове о полку Игореве». Святослав укоряет князя Всеволода за равнодушие к судьбе русских княжеств. Поступи князь Всеволод иначе, настали бы иные времена. «Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногат ь, а кощей по резан!»⁽. «Чага»—невольница, поло­нянка, а «кощей» — раб, невольник. «Резана» и «ногата» — мелкие денежные единицы на Руси. С этим же смыслом слово '«кощей» употреблено и в других случаях: «Стреляй, господи­не, Кончака, поганого кощея, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославича!»². Кончак назван рабом, а галицкий Ярослав — господином. «Ту Игорь князь высьд'Ь из сьдла злата, а в сьдло кощиево»³, т. е. Игорь высадился из золотого седла в седло рабское. Прилагательное «кощиево» передает тот же смысл слова «кощей».

Значение «раб, невольник» прочно укрепилосьза словом «кощей». Казалось бы, это противоречит нашему толкованию образа Кощея. В сказках Кощей не раб, а владыка. Однако это противоречие кажущееся. Слово «кощей», само производное, имеет много общего со старославянской формой коstьi (оты­менное прилагательное в именительном падеже единственного числа), склонявшейся по типу «божий». Слово «кощей» и в современной русской речи может выполнять роль прилагатель­ного. Оно заменяет такие слова, как «худой», «тощий», «костис­тый», «худощавый». Если bozьi означало «относящееся или принадлежащее богу», то коstьi должно было означать «при­надлежащее или свойственное некоему Кошу».

После разбора этого слова становится понятным,почемураб, невольник назван Кощеем — он принадлежал Кошу. Ко­щей — невольник, а Кош — господин. Именно так Кощей и на­зывается в некоторых вариантах сказки. Можно предполагать, что Кош — древнейшее имя Кощея. Поясним, почему первых господ, захвативших власть и учредивших систему рабства, называли кошами. «Кош» лингвисты связывают с корневым общеславянским коз'Ьь. Недавний родовой старейшина, став­ший господином, как правило, был самым старым в семье. Он основал семью. Последующие поколения — его «кость», на нем все держится, от него идет патриархальная семья. Далекий предок семьи иным не представлялся. Такому пониманию смысла слова вполне соответствует указание лингвистов на то, что в украинском языке «кошъ» означает стан, поселение, а «кошевой» — старшина, начальник коша. В белорусском языке «кошевать» означало раскинуть стан, а в древнерусском «кошь» — стан, обоз. Не случайно все эти поздние историчес­кие однокоренные образования указывают одновременно и на признак главенства, и на некий стан, поселение, отдельную общественно-хозяйственную единицу. Возможно, это также под­твердит мысль, что «кош» первоначально означало именно старшего, главного в семье. К этому можно добавить, что нижнелужицкое ко811аг обозначало в свое время заклинателя, а, но историческим данным, роли жрецов, старейшин, верши­телей суда часто выполняло одно и то же лицо.

По-видимому, со временем слово «кошъ» в первоначальном смысле перестало употребляться, устарело. Его сменили другие названия-слова, прежнее сохранялось в ряде указанных новооб­разований. Так, кощеем стали обозначать пленника. Это имя полу­чил и старик, которого победила Марья: он действительно не­вольник — кощей.

В сказках народ вывел плеяду героев, в которых воплотил свои стремления к социальному равенству. Народ указал на те социаль­ные категории людей, которых больно ударила распавшаяся цепь первобытнообщинных отношений. Это прежде всего лишенные наследства младшие дети, затем отвергнутые и не пользующиеся прежними правами сироты и женщины, поставленные в положе­ние рабынь. Все они стали героями сказок. Защищая их чело­веческие права, сказка осуждала установившиеся порядки жизни.

Известно, при каких обстоятельствах совершался распад пер­вобытнообщинных отношений. Приручение домашних животных и разведение стад создали неслыханные до того источники богат­ства. Первоначально эти богатства принадлежали роду. Но именно они-то и породили частную собственность. При первобытнообщин­ных порядках для человека раб-пленник был бесполезен. Теперь его можно было сделать выгодной рабочей силой. Он не только кормил себя, но доставлял сверх того богатства хозяевам. Родовая собственность распалась на частные владения отдельных семей. Семья нанесла сильнейший удар по обществу, в котором сущест­вовало материнское право. По мере того как росли богатства, росло и влияние мужчин на общественные дела. Имущество, накоплен­ное мужчиной по материнскому праву, должно было переходить в род женщины, к братьям и детям его сестер или к сестрам его матери, а его собственные дети оставались ни счем. Мужчины использовали свое положение в обществе и пересмотрели порядок наследования в пользу своих детей. Возникло отцовское право. К единовластию мужчины пришли через промежуточную форму патриархальной семьи — организацию некоторого числа свобод­ных и несвободных лиц, подчиненных власти главы. Существен­ным для такой организации является включение в состав семьи несвободных, т. е. рабов, и отцовская власть.

Разнообразные сюжеты русских волшебных сказок, говорящих об отношениях братьев, сестер, отцов и детей, своим первоначаль­ным происхождением обязаны порядкам, которые существовали в таких семьях. На Руси, как и у всех славян, патриархальная семья-община и ее характерные пережитки сохранялись до самых поздних времен. Ф. Энгельс писал по этому поводу: «...такие боль­шие семейные общины продолжают существовать и в России;

теперь общепризнано, что они столь же глубоко коренятся в рус­ских народных обычаях, как и сельская община. Они фигурируют в древнейшем русском сборнике законов, в «Правде» Ярослава, под тем же самым названием (уегу]), как и в далматинских зако­нах; и указания на них можно найти также в польских и чешских исторических источниках».

Долгое существование патриархальных семей на Руси способ­ствовало распространению сказок, которые своим происхождением обязаны отношениям, существовавшим внутри этих патриархаль­ных семей. Не случайно многие из сказок о трех братьях начи­наются с повествования о смерти главы семейства и разделе его имущества между братьями по завещанию.

Во время превращения большой патриархальной семьи в само­стоятельный общественно-хозяйственный организм, противостоящий роду, внутри семьи среди свободных ее членов еще креп­ко держались древние отношения равенства при безусловной власти старшего. Эта семья возникла на стадии перехода от мате­ринского рода к патриархальному. Поэтому в ней и было возмож­ным сочетание разнообразных форм старого и нового. Первона­чально наследниками в этой семье были младшие сыновья, потому что они дольше других детей оставались в семье и жили с роди­телями до их смерти. Старшие братья, как правило, уходили в семью брата матери. Младший сын-наследник не получал никакой выгоды от своего наследства. После смерти отца он оставался жить с сестрами и матерью, и по существу его доля при семейном разделе была долей и его сестер, и его матери. Только после смер­ти матери сын вступал в свои права. Оставаясь в доме родителей, младший сын делался хранителем культа очага и свято соблюдал культ предков. Тем самым младший сын превращался в хранителя общей семейной собственности.

По-своему связанные с первобытнообщинными порядками первоначальные формы наследования не давали в семье среди свободных ее членов каких-либо преимуществ наследнику — младшему сыну (так называемый минорат).

Система наследования младшими, как и всякая иная система наследования, когда семейное коллективное имущество делилось поровну среди свободных членов, не могла удовлетворять возник­шее отцовское право. Дробясь, семья теряла свою силу. Система­тическое выделение старших братьев разрушало дело, начатое де­дами и отцами. Вполне понятно, почему наследственное право должно было предусмотреть неравное выделение имущества. Младший сын, бывший хранителем очага и живший с матерью и сестрами, перестал получать наибольшую часть семейной собст­венности. Наследственное право, еще связанное в известной мере с тем общественным порядком, который мешал дальнейшему раз­витию отдельных семей, было пересмотрено в пользу старших сыновей (так называемых майорат). Система майората утвердила неравенство в семье и среди свободных ее членов. Такой порядок наследования обездолил младшего сына. Наследственные обычаи, ущемлявшие права младших в семье, равно как и разрыв нового общественного уклада с прежними общинно-родовыми порядками, нашли отчетливое выражение в волшебных сказках.

Сказки о братьях, как мы уже говорили, начинаются со смерти отца. Отец в сказках по-разному поступает в отношении своих сыновей. Иные варианты сказок говорят о равном разделе имущества. Лишь позднее Иван оказывается обманут братьями. По другим вариантам, Иван тратит деньги без ума: он дурак. Мотив сказки имеет интересную социальную историю. Есть и такие варианты, но которым отец просто лишил младшего сына прав на наследство. Эти варианты сказок в особенности интерес­ны: они древнее остальных. В сказке вопреки решению отца Иван сделан удачником. Во всех вариантах старшие братья, чуждые гуманных соображений, обнаруживают собственнические стрем­ления в несправедливых действиях.

Жили-были старик и старуха. Пришло время старику поми­рать, стал он деньги делить. В ряде вариантов сказки отец делит между братьями не деньги, а немудреный крестьянский инвен­тарь, худобу. Младшему брату денег не достается, его наследст­во — кот и собака — вот и вся «скотина»! В сказках, в которых младший брат неделей чертами дурака, так говорится о воле отца в разделе наследства: «Старшему дал сто рублей и среднему — сто рублей, а дураку и давать не хочет: все равно даром про­падет!» Согласно такому отцовскому решению старшим сыновьям передается все основное семейное богатство, так что младший остается ни с чем. Характерно, что с разумными доводами отца сказка не соглашается. Она становится на сторону дурака. «Что ты, батька! — говорит дурак. — Дет.и все равны, что умные, что глупые, давай и мне долю».

Итак, первая и самая характерная черта социального облика Ивана, младшего сына, та, что он обездоленный человек. К этому положению его привело не стечение случайных обстоятельств, не то, что он дурак от рождения (этот мотив поздний, и мы объясним ниже причину появления этой черты у младшего сына), а су­ществующий порядок, который делает его нищим. По отношению к Ивану поступают несправедливо и отец, и братья, которые и не скрывают своего презрения к Ивану, стараются обобрать его.

Попав в чудесное золотое царство, Иван добывает себе невесту. Дорога к этому царству ведет через дыру в преисподнюю. Стоят братья Ивана, ждут, когда Иван подаст о себе весть громким кри­ком. Иван велит братьям спускать веревки, чтобы подняться на­верх. Братья поднимают невесту Ивана, а его самого сбрасывают в пропасть. Иван падает в пропасть и, казалось бы, должен по­гибнуть, но он остается живым. В сказке неизменно и постоянно говорится об удачливости Ивана. Счастье само плывет ему в руки. В реальной жизни обездоленный не становится удачником, а в сказке все получается наоборот.Так сказка обнаруживала свои социальные симпатии.

Кто и что приносит удачу Ивану? Ему помогает та самая «ско­тина», которую он получил в наследство. Кот и собака становятся вернейшими помощниками Ивана. Они спасают его, возвратив -украденное у него волшебное кольцо. Они кормят Ивана, когда он оказывается заточенным в каменном столбе. Традиционная основа этого сюжетного положения восходит к древним представ­лениям людей о возможности помощи тех животных, которых человек рассматривал как существ, расположенных к себе. Вместе с тем сказочный мотив помощи, оказываемой герою животными, говорит и о рудиментарно сохранившихся древних представле­ниях о какой-то особой связи, существующей между Иваном — младшим сыном и покровителями семейного очага. Сказки упорно связывают Ивана, третьего сына, с печью. Он и прозвище получил соответствующее — запечник. Если вспомнить, что младшие сы­новья искони являлись хранителями семейного очага и на них была возложена обязанность осуществлять особые культовые обряды, связанные с поклонением духам семейного очага и пред­кам, то станет ясной особая привязанность Ивана к печи. Иван, младший сын, по представлению сказочников, находится под покровительством сил, которые благоволили к тому, кто оставался верным старым обычаям материнского рода, кто не жадничал, не искал богатства только для себя. И именно в силу несоблюдения этих заветов попадают в невыгодное положение старшие братья Ивана, поддавшиеся порокам нового общества — корыстолюбию, стяжательству.

О характере помощи, оказываемой Ивану чудесными силами, можно судить по сказке «Мудрая жена». Сказка учит: «Сказано: не желай богатства, пожелай жену мудрую». Мудрой женой Ивана оказалась не простая женщина. Пошел он к реке. Сел на мосту, глядит в воду. Идет мимо него всякая рыба: и большая и малая. И вот увидел он плотичку с золотым кольцом. Подхватил ее Иван, бросил через себя на сырую землю. Обратилась рыбка красной девицей: «Здравствуй, милый друг». Жена Ивана оказа­лась мастерицей на все руки, а главное — под ее началом нахо­дятся чудесные мастера. По ее зову они в одну ночь возводят золотой дворец, перебрасывают через реку мосты, сажают яблони, а на яблонях висят спелые яблоки, в ветвях поют птицы; нако­нец, она дарит Ивану чудесный клубок, с которым он идет в незнакомое тридевятое царство, в тридесятое государство за гусля­ми-самогудами. Встретив на пути некую старуху, Иван неожидан­но признан ею: «Ах, зять любезный! Не чаяла с тобой видеться, здорова ли моя дочка?» '

Понятно, почему Ивану покровительствуют вымышленные су­щества. Он пользуется расположением всех мифических сил ма­теринского рода. Сказка о мудрой жене и Иване развивает идею, осуждающую корыстолюбие и стяжательство: «Коли тебе богатст­во дать, ты, пожалуй, и бога забудешь; пожелай лучше жену мудрую». В сказке выражен социальный идеал народа, его мечта о жизни в достатке, добытом честными путями. Сказочники про­тивопоставили мораль старого и нового общества. Иван воплощает в себе все добродетели человека, уважающего права других. Он бескорыстен, доверчив, почтителен к старшим в роду. Он — хра­нитель и защитник родовых разноправных начал, тогда как его старшие братья — их разрушители. Приверженность к наживе и корысти характеризует их как социальных представителей тех сил, которые упразднр1ли прежние порядки. Прослеживая связь многих сюжетных положений волшебных сказок о младшем брате С реальными фактами из истории наследственных отношений, нельзя тем не менее упрощать существо этих связей. Сказка не защищает право младшего на угнетение других, а выражает пред­ставления народа об общем равноправии людей. Сказка рисует идеалы свободной жизни равноправных людей. Из всех утопий на Руси эта едва ли не первая.

Образ Ивана — третьего сына пережил интересную историчес­кую эволюцию: «-высокий» образ волшебной сказки снизился до образа дурака. Как это произошло, мы скажем несколько позже.

Развитие новых жизненных начал усилило реальную основу сказок. Воображаемое тридевятое царство и тридесятое государ­ство с Ягой и Кощеем стало мало-помалу восприниматься как условное обозначение реального. Волшебная сказка становилась явлением искусства с такими социальными задачами, которых первобытное баснословие не решало.

Усилению реальной основы сказки способствовало также появление в ней образов несправедливо гонимых людей. Сказоч­ники вновь встали на сторону человека и снова взяли жертву классового угнетения под защиту тех воображаемых сил, которые ранее, при первобытнообщинном строе, покровительствовали всем людям. Сказка дарует всем гонимым и преследуемым счастье, бо­гатство и даже власть над теми, от кого они зависят. Широко распространены сказочные сюжеты о столкновении мачехи и падчерицы: сказка о Хаврошечке, о всесильном Морозке и другие волшебные истории, в которых жертвой семейного деспотизма и угнетения неизменно становится дочь вдовца, по народному — «другожена».

Большая патриархальная общинная семья, являя собой пере­ходную форму семейных отношений, возникшую на стадии раз­рушения первобытнообщинных порядков и рождения системы классового угнетения, вызвала к жизни самые понятия о мачехе и падчерице. Глава семьи хотел быть уверенным, что дети, при­житые им с женой, были действительно его детьми, которым он передаст со временем в наследство скопленное имущество. Пользуясь своим возросшим влиянием, мужчина установил стро­гую моногамию для женщин, карая их за неверность. Женщина стала рабыней, мужчины отобрали у нее все права. Такова была та историческая тенденция, которая победила целиком в так на­зываемой моногамной семье и которая прогрессировала в домаш­ней патриархальной общине -как промежуточной форме семейно-общественных отношений на стадии перехода от парного брака к моногамии. По поводу русских домашних общин, возникших из патриархальных общин с общим землевладением и совместной обработкой пашни, Ф. Энгельс писал: «Относительно семейной жизни внутри этих домашних общин следует заметить, что по крайней мере в России о главах семей известно, что они сильно злоупотребляют своим положением по отношению к молодым жен­щинам общины, особенно к своим снохам, и часто образуют из них для себя гарем; русские народные песни весьма красноречи­вы на этот счет»,

Большую патриархальную общину раздирали постоянные се­мейные противоречия и вражда домочадцев: из-за наследства спо­рили жены, спорили их дети. В особенности тяжелым было положение сирот — пасынков и падчериц. Такой социальной категории прежний родовой строй не знал. Теперь она возникла: это были люди, материальное благополучие которых в значитель­ной степени зависело от отношения к ним новой жены их отца. Естественно, что новая женщина в семье стремилась утвердить положение прежде всего своих детей, ненавидя возможных пре­тендентов на имущество своего мужа со стороны других женщин. Мачеха рано взваливала на неродных детей тяжелую домашнюю работу, с тем чтобы, унаследовав что-либо, эти члены семьи по­лучили большую часть того, что они сами внесли в достояние семьи своим личным трудом. Семейный гнет сделал возможным появление в сказках темы жизненного столкновения мачехи с ее неродными детьми, чаще всего с падчерицей. Для сказок стало характерным столкновение двух женщин с разными семейными духами-покровителями. Отстаивая человеческие права сирот, сказка привлекла на защиту равноправия людей воображаемые силы родовой мифологии.

Для сказочного повествования о невинно гонимых типична сказка о Хаврошечке, которую мачеха морила на трудной до­машней работе. Сказка известна под названием «Крошечка-Хаврошечка», «Буренушка», «Одноглазка, Двуглазка и Трехглазка». У мужика, второй раз женившегося, мачеха невзлюбила падчери­цу. Своих дочек работой не томила, а «Крошсчка-Хаврошечка на .них работала, их обшивала, для них и пряла, и ткала, а слова доброго никогда не слыхала». Выйдет сирота в поле, обнимет свою корову и расскажет ей, как тяжело жить-поживать: «Ко­ровушка-матушка! Меня бьют, журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрему дали пять пудов напрясть, наткать, побелить, в трубы покатать». А корова в ответ: «Красная девица! Влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылези — все будет сработано». Так и делалось. По другим вариантам, корова кормит и наряжает падчерицу в цветное платье. «Потом старикова дочка стала звать к себе коровку-буренку: «Тпруко, коровушка, тпруко, буренуш-ка!» Коровушка пришла. Она в одно ушко слазила—напилась, наелась, а в другое — нарядилась. И такой красавицей очутилась, что ни в сказке сказать, ни пером написать».

Сказка не всегда заставляет падчерицу пролезать череа ухо коровы, иной раз достаточно сироте поклониться корове «в пра­вую ножку».

Дивится мачеха падчерице. Позвала она дочь Одноглазку:

«Доглядись: кто сироте помогает?» Крошечка-Хаврошечка усы­пила Одноглазку приговором: «Спи, глазок, спи, глазок!» Глазок заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка и наткала, и побелила. Ничего не дозналась мачехина дочка. Усыпила Хаврошечка и другую мачехину дочку — Двуглазку: «Спи, глазок, спи, другой!»

И Двуглазка уснула. А третья дочь в^е узнала: Хаврошечка за­была про третий глаз Трехглазки.

Велела мачеха зарезать корову. Побежала Хаврошечка к бу-ренке: «Коровушка-матушка! Тебя хотят резать». — «А ты, крас­на девица, не ешь моего мяса, косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их рассади и никогда меня не забывай, каждое утро водою их поливай». И выросла из коровьих костей яблоня с наливными яблоками: золотые листья шумят, гнутся серебряные ветки. По другому варианту, из «гузеной кишочки» вырос ракитов куст, на нем сладкие ягоды, птицы песни поют. Есть и такие варианты: в одном — коровьи «черева» падчерица унесла «в под­полье, в сутный (т. е. темный.—В. А.) уголок и закопала», в другом — падчерица закапывает кишочки «у своей горенки, под передним уголком».

Выросшее дерево приносит счастье подчерице. Яблоки на нем оказываются не простыми: никто, кроме сироты, не может сорвать их. Когда чужая рука тянется к яблокам, ветка уносит их высоко вверх. Ехал мимо царевич и, завидя девушек, сказал:

«Которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет». Сорвать яблоко могла только Хаврошечка: ветви сами приклони­лись и яблоки опустились. Царевич женился на Хаврошечке.

Ряд вариантов сказок на этом повествование и заканчивает. Другие его продолжают. Мачеха не оставила в покое свою падче­рицу. Ее зависть и злоба не знают пределов. Улучила время и превратила падчерицу, у которой к той поре родился сын, в гусыню, а свою старшую дочь «срядила» царевичу в жены.

Старик пестун носит Хаврошечкина сына в чистое поле и, когда летят серые гуси, спрашивает их: «Гуси вы мои, гуси серые! Где вы младеного (т. е. младенца) матерь видели?» Вот . мать опустилась на землю, «кожух сдернула, взяла младенца на руки, стала грудью кормить, сама плачет: «Сегодня покормлю, завтра покормл/о, а послезавтра улечу за темные леса, за высокие гори!»

Узнал про это царевич и, когда сбросила она «кожи», спалил их. Схватил жену, а «она обернулась скакухой (т. е. лягушкой), потом ящерицей и всякой гадиной, а после того веретешечком (веретеном) ». В одном из вариантов сказки с яркими подробностя­ми говорится, как царевичу удалось вернуть жене человеческий облик. Когда кинулся он ловить ее, «она вилась да вилась, в зо­лотое веретенце и вывилась. Он взял веретено, переломил через коленку, бросил жало через себя и сказал: «За мной цветно платье, передо мной красна девица!» Та самая и очутилась». Царевич жестоко расправился с мачехой.

В сказке во всей наивной простоте и ясности обнаруживаются социальные симпатии народа. О беззащитной сироте Крошечке-Хаврошечке, о ее печали и горе говорится с жалостью и участием. Идейно-эмоциональный тон в сказку привнесен социальными отношениями неравенства и угнетения, царившими в обществе.

Сказочники защищали сироту, сулили ей счастье и казнили ее притеснителей.

В сказочном вымысле многое порождено новой исторической эпохой. Корова помогает Хаврошечке делать крестьянскую жен­скую работу. На падчерице женится царевич. Не боясь утратить жизненного правдоподобия, сказка велит расти ягодам на ракито­вом кусте, превращает листья на яблоне в золото, а ветки — в се­ребро. Чтобы поразить слушателей рассказом о злой и упрямой власти колдовства, сказочники заставляли черные силы бешено сопротивляться воле человека. Это чисто художественный вы­мысел сказки. Вместе с тем сказка содержит мотив сверхъестест­венной связи человека и животного — покровителя человека и дерева. Древними поверьями навеяна та часть рассказа, в которой говорится о превращениях человека в птицу, лягушку и даже веретено. Магией и колдовством можно считать приговоры Хаврошечки: «Спи, глазок, спи, другой!» На обряд намекает сказка и обстоятельным сообщением о том, где закопала сирота внутренности коровы. К типично заговорной формуле прибегает царевич: «За мной цветно платье, передо мной красна девица!»

Мотивы и сюжет сказки связаны с социальными явлениями в обществе, возможными лишь на ранней стадии разрушения общинно-родовых порядков. Сказка осуждает домашнее рабство, превращение свободных людей в угнетенных. Система социального угнетения, развивавшаяся на протяжении целого ряда веков, способствовала сохранению в сказках о падчерице и мачехе древ­нейших мотивов. Сказка ставит угнетенного человека под защиту его родовых покровителей. Хаврошечка почитает корову и память о ней хранит после ее смерти. Мифические силы родового строя в эпоху социального угнетения были превращены народом в за­щитников тех, кто более всего пострадал при упразднении родо­вого всеобщего равенства. Сначала корова, а затем чудесная яблоня, выросшая из костей коровы, помогли сироте счастливо выйти замуж.

Сказка вполне определенно говорит о замужестве как о един­ственно реальном пути, который избавлял сироту от семейного деспотизма. Мужчина в сказках выступает как господин, в воле которого брать или не брать за себя замуж девушку. Она уже не имеет тех прав, о которых говорится в сказке о другой жен­щине — Марье Моревне. Характерно, что против мужчины не рискует открыто выступить и сама мачеха. Единственно, что еще в ее власти, — так это обман и чародейство.

Мачеха в сказке — такой же человек, как Хаврошечка, отец, сватающийся князь, но вместе с тем она и зловещее чудовище. О необычности этой женщины свидетельствует и ее потомство:

одноглазые и трехглазые девы. Персонаж сказки наделен свой­ствами полумифических и мифических чудовищ, враждовавших с человеком. Безобразие мачехи свидетельствует об оценке со­циального типа, осуждаемого народом. Волшебные рассказы из области полубытового и полумифического баснословия переходи­ли в область явлений искусства.

Счастливый конец сказки не выражал стремления сироты занять место, ранее принадлежавшее ее гонителям. Кротость, сердечность и покорность, весь облик гонимой девушки — руча­тельство того, что она не может стать гонительницей других. Сказка рисует утопический идеал: она стоит за такую семью, которая не знала бы социального неравенства.

Таким образом, переход от общинно-родовых отношений к тем общественным отношениям, которые сопровождались появлением социального угнетения, вызвал к жизни целый ряд образов, ко­торых не знало волшебное баснословие первобытнообщинного строя. В новых волшебных сказках, традиционно связанных с прежней фантастикой, выразилось народное отношение к ново­му общественному строю. Сюжеты о младшем брате и гонимой падчерице имеют реальную основу и свой социально-историче­ский смысл. Это типичные сюжеты, которые сложились в это время.

Следуя прежним традициям, сказка воспроизводит бедствия и страдания героев. Сказочники неизменно позволяют героям торжествовать над силами зла. Герои терпят холод и голод, теряют близких и родных, проваливаются в бездонные ямы, плу­тают в густом лесу, теряют дорогу в пути, встречают страшных чудовищ, становятся жертвами чаровниц и колдунов, чтобы в конце концов победить — обрести благополучие.

Раньше волшебное повествование воспроизводило в мифоло­гических формах борьбу людей с силами природы. Теперь про­тивниками человека стали социальные силы угнетения и порабо­щения. Изменился и образ сказочных чудовищ. Характерной чертой Кощея, Змея Горыныча, ведьмы является ничем не при­крытый и не скрываемый эгоизм, жажда обогащения, власти. Средства их борьбы — насилие, обман, грубая физическая сила. Чудовищам противостоят герои — защитники родового равнопра­вия, носители идей коллективизма. Среди персонажей сказок появляются и первые жертвы. Сказка осуждает порядки угнете­ния и насилия и выражает утопический идеал справедливой жизни. Древнейшая мифология поставлена на службу устремле­ниям народных масс к свободе и счастью. Древнейшая магия, вера в духов-предков, тотемистических покровителей — вся к этому времени устаревшая система родовой матриархальной ми­фологии поставлена на защиту равноправия и прав человека. Заставив бороться древних мифических покровителей с реальны­ми носителями социальной неправды, сказка утрачивала черты мифологического рассказа. Ее неведомое тридевятое царство и тридесятое государство стало условным обозначением хорошо из­вестного земного царства с настоящими реальными владыками. Как только была утрачена вера в возможность вмешательства древних мифических существ в жизнь человека, так сказка стала по преимуществу явлением искусства со своими особыми за­дачами.

Она восприняла из предшествующего баснословия множество тем, идей, образов, многие особенности фантастического вымысла. Но все это было переработано заново, художественно осмыслено. Сказка сложилась в особый вид народного искусства слова.