Скорость, юность и старость 3 страница

– Он это знает. Он чувствует запах страха. Но он голодный и хочет есть. Скажи ему «сидеть», потом дай угощение.

– С‑сидеть.

Бранка сел и облизнулся. Садовник протянул мясо, и пес слизал его в мгновение ока.

– Хорошо, Бранка, – сказал я и жестом велел мексиканцу повторить.

– Хорошо, Бранка. Очень хорошо. – Он посмотрел на меня. – Он меня сильно покусал, этот пес. Он не любит мексиканцев, мне кажется.

– Не волнуйся, – заверил я, открывая ворота. Мы прошли внутрь вместе с Бранкой и садовником, после чего я подал знак выхолить остальным. – Теперь он другой. Больше кусаться не будет.

Подошли другие двое, я бросил пакетик с лакомством водителю, мужчине постарше, прихрамывавшему на левую ногу. Он поймал мясо. Бранка проследил за пакетом с жадностью, потом уставился на мексиканца, как будто что‑то припоминая.

– Эта собака меня не любит, – проговорил тот.

– Дай ему кусочек мяса.

Он протянул Бранке ломтик, тот всосал его, как макаронину, и стал просить еще.

– Теперь ты, – сказал я третьему, тощему парню в соломенной шляпе. Тот в свою очередь угостил Бранку, который забыл все прочие тревоги и думал сейчас только о еде.

– Теперь он нас любит? – спросил мексиканец и дал Бранке еще лакомства.

– Пока нет. Но еды он хочет больше, чем крови.

Они переглядывались, как городские детишки в зоопарке. Им нравилось стоять рядом с таким крупным и опасным животным, которое не пытается их загрызть.

– Хорошо, – сказал водитель. – Теперь мы можем работать?

– Да. Берите инструменты и приступайте. Я буду работать вместе с вами.

Бранку я привязал за поводок себе к поясу и какое‑то время работал бок о бок с мексиканцами, подстригая кусты, опрыскивая небольшой клен и поливая лужайку. Каждые несколько минут я подводил Бранку то к одному, то к другому садовнику, чтобы они дали ему команду «сидеть» и угостили лакомством. Через какое‑то время каждый провел его на поводке самостоятельно, а потом мы усадили его в машину между мной и водителем, пока тот курил.

– Теперь он лучше, мне кажется, – сказал он, поглаживая Бранку. – Но раньше он был как дикий лев. Сбивал нас с ног и кусал много раз. Хочешь посмотреть? – И он потянулся к поясу.

– Нет, спасибо, я верю. Теперь он изменился. Но вы должны каждый раз давать ему вкусное и понемногу водить на поводке. Быть с ним друзьями, ясно?

– Хорошо, в следующий раз я принесу ему еду.

– Приноси энчилады с сыром. – Я широко улыбнулся.

– А он их любит?

– Все собаки их любят.

– Я понял. Каждый раз буду приносить.

– И не встречайся с ним у ворот. Его будет приводить хозяин, как я сегодня, и вы будете заходить все вместе. А сами – нет, понял?

– Ясно, ясно. Заходить нельзя. Он как охранник на воротах, я понял.

Еще какое‑то время я водил Бранку от одного садовника к другому, чтобы он их обнюхал, взял еду, а они потрепали его за ушами. Пару раз пес мрачно косился на самого тощего из мексиканцев, но в остальном все прошло хорошо.

Крепкий коротышка уронил на землю лопату у Бранки за спиной, тот рывком развернулся и бросился на него.

– Эй! – закричал я, натянул поводок что есть силы, а затем ткнул его пальцем в грудь. Этот сигнал мы с ним выработали давно, так я давал ему понять, что он пересек черту. Бранка был неимоверно силен; если бы я первым не засек упавшую лопату, мне было бы его не удержать. Он порычал на садовника, потом обернулся на меня, как бы говоря: «Да ладно, братан, отпусти! Сам видишь, он заслужил!» Я сумел удержать его только потому, что мы три месяца с ним занимались, любого другого Бранка бы размазал по стенке.

– Ты не прав, тупая башка, – заявил я ему. – Лежать.

Я заставил его лежать добрую минуту, потом подозвал мексиканца и пожал ему руку.

– Вот так он всегда делал, – опасливо заметил тот. – Как пантера.

– Возьми поводок, – сказал я ему.

– Нет‑нет‑нет.

– Держи. – Я вручил поводок ему. – Будем идти вместе, ты его поведешь, и вы тоже. Все с нами.

Я поднял Бранку с места, и мы пошли к воротам. Старший садовник вел Бранку на поводке. Я заметил, что Норман наблюдает за нами из дома, и жестом позвал его к нам.

– Куда мы идем? – Он вышел с чашкой кофе в одной руке и пончиком в другой.

– Норман, мы теперь – новая стая Бранки, и все вместе мы пойдем гулять по Беверли‑Хиллз.

Каждому из них я дал по кусочку мяса. Мы шли по залитой солнцем улице, Бранку по‑прежнему вел на поводке мексиканец, косившийся на меня, как на опасного безумца. Садовники продвигались вперед боязливо, как дети по льду, зато Норман на ходу пил кофе и приветственно махал соседям пончиком.

– Круто, – заметил он, когда Бранка потянул мексиканца к пожарному гидранту, чтобы помочиться. – Надо будет каждый день его так водить.

– А вы что, с ним не гуляли? – Я передал поводок следующей жертве. Тощий парень взял ее с таким видом, словно шел на заклание.

– Никогда.

– Это же не кошка, Норман. Это собака. Ему нужна физическая нагрузка и выходы наружу, иначе он будет слишком одинок.

– Как супермен.

– Если держать его постоянно на вилле, он будет охранять ее, как тюрьму строгого режима, и ненавидеть любого, кто туда зайдет.

– Так не годится.

– Да. Вам повезло, что он еще молодой. Мы успели вовремя.

– Твоя очередь, – сказал водитель третьему мексиканцу, и тот повел Бранку на поводке куда увереннее, чем его товарищи.

– Сидеть, сидеть, – внезапно скомандовал он, доставая угощение. Бранка тут же плюхнулся на землю и заглотнул мясо.

– Отлично. – Я забрал у него поводок, радуясь тому, что Бранка послушался и не сожрал садовника на глазах у соседей.

– У меня дома пудель, – заявил тот с гордостью.

– Размером с хомяка, – вмешался тощий, раздвигая пальцы.

– Но ты даже ее боишься, – засмеялся первый.

– У нее вредный характер, как у тебя.

Мы прогулялись по окрестностям всей нашей живописной группой, здороваясь со встречными и демонстрируя, как Бранка умеет сидеть, лежать и ходить рядом. Норман скормил ему остатки пончика, Бранка слопал угощение молниеносно и решил потребовать добавки. Ткнувшись в тощего мексиканца и отпихнув его к Норману, он стал царапать его лапой.

– Что это он?

– Хочет остатки мяса у тебя в кармане.

– Ему отдать? – неуверенно спросил он.

– Скажи ему сесть, а потом дай команду «лапу».

– Он умеет давать лапу? – изумился Норман.

– Само собой. Еще я научил его переворачиваться, крутиться на месте и лаять по команде.

– С ума сойти. Ему пора в телевизор.

– Бранка, сидеть, сидеть, – скомандовал мексиканец. Пес уселся, не сводя с него взгляд. – Бранка, лапу, лапу. – В ладони парня оказалась здоровенная лапища. Они обменялись рукопожатием, человек и собака.

– Очень хорошо. Теперь пойдемте домой.

– Он мне нравится, – заявил водитель.

– Так вы должны гулять хотя бы раз в неделю, Норман, – предупредил я.

– Без проблем. Мне понравилось. Можем и бегать начать, скажи, Бранка?

Я вручил Норману поводок и взял у него чашку из‑под кофе.

– Поводите его еще немного и не забывайте: с ним надо как в школе с третьеклассником. Строго, но по справедливости.

– Это запросто! – провозгласил Норман и потрусил вперед со своей огромной собакой на поводке. Мы вчетвером проводили их взглядом, посмотрели друг на друга, пожали плечами.

– Вы уедете, он опять будет с ним, как с ребенком, – сказал водитель. – И этот пес нас всех сожрет.

– Я жить хочу, – заявил коренастый.

– А мне он нравится, – возразил тощий, глядя, как Норман и Бранка весело скачут по улице.

– Он тебя чуть не порвал, как воробья.

– Теперь он хороший.

Я пожал им руки. Мы дошли до ворот, им еще надо было работать. Когда мы прощались, старший садовник повернулся ко мне:

– Он может поменяться, этот пес, да? А может и нет?

– Зависит от Нормана, – честно признался я.

– Он нас сожрет.

Насколько мне известно, Бранка никого так и не съел. Я потратил неделю на то, чтобы обучить всех членов семьи, как с ним обращаться, и внушить им, что Бранке нужно взаимодействие с людьми и твердая рука. Норман стал водить его на прогулки, а садовники – приносить угощение. Они разгуливали по району, как бродячий цирк, передавая друг другу поводок и приветствуя запуганных соседей, почтальонов, собак и белок.

Больше я Бранку не видел, и хотя это было только к лучшему, я скучал по этому тугодуму и беспокоился о том, сдержал ли свои обещания Норман.

Но еще больше в эти дни я скучал по Лу. За три года с того самого дня, как я его нашел, мы ни разу не расставались, и теперь мне остро его не хватало. Сейчас он дома преподавал Джинджер основы собачьей жизни, точно так же, как я обучал Бранку за тысячу миль от него, только у Лу это получалось гораздо успешнее.

Норман не знал, как многим он обязан Лу. Бранка был одиноким громилой, не знавшим в жизни других радостей, кроме защиты своего королевства от трех вежливых мексиканцев на стареньком «форде». Но даже самый злобный, самый сильный пес нуждается в друге, которого он не сможет запугать. Лу стал для Бранки старшим братом, на которого тот отчаянно хотел произвести впечатление и которому он не мог причинить никакого вреда. За те месяцы, что он провел с нами, Бранка понял, что значит быть настоящей собакой и как это приятно, когда рядом есть кто‑то главнее тебя. Он полюбил нас с Лу не за то, что мы целовали его толстую задницу, а за то, что мы были уверены в себе, честны с ним с самого начала и подарили ему мир и покой, которого он прежде не знал.

Бранка – это лишь один такой пример. Но за несколько лет я видел множество собак, которым оставался шаг до иглы ветеринара, и все они были спасены мной и другими талантливыми тренерами из академии. Злобные питбули, вздорные овчарки, не уверенные в себе доберманы, яростные американские бульдоги, нервные лайки, мрачные акиты, истеричные джек‑расселы – список спасенных собак бесконечен.

И каждый из них – без преувеличения – был обязан жизнью Лу. За каждой их ночью, проведенной с семьей, за каждой прогулкой, каждым поглаживанием по голове, каждым куском еды стоял Лу, работавший без страховки. За годами их жизни, за достойной старостью, за возможностью ловить запахи, бегать, ловить мячик, смешить детей – была память о Лу, в сердце каждой собаки, подобно слабому воспоминанию о материнском запахе, навсегда остающемся у щенка.

Он знал, как ему повезло. Я видел это в его взгляде каждое утро. У него была работа, которую он любил, и ему не терпелось отправиться туда. Ему не терпелось умотать до полусмерти злобную собаку, чтобы потом вылизать ему морду, уклониться от клацающих зубов, чтобы потом научить глупого юного пса основам жизни в стае. Лу был отважен и не страшился разъяренных псов, способных вцепиться и разорвать ему глотку: он знал, что слишком умен и ловок, слишком близок к дикой природе, чтобы такого не допустить. Лу был уверен, что рано или поздно найдет подход к любой собаке, поймет, чего ей не хватает, сумеет избавить от страха, злости и одиночества.

Лу был псом старой закалки, из тех, кому работа важнее еды. И он выбрал свою работу: возвращать других собак с порога смерти.

Пока я летел обратно в Сиэтл и думал об этом, я многое понял насчет Лу. Он был не таким, как другие псы. Он был единственным в своем роде. И дело было не в воспитании: это было уникальное сочетание идеальных генов и правильного момента. Благодаря уникальной случайности две собаки в округе Мендосино сошлись и породили его на свет вместе с другими однопометниками, но только Лу в тот лень задержался на вершине холма и посмотрел мне в глаза и сделал свой выбор.

Я пытался читать журнал, но думать мог лишь о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы я проехал по тому отрезку дороги на десять секунд раньше или позже, и как ветеринар сказал, что Лу бы погиб от заражения крови, если бы мы его не спасли. Печальная смерть, среди хищников, стервятников и муравьев, безымянный измученный пес, лишившийся шанса стать моим лучшим другом.

Те, с кем мы дружим, во многом определяют нас. В те дни я не мог себе представить, что однажды его не станет, что мне придется жить без него, храня в сердце лишь воспоминания.

Он был совершенством. И я знаю сейчас, что как бы я ни старался, такого в моей жизни больше не будет. Но в те далекие дни он был юн, полон сил, но уже очень мудрым, он рос, мужал, менялся с каждым днем. Мы были одной командой, и казалось, что время застыло на месте и никогда ничего не изменится. Сейчас, оставшись в одиночестве, я думаю о нем, о том, каким уникальным был шанс его появления в моей жизни – и это наполняет меня благоговейным восторгом.

Странствующий рыцарь

Лу разбирался в собаках лучше, чем я в людях.

Нэнси вернулась домой поздно. Я сидел с собаками и смотрел телевизор. Она была в клубе с друзьями. Меня это не волновало. Буль я умным, как мой пес, возможно, об этом стоило задуматься раньше.

Прошли годы, и я много раз проходился по списку взаимных упреков. Сперва трактовал его в свою пользу и ощущал себя совершенно правым. Потом, много лет спустя, стал более справедливым по отношению к ней. Но, каковы бы ни были причины, в тот вечер, вернувшись домой, она приняла решение, что ей будет лучше без меня, и огрела меня этой новостью, как стальной трубой по голове.

Пять лет – долгий срок, чтобы любить человека. И когда Нэнси попросила меня съехать, я… если честно, я сорвался. Закатил ей истерику, как ребенок, потом вылетел из дома вместе с Лу, с пакетом собачьего корма и спальным мешком под мышкой и поехал куда глаза глядят, по дорогам штата Вашингтон, готовый ночевать в машине или под открытым небом. Я не знал, куда податься, но хотел оказаться в лесу, где никто, кроме птиц, не услышит моих жалоб, выброшенных на ветер.

В какой‑то момент, забравшись выше в горы, я увидел дорожный указатель, гласивший просто: «Красный пик». Мне это понравилось. Какая разница, в конце концов! Я свернул и начал карабкаться вверх по разбитой грунтовке. Моей бедной машине это не слишком нравилось, но мне было наплевать. Я хотел попасть наверх, и точка. Наконец у меня была цель. Мы с Лу взбирались на Красный пик.

Через полчаса я выяснил, что Красным пиком именуется место, где нет ничего, кроме пожарной наблюдательной вышки, на высоте пять тысяч футов, на перевале Блуэтт, откуда открывался великолепный вид на три горы, расположенные поблизости, на сосновые леса, густые, как медвежья шерсть, на бескрайнее небо с кружащими ястребами и изумрудные пастбища. Я и сам не понимал, как ухитрился заехать сюда на своей развалюхе. Но мы добрались, и я оставил машину у конца дороги, а мы с Лу уставились на деревянную пожарную башню, возвышавшуюся впереди за деревьями, на утесе. Она пустовала, поскольку сезон пожаров еще не начался.

– Пойдем, Лу, – позвал я его. – Давай туда заберемся.

– Ар‑ру‑а, – согласился он. Ему хотелось меня взбодрить. Когда я грустил, он не отходил от меня ни на шаг, укладывал голову на колени, клал на колено лапу, тихонько фыркал.

Прошлой ночью, когда я бегал по дому с криками, он ходил за мной, как приклеенный. Даже пытался меня отвлечь, то принося мячик, то роняя у ног поводок. Но теперь наконец‑то я больше не жаловался и не ныл, и он тут же воспрянул духом и устремился наверх по каменистой тропе.

Дорога вилась мимо пастбищ и сосен, поднимаясь по нагретым солнцем скалам, продуваемым всеми ветрами. Башня была прямо над нами. Лу залаял и побежал к ней.

– Осторожно, – крикнул я ему вслед. Я не сомневался в ловкости Лу, но, конечно, беспокоился за него. Стоит ему оступиться, и здесь это верная смерть. А если я потеряю Лу сейчас – меня ждет комната с мягкими стенами в психушке.

Ветер задувал все сильнее. Я поднялся по лесенке с наружной стороны башни, Лу вскарабкался следом за мной. Лестницы никогда не были для него проблемой, при необходимости он поднялся бы и по стремянке.

Я открыл незапертый люк и оказался внутри. Лу заскочил следом, старательно обнюхивая каждый дюйм: он ощущал ароматы еды, крысиного помета и всего, что тут могло быть еще. Затем он сел и стал вылизываться. У меня при себе в рюкзачке была упаковка с пончиками и бутылка воды; мы съели по пончику каждый, потом я напился из бутылки, а он у меня из ладони.

Отсюда открывался панорамный вид на горы и пронзительно‑синее небо с высокими круглыми облаками. Высоко нал кронами деревьев парил ястреб. Не могу представить себе ничего прекраснее.

Я был несчастен, но красота окружающего мира от этого не страдала. Лу что‑то чувствовал, но он был собакой и сосредотачивался на простых и доступных вещах. Я старался подражать ему, не заглядывать в будущее и в прошлое, жить настоящим и просто смотреть вокруг.

Вокруг нас были горы и лес, деревья тянулись к небесам, ослепительный свет озарял мир. Я старался не думать ни о чем, кроме солнца и ветра и того, сколько времени ушло на то, чтобы создать это место, о потоке времени, сравнимом с переломанным хребтом гор, исцеляющем медленно, незримо и изнутри.

Я нашел квартиру в городе, неподалеку от вашингтонского университета. Здесь было почти так же шумно, как в Нью‑Йорке, где я прожил много лет. Поначалу мы с Лу жили за городом, в сарайчике размером с собачью будку, потом перебрались в халупу с протекающими трубами, под окнами которой устроил жилище из ящиков какой‑то бомж. Нам удалось убедить очередного квартирного хозяина в своей благонадежности, и мы переехали.

Большой старый дом был разделен на шесть крохотных и неудобных «квартирок». В большинстве своем их снимали студенты, которым было плевать на испорченный туалет и неработающее отопление. Мои апартаменты представляли собой странное зрелище. Кухонька была устроена на месте кладовки, а спальня располагалась в бывшем гараже с холодным бетонным полом. Зато в гостиной были деревянные полы, большие окна и удобный закуток для письменного стола. Именно там я и начал работу над своей первой книгой «Как выбрать собаку», посвященную обзору различных пород, которую я написал вместе с Нэнси Баер.

Лу нравился этот дом, он напоминал ему нашу первую квартиру в Лос‑Анджелесе, где из окна он смотрел на голубей и проезжающие машины. Здесь Лу мог видеть и обонять нашего бездомного соседа, который готовил бобы на переносной плитке под навесом из брезента и деревяшек, украденных со стройки. По утрам он дружески махал нам рукой, умываясь в зацветшей от времени мраморной птичьей поилке. К Лу он сразу же проникся дружескими чувствами, кормил и чесал за ушами при встрече. Это была дружба с первого взгляда.

– Какой красавчик. Он кусается?

– Пару раз защищал меня. А так – нет.

– У меня железная штуковина в голове.

– Это как?

– Сам не знаю. – Он опустился на колени и поставил перед Лу банку с остатками фасоли. – Не помню толком. Очухался в больнице, вот так. До того сидел на площади, выпивал с друзьями. И тут прихожу в себя на койке, голова бритая, мочусь в трубочку…

– Меня зовут Стив, а это Лу.

– Приятно познакомиться. Я Генри. Ваши имена я не запомню. Надеюсь, без обид.

– Никаких проблем.

– Со мной проблем вообще не будет, не беспокойся.

– Я и не беспокоюсь. У меня собака, если что.

– Хороший пес, хороший. Похож на Марчелло Мастрояни.

– А квартирный хозяин знает, что ты здесь живешь?

– Да он редко заходит. Вроде ничего не говорил пока. Но если что я сразу свалю. У меня еще одна заначка есть под мостом.

– Славно.

– У меня и подружка есть. Она сейчас лечится, а так обычно со мной живет. Она собак любит. Ты не волнуйся, мы тебя не ограбим, и ничего такого. И за квартирой, если надо, присмотрю, ты уж только деньжат подкидывай иногда.

– Пива хочешь?

– Еще бы!

Мы с Генри выпили и еще немного поболтали. Я налил Лу в миску, и он радостно вылакал все до дна.

– Любит пивко?

– Любит.

– Умный пес.

Я показал Генри, как Лу выполняет команды, и велел принести пустую банку из‑под пива. Он посмеялся и несколько секунд смотрел Лу в глаза. Временами в мозгах у Генри все туманилось, как будто железка у него в голове была антенной радиоприемника и то и дело теряла настройки. Порой он «застревал» между станциями, потом выходил из забытья с кристально ясным сознанием, все слышал и отлично понимал. Но потом вновь сбивался, и его голову забивали помехи.

– Хиросима в башке, – жаловался он в такие дни.

Мы с Нэнси Баер написали синопсис нашей книги «Как выбрать собаку» и разослали двадцати агентам. Мы предлагали честное и без прикрас описание различных пород, чтобы каждый читатель смог выбрать подходящую ему собаку в зависимости от своего образа жизни. Мы хотели избавить людей от возможных ошибок.

Как ни странно, целых три агента отозвались почти сразу. Одна из них, Тони Лопополо, обещала, что продаст книгу за неделю. Она обманула: у нее ушло на это две недели, зато продала она ее тому же самому издателю, который принял у меня спустя пятнадцать лет ту книгу, что вы держите сейчас в руках. Так закончились мои отношения с Нэнси Бэнкс – и началась писательская карьера.

Я работал с собаками, писал книгу, худел, набирал вес, проживал с Лу в затрапезной квартирке, за окнами которой обитал бомж, охранявший наш сон по ночам. С Генри мы частенько пили пиво вместе, и на пару месяцев я даже заделался завсегдатаем в окрестных барах. Я доходил до «Синей луны» с Лу, привязывал его снаружи, заходил сыграть партию в бильярд, спорил о музыке с завсегдатаями, выигрывал или проигрывал пару баксов и возвращался домой, пропахший сигаретным дымом и разлитым элем. Дома я писал дотемна, ложился спать, а поутру все повторялось. Лу следил за мной, как верный психотерапевт, готовый при первых же признаках депрессии оказать всю посильную помощь. Он ловил меня, как теннисный мяч. Он был хорошим другом. Он помог мне выжить.

Настоящие герои не топорщат пальцы и не раздувают щеки. Они ведут себя скромно, вежливо, у них доброе сердце, им не нужно никому ничего доказывать. Фермеры, призванные на войну, полицейские и пожарные, гибнущие, чтобы спасти людей, обычные люди, встающие на защиту других, когда прорывает плотину. Им не нужно чужое внимание, они просто делают то, что должны, когда возникает нужда.

Есть люди, которые перед лицом опасности складываются, как салфетки, а потом всю жизнь живут, не смея поднять голову от стыда. Другие находят в себе смелость сделать шаг вперед.

Лу не сложился.

Я вернулся домой из «Синей луны», сыграв партию в бильярд и выпив пару банок пива. Стояла теплая летняя ночь, можно было ходить с коротким рукавом. Лу встретил меня у порога с поводком в зубах, негромко ворча.

– Ладно, – сказал я и выпустил его наружу, не пристегивая поводок. Он добежал до дальнего края парковки, которая была у нас на заднем дворе, помочился на колесо старого ржавого «форда», потом забежал поздороваться с Генри, но того не было «дома» – видимо, сегодня он ночевал пол мостом. Лу поскулил, обнюхивая пустую банку из‑под бобов, после чего вернулся и потыкался носом в меня: это был его способ определять, где меня носило. – Пойдем, Лу, я устал и хочу спать.

Я привык проводить ночи на раскладном диване в гостиной, а не в гаражной спальне, где стояла кровать. Мне нравилось просыпаться под лучами солнца, проникающими сквозь жалюзи, а не в темной и промозглой пещере.

Я погасил свет и залез в постель. Лу устроился на коврике в углу. Он облизнулся, зевнул и устроился поудобнее. Я заснул, думая о прекрасном двойном ударе, которым завершил сегодня бильярдную партию.

Крики – это было первое, что проникло в мои сны. Звуки из физического мира могут проникать в грезы исподволь, отвоевывать себе место, менять сновидения под себя, заставлять пробуждаться медленно, постепенно и оставаться все такими же реальными, как будто кошмар остался с тобой даже наяву, вцепился когтями, пробрался под кожу и остался там насовсем.

Я проснулся и обнаружил, что Лу стоит посреди комнаты, смотрит в потолок и рычит, напряженный и настороженный. Криков уже не было слышно, но до меня доносились стоны и грубый мужской голос.

В доме были тонкие стены, и я привык к самым разным звукам. Студенты шумели, никого не стесняясь, я привык засыпать под ритмичный стук, вопли, возгласы, визг и рычание. Но эти звуки были другими, в них ощущалось нежелание, насилие.

Надо мной жила молодая женщина лет тридцати, симпатичная одинокая блондинка. Мне она казалась не слишком общительной, и, вероятно, то же самое она думала обо мне. Мы иногда встречались у почтового ящика или в местном супермаркете. Я, кажется, даже слышал ее имя, но тут же забыл. Она не производила впечатление любительницы ночных приключений. И до сих пор она никого не приводила домой, а сейчас, посреди ночи, мой пес неотрывно смотрел в потолок и рычал, как волк‑оборотень.

Бомж Генри и его жена могли сколько угодно болтать и смеяться в три часа ночи с приятелями, и Лу это не беспокоило, он лишь вилял хвостом и с любопытством косился в ту сторону. Гуляки, обитавшие в другой части дома, с которыми Лу не был знаком, могли скрипеть кроватями и стонать сколько угодно, и Лу лишь склонял набок голову и топорщил уши, гадая, что там может твориться интересного.

Лу понимал разницу.

Она пришла домой, вероятно, уже когда мы спали. Выпила лишнего. Он пошел за ней после вечеринки, а когда она стала открывать дверь, силой вломился внутрь. Вот и все.

Уже много недель спустя я узнал, что он пробыл с ней два часа. Сперва надругался, затем запер в шкафу, сам уселся снаружи и принялся с ней говорить, отчитывая за неосторожность. Она принималась кричать и умолять, но он угрожал, что откроет шкаф снова, и она затихала.

Два часа он ее терроризировал, и наконец ее крики меня разбудили и превратили Лу из нежного доброго пса в свирепого защитника.

Я кинулся к телефону и в этот момент услышал, как наверху со скрипом открываются ставни. Лу лаял и рычал так, что едва не подлетал над землей. Снаружи за окном показались чьи‑то ноги в тяжелых ботинках. Громила спускался по водосточной трубе.

Женщина вновь закричала. Теперь, когда окно было открыто, мы слышали ее лучше. Лу бился об дверь так, что готов был сорвать ее с петель, древесина трещала. Его невозможно было удержать, и я не хотел удерживать. Я открыл дверь.

Мужчина весил вчетверо больше, чем Лу. На нем был рабочий комбинезон, ботинки и потрепанная кепка с опущенными «ушами». Грубая кожа, мокрые от пота, рыжеватые волосы, торчащие из‑под кепки. Вот и все, что я о нем помню.

Лу догнал его на тротуаре через два дома от нас, напротив частного приюта для матерей‑одиночек. Эта ирония судьбы до сих пор доставляет мне удовольствие.

Он сбил мерзавца с ног, как кеглю, и вцепился ему в зад. Когда я подбежал ближе, то увидел, что Лу висит, как хвост, на вырванном клоке штанов. Насильник отшвырнул его в сторону, но Лу взмыл, как супермен, и опять повалил его наземь, пытаясь дотянуться до рук и горла. Он жаждал крови. Это то, ради чего природа создала собак.

Я содрогнулся. Лу был нацелен на убийство. Он ненавидел этого человека. В тот момент я еще не знал, что негодяй сделал с моей соседкой, но не сомневался, что мы должны его задержать.

Мужчина вновь оторвал Лу от себя и попытался сбежать через стоянку к университету, однако мой пес снова в него вцепился. Громила упал и ударился головой об асфальт. Лу подрал на нем одежду и застыл, возвышаясь, как гора. Всякий раз, когда негодяй пытался приподняться, он вновь кидался на него и заставлял лечь.

– Ты лучше убери отсюда пса, приятель, – послышался внезапно голос Генри из‑за спины. Он здорово меня напугал.

– Почему?

– В чем бы этот парень ни был виноват, но как только копы приедут, они пристрелят собаку или отправят к ветеринару.

– Ты крики слышал?

– Проснулся от них.

Я осознал, что Генри прав.

– Лу! – закричал я что было мочи. Он повернулся ко мне, затем вновь уставился на свою жертву. Я услышал приближающиеся сирены.

– Лу! Иди сюда.

Он вышел из транса и потрусил ко мне. Полиция была уже совсем рядом.

– Пошли отсюда! – Генри потянул меня за рукав.

Лу был как в тумане, из пасти свисали нитки и клочья одежды, на губах пузырилась розовая пена. Я схватил его за ошейник, и мы поспешили домой.

Там я взял Лу на поволок, запер квартиру и вышел наружу к Генри. Лу била дрожь, он лизнул грязную руку Генри. Я был в ужасе, что могу его потерять.

– Никто ничего не видел, приятель, – заверил меня Генри. – Мало ли чья там могла быть собака.

– Да. Только мы об этом знаем. Я оставлю его дома на привязи, и сам схожу туда.

– И ни про какую собаку ты ничего не знаешь.

– Спасибо, Генри. – Это был один из тех дней, когда его сознание было ясным. Он прекрасно все слышал.

Я вышел на улицу как раз вовремя: две полицейских машины стояли на университетской парковке, негодяй в наручниках был прижат к капоту и орал от боли, весь зад у него был разорван, куска штанов не хватало. Женщины из приюта стояли на пороге в халатах и молча наблюдали за происходящим.

Он был в наручниках, значит, копов кто‑то успел вызвать и рассказать им о происшедшем. Я вернулся домой, вывел Лу на поводке, и мы отправились на долгую прогулку вдоль канала. Небо на востоке уже порозовело, вокруг все было мирно и спокойно, если не считать еще одной сирены – скорее всего, это ехала скорая помощь. Я был бы рад рассказать полиции о том, что сделал Лу, как он бросился на этого негодяя и его обездвижил. Но Генри был прав – в этом смысле он был куда умнее меня – они бы забрали Лу, возможно, усыпили бы его. Возможно, им даже пришлось бы отпустить насильника из‑за того, что Лу на него напал. Потом он подал бы на меня в суд, и его показали бы по телевизору.