Кое-что про Старую Мэри 3 страница
Когда учительница с детьми вышла на сцену кланяться, аплодировали ей жидко и из чистой вежливости. Хоть люди и говорили на выходе: «Как мило», видно было, что они все еще не в своей тарелке. Пьеса напомнила им, что они смертны, вот и все. А они-то шли посмотреть, как будут играть их дети, шли посмеяться при случае. Только им и не хватало таких напоминаний. Ну а учительница решила, что такая реакция – лишь похвала ее художественной доблести. Нет нужды говорить, что в этой школе она ненадолго задержалась.
Что касается меня и остальных детей, то ничего страшнее мы в жизни своей не видели.
Когда Кэролайн исполнилось шестнадцать, она однажды явилась домой веселая-развеселая.
– Я еду в Глазго на собеседование! – закричала она.
Хотя к тому времени Коутбридж уже практически слился с Глазго и являл собой нищую и небезопасную дыру, тем не менее считалось, что Глазго – это большой и страшный город, пристанище уличных банд и хулиганов с опасными бритвами в карманах. На самом-то деле Коутбридж по бедности и запустению был едва ли не хуже Глазго. И хотя там хорошо, где нас нет, в этом «там» всегда таится неведомая угроза и поджидают неизвестные осложнения. Психика любого иммигранта отдает шизофренией. Легко догадаться, что новость совсем не обрадовала матушку.
– Одна ты в Глазго не поедешь, на тебя еще кто-нибудь нападет. Я тебе никогда не разрешу ехать в Глазго одной, – выпалила матушка и достала сигареты, чтобы потянуть время.
Но Кэролайн всегда была в полной готовности. Она заранее прокрутила разговор с матушкой у себя в голове и знала, что сказать.
– Мари Фергюс поедет со мной.
Матушка глядела на Кэролайн. В памяти у нее бешено вертелись ужасы, которые она слышала про Глазго. Она хотела как-нибудь передать свой страх Кэролайн. Но тот, кто придумает средство для этого, может спокойно разливать его по бутылкам и продавать всем матерям на свете. «Средство для внушения страха Вашим детям по Вашему желанию», 200 фунтов за бутылочку. А если подумать, как это все потом разрастется, поймешь, почему такое в принципе невозможно. Ведь мир-то съежится. Жажда приключений будет сворачиваться и сворачиваться, пока не сойдет на нет. Слезы матерей перейдут к дочерям, и человеческие сообщества погрязнут в местничестве и нетерпимости. Так что правильно, что Кэролайн не почувствовала матушкиных ужасов и страхов. Зато она постаралась воспользоваться минутой колебания.
– Мы сядем в автобус в Милл-Бре, а потом вернемся прямо домой, – взмолилась она.
– Ну не знаю, девочка.
– Послушай, это прекрасная работа. Буду работать в офисе.
Поехать ей матушка в конце концов разрешила, и Кэролайн направилась в агентство по найму, адрес которого видела в рекламе. Должность, которую она хотела, уже была занята, но оказалось, что для Кэролайн есть вакансия в самом агентстве. Из Глазго Кэролайн вернулась с работой. Ей всегда везло на работу, всегда везло на деньги и всегда везло на любовь, пока на пути не оказалась Стейси Грейси.
Когда Кэролайн вернулась домой и сообщила, что нашла работу, все были вне себя от радости. Из всех, кого мы знали (кроме папы), Кэролайн единственная нашла работу. Сама мысль о том, что кто-то из нас будет работать в офисе, казалась чудом. Самое большее, на что можно было рассчитывать с нашей ирландско-католической фамилией, это стоять у станка на заводе «Мадеркейр» или у Маккиннонов. Но выражение матушкиного лица по-прежнему было осуждающим.
– О господи, – говорила она, – прямо не знаю, что делать, как же ты будешь мотаться в Глазго и обратно.
Во всяком случае, Кэролайн работу получила и достигла немалых успехов. В связи с этой работой она встретила Бобби. А к добру это было или не к добру, только время может показать.
Прошло немало лет, прежде чем Бобби появился на горизонте. Он как раз искал работу. Сам он был из Эйра, а работу хотел найти в Глазго. Вакансии для него не было, зато Кэролайн понравились его карие глаза и кудрявые волосы. И еще акцент. Некоторые слова он выговаривал совсем не так, как мы, – «мшина» вместо «машина», «крова» вместо «корова». Когда поступали сведения о найме, Кэролайн откладывала для Бобби свеженькие заявки. В конце концов он назначил ей свидание.
К тому времени у Кэролайн появилась машина и кое-какие сбережения. Двадцатку она давала на хозяйство, что приносило ей некоторые привилегии. Так, мальчики теснились в одной комнате, Девочки в другой, а у Кэролайн имелось свое собственное помещение.
Чтобы повидаться с Бобби, Кэролайн стала то и дело мотаться в Эйр. Иногда она оставалась там на ночь, но матушка с папой ничего не говорили.
В тот вечер нас навестила Старая Мэри, и соседки попросили ее погадать на чаинках. Наши чашки были составлены у раковины, и Старая Мэри взяла одну из них по ошибке, думая, что это чашка миссис Галлахер. Чаинки во всех прочих чашках не сказали ей ничего особенного, но в этой! Старая Мэри прямо зашаталась, когда заглянула в эту чашку. Там было убийство.
– В этой чашке безумие и убийство, – сказала она и взглянула миссис Галлахер прямо в глаза. – Берегись шоссе и цепочки огней. Вижу дождь и тьму. Вижу погоню. Тут еще замешан маленький ребенок, – добавила Старая Мэри, – младенец.
Миссис Галлахер была потрясена. Она взяла у Старой Мэри чашку и как следует рассмотрела ее.
– Это не моя чашка, – сказала она, – я пью с молоком.
Старая Мэри смотрела на чашку, в которой были остатки черного чая. Чья же она? Все женщины прижимали свои чашки к груди. Не хватало еще, чтобы такое плохое предсказание коснулось их. И тут Старая Мэри заметила след губной помады на ободке чашки.
Взяв с соседок причитающуюся ей мзду, Старая Мэри выпроводила их. Миссис Галлахер платить отказалась, уж больно великого страха натерпелась. Когда все дамы ушли, было поздно и все дети уже отправились спать. Старая Мэри пробралась в комнату к Кэролайн и наклонилась поближе к ее губам. В лунном свете видно было, что у Кэролайн на губах помада. Нужды сравнивать помаду со следами на чашке не было – в то время дамы красили губы только в особых случаях. Как правило, когда отправлялись на свадьбу или поминки.
Взвесив все это и зная, что Кэролайн не верит в колдовские штучки – она была слишком прагматична и практична для этого, – Старая Мэри пустила в ход свое искусство и наложила на Кэролайн оберег. Такой сильный, что вполне мог спасти ей жизнь.
Кэролайн ездила в Эйр повидаться с Бобби каждую пятницу. Ситуация изменилась, когда он таки получил работу в Глазго, но пока без еженедельных поездок Кэролайн в Эйр им было не обойтись, и ее крошечный «мини» служил ей верой и правдой. Путь ее лежал через Бодвелл, потом через мост в Восточный Килбрайд. Оттуда Кэролайн ехала на Иглшем и пересекала Фенвикскую пустошь. То еще местечко, эта самая пустошь. Плоскогорье, сплошной торфяник, поросший вереском и вечно продуваемый ветрами. Обиталище куропаток, рябчиков, фазанов и антенн. На десяток миль вокруг ни деревца, ни дома, ни фермы. В пасмурный день местность будто перетекала в небытие, хуже могло быть разве что внутри Черной Дыры. Но Кэролайн не очень-то обращала на это внимание. Машина изолировала ее от мира, подобно кокону, да еще приемник был включен, и Ронни Лейн[6] исполнял «Как случается то и это». Если бы Кэролайн знала, какими пророческими окажутся слова этой песни, она бы рассмеялась. Но – молодая и влюбленная – она и не думала ни о чем таком. Была только она, и черное лобовое стекло, и огни встречных машин, и радио, которое нянчило и ласкало ее, пока она ехала к любовнику на юг, за море. Туда, где его семья рыбачила, пока жизнь круто не переменилась.
Дело было поздно вечером в пятницу в конце октября. Ехала, значит, Кэролайн через Фенвикскую пустошь. Дождь низвергался ломаными стальными стержнями, и они еще ломались и дробились при ударе о гудрон шоссе. Светоотражатели на разделительной полосе мелькали, будто узники за решеткой, оказавшиеся вдруг на ленте конвейера: и хочется бежать, да решетки не пускают, дождь все не кончается.
Кэролайн вся горела, ведь на заднем сиденье лежала коробка. А в коробке – пара прекрасных черных ботинок сорок третьего размера из лучшей кожи, которые она купила для Бобби. Не то чтобы у него был день рождения, ничего такого, но, в конце концов, она зарабатывает, а он нет, и надо же его чем-то иногда порадовать. Таковы молодость и любовь.
Кэролайн ехала по пустоши минут пять. Извилистая дорога вела вверх и с плеском ложилась под колеса. Сейчас у этой дороги не было географической принадлежности. Сколько на нее ни смотри, не определишь, Северо-Шотландское нагорье это или Южная Америка. Еще десять минут – и с шоссе исчезли все прочие машины. Никого ни впереди, ни позади. В такую плохую погоду люди лучше останутся дома и посидят у телевизора. Но Кэролайн была влюблена. Где уж тут какому-то дождику ее остановить.
Видимость совсем упала, и Кэролайн придвинула лицо вплотную к ветровому стеклу. Вперед и вперед. Она снизила скорость до пятидесяти в час. Дождь молотил по крыше. Она поехала еще тише. И тут она увидела, что прямо перед ней на дороге что-то лежит. Она напрягла зрение, чтобы разглядеть получше. Стеклоочистители бешено метались из стороны в сторону, на полсекунды обзор прояснялся, и сразу поле зрения заливала вода. Помедленнее. Еще. Еще. И внезапно она поняла, что перед ней.
Это был ребенок. Посреди дороги в ночь-полночь лежал маленький ребенок. Вокруг бушевала гроза, какой давненько не видали. Вокруг простиралась пустошь.
Скрипнув тормозами, Кэролайн остановила машину и вышла. Все было точно как в кино: шоссе, машина с открытой дверью, стоящая наискосок, дверца ходит ходуном от порывов ветра. Кэролайн сделала несколько шагов и остановилась в нерешительности: спасать малыша или сперва закрыть машину? Все-таки она двинулась к ребенку. Пусть буря воет вокруг и дождь слепит глаза, она должна подобрать ребенка.
Когда Кэролайн подошла ближе, оказалось, что никакой это не ребенок. На шоссе лежала кукла, сделанная под младенца. Сделанная явно взрослым, не дитятей. И сделанная очень точно.
Кэролайн взяла куклу за пластмассовую ногу и отнесла в машину. Она сама не знала зачем. Может быть, сыграла свою роль детская привязанность к Крошке Плаксе. С другой стороны, кукла – ведь просто кусок пластмассы, и Кэролайн вполне могла оставить ее лежать на шоссе или бросить в придорожную канаву. Но она забрала ее с собой в машину.
С Кэролайн и с куклы потоком лилась вода. Сев за руль, Кэролайн бросила куклу на пол у пассажирского сиденья, захлопнула дверцу и тронулась. Она была очень зла и на чем свет поносила ту сволочь – кем бы она ни была, – которая устроила такую поганую штуку. Да еще в такую ночь. Но скоро ее злость поутихла. Она ведь поступила правильно. Иначе вполне могла произойти авария. Предположим, два-три автомобиля едут друг за другом на близком расстоянии. Первый видит младенца на дороге и жмет на тормоза. Сзади в него врезается второй. А навстречу едет третий. Шлеп – и готово. Так что она почти наверняка предотвратила аварию. От этих мыслей Кэролайн повеселела. Дождь стих или, по крайней мере, стал падать вертикально – машина спускалась с плоскогорья в долину.
Сзади вдруг вспыхнули фары другого автомобиля. Кэролайн вывернула зеркало заднего вида, ведь неослепляющего света в те времена просто не было. Однако машина сзади оранжево замигала, предупреждая об опасности, и, чтобы не слепило, Кэролайн пришлось опустить стекло и слегка повернуть также и боковое зеркало. Тогда машина, следующая за ней, принялась бибикать. Кэролайн надавила на газ. Вторая машина тоже наддала. Никаких других автомобилей на шоссе не было. Затем та машина попыталась обогнать Кэролайн.
Кэролайн инстинктивно бросила свой «мини» наперерез и толкнула преследователя, вынуждая его отстать. И вот – спасение. Прямо по курсу замигали огни на светоотражателях и высветился знак А77. Кэролайн еще прибавила газу, свернула на двухполоску и вдавила педаль акселератора в пол. Все это время она ехала на четвертой передаче, стараясь оторваться от преследователя, но машина у того была, видать, помощнее. Он легко догонял Кэролайн. Остановиться и звать на помощь было бы неоправданным риском. Другие машины даже не притормозили бы. Не на этих дорогах. Не в такую погоду. Не в такой темноте.
Та машина догнала ее, и теперь они мчались бок о бок по А77. Преследователь явно пытался заставить Кэролайн съехать на обочину. Он не толкал ее – просто его машина слегка обходила Кэролайн и начинала поворачивать в ее сторону, так что волей-неволей она прижималась к краю проезжей части. Кэролайн резко затормозила. То же самое проделала и другая машина.
Тут Кэролайн увидела водителя. Он был вылитый маньяк. Он что-то кричал и показывал ей, что надо свернуть на обочину. Боковое стекло его машины со стороны пассажира было опущено, и было видно лицо преследователя, облепленное мокрыми от дождя волосами. Глаза у него вылезали из орбит – будто тоже что-то хотели сообщить Кэролайн.
Дорога внезапно сузилась до одной полосы, и он опять прилепился к Кэролайн сзади. Это давало Кэролайн шанс оторваться хотя бы ненамного. Она придумала вот что – внезапно ударила по тормозам. Преследователь был вынужден сделать то же самое – и слегка толкнул ее машину. Потом он сдавал назад, трогался с места, разгонялся – и Кэролайн повторяла тот же прием. Только сейчас она держала дистанцию, и тот успевал затормозить, не коснувшись ее. Она ведь не дура, Кэролайн-то. Этот фокус она проделала еще три раза, а потом покатила дальше на шестидесяти в час. Тот тоже снизил скорость до шестидесяти. И тут она вдавила педаль газа в пол и одновременно чуть коснулась левой ногой педали тормоза, чтобы зажечь сзади стоп-сигнал. Преследователь затормозил, а Кэролайн понеслась вперед. Так она все же сумела оторваться от него, но не успела с облегчением вздохнуть, как тот оказался опять рядом.
У Кэролайн стали сдавать нервы.
– На помощь, помогите! – кричала она встречным автомобилям, когда те пробулькивали мимо, словно пузырьки надежды мимо утопающего. Ей врезался в память водитель, распевающий песенку, когда его машина со свистом проносилась мимо. Хрен с ним, однако. Уж в руки-то маньяку она не дастся. Кэролайн погнала по разделительной в уверенности, что у того не хватит пороху обогнать ее. Маньяк неотступно следовал за ней. Куда она, туда и он. Куда он, туда и она.
Погоня все длилась и длилась. До самой прествикской развязки. На развязке Кэролайн устремилась на участок All, ведущий в Эйр, ее занесло на повороте, и она зацепила за ограждение. С перепугу она ведь гнала как бешеная. С ее преследователем ничего такого не случилось. Он промчался через развязку напрямую, никуда не сворачивая, только машину его слегка водило по шоссе и даже выносило на встречную полосу. Кэролайн исторгла из себя визгливый смех. Смеялась она долго.
Надо было ехать дальше. На всякий случай Кэролайн выключила задние фонари и включила дальний свет, так что она-то видела, куда едет, а вот сзади ее было не видно. Во всяком случае, разобрать, что это она, было трудно. Она проехала знак «Эйр, 5 миль», и у нее полегчало на душе.
Трах! Это в нее кто-то врезался сзади. От удара кукла покатилась по полу, и в зыбком мертвенно-желтом свете натриевых ламп глаза ее заморгали, а на лице показалась усмешка. Похоже было, что кукла смеялась. Господи, да она и впрямь смеялась – смех был отчетливо слышен. Уличные фонари проносились как секунды в чудовищных часах, и отмеряли они последние мгновения жизни Кэролайн.
На эйрской развязке она повернула к городу, вырубила двигатель и врезалась прямехонько в стену полицейского участка – тут же, рядом с развязкой. Из машины она выбралась на четвереньках и кинулась к участку. Автомобиль ее преследователя остановился позади, тот мужчина выскочил и бросился за ней. Почти у самых дверей участка он ее догнал.
– Оставьте меня в покое! – завопила Кэролайн.
Он обнял ее, заставил повернуться и посмотрел в глаза.
– Не убивайте меня, мистер, не надо, – кричала Кэролайн.
Но он только прижал палец к губам, говоря: «Тише, тише», и подождал, пока она успокоится и будет слышно только ее тяжелое дыхание. Притиснув ее спиной к стене, он наконец завладел ее вниманием и проговорил четко, медленно и внушительно, как учитель:
– Я не собираюсь вас убивать. Я не собираюсь вас бить. Я не причиню вам никакого вреда. Я пытаюсь помочь вам.
– П-п… помочь?
– Да. Помочь.
– Как?
– Когда вы остановились и подобрали куклу там, на пустоши, какой-то мужчина забрался на заднее сиденье вашей машины.
– Что?
– Когда вы остановились и подобрали куклу, какой-то мужчина забрался на заднее сиденье вашей машины.
Кэролайн закричала. Она кричала, и кричала, и не могла остановиться. Полицейские все же оторвали задницы от стульев и высунули нос наружу – посмотреть, чего это какая-то машина врезалась в их участок, а еще одна заблокировала дорогу на развязке, и чего девушка так вопит, скорчившись у ног мужчины. Задержав всех, кого могли, полицейские взялись за расследование. Они обыскали машину Кэролайн. Куклы не было. Зато все заднее сиденье было изрезано в ремни, так что набивка торчала наружу. Полицейские сказали, что такие же ножи применяются на бойнях для потрошения скотины. Черные ботинки из прекрасной кожи, которые Кэролайн купила для Бобби, тоже исчезли.
Потрошителя поймали через три месяца. Дело было на Фенвикской пустоши. Он стоял на крыше машины и держал в руках голову женщины. Потрошитель выл на луну, и кровь капала на черные ботинки сорок третьего размера из лучшей кожи.
Когда Кэролайн рожала, все мы были под рукой. Когда послышались крики, мы околачивались в комнате для посетителей и били баклуши. Мы сразу же кинулись в палату Кэролайн, столпились вокруг ее кровати и стали спрашивать ее, что не так. А Кэролайн кричала и кричала.
– Что случилось? Что с тобой? – громко спрашивала матушка.
Кэролайн приподнялась на постели, глаза ее блуждали, а дыхание прерывалось. Она кивком указала на прозрачную кроватку из оргстекла, где лежал новорожденный.
– Это мой, – сказала она. – Мой ребенок – инопланетянин.
Матушка подошла, взяла младенца на руки и уже собиралась сказать, что с ним все отлично и что это, наверное, обезболивающее еще действует на Кэролайн. Но тут матушка увидела, что головка у младенца заостренная. Никуда от этого не денешься – головка у ребенка формой напоминала мяч для регби. Сквозь толпу сестер Кэролайн увидела матушкину реакцию.
– Смотри, смотри, это пришелец. Наверное, когда-то меня похитили. Может, много лет тому назад. По телевизору показывали про эту женщину из Кентукки.
– Ш-ш-ш, – только и сказала матушка.
Она изо всех сил старалась прикрыть остроконечную головку шалью. Но шаль соскальзывала, и матушка попыталась надеть на младенца один из маленьких чепчиков, которые у нее всегда были наготове для внуков. Чепчик был не голубой и не розовый. Кипенно-белый он был. Она даже завязала его, но все равно вышло неважно. Чепчик не хотел сидеть как надо и смахивал на кривую снежную шапку на какой-то неправильной горе. Но матушка все старалась убедить Кэролайн:
– Посмотри, посмотри, девочка, если надеть ему чепчик, он выглядит нормально.
Мы все были поражены. Новорожденный походил на персонаж из комиксов «Удивительные истории». Мы прямо-таки готовы были увидеть карту его родной планеты у него на спине. Ну и уродливый же он был. Тем временем, пока Кэролайн не видела, матушка зажала младенцу голову под мышкой и попыталась вдавить острый конец. Ребенок заверещал, но этим достиг только того, что матушка нажала еще сильнее. При этом она притворялась, что просто успокаивает малыша.
– Ай-люли, баю-бай, – заливалась матушка.
Казалось, она похлопывает ребенка, тогда как на самом деле она давила на его розовую голову, подобную ракете, с усилием в две тонны на квадратный дюйм.
Кэролайн не чувствовала ног. Обезболивающее все еще действовало. И тут Джедди выдала, я помню это очень хорошо.
– Вот чего я не понимаю насчет этого кретинского обезболивания, – сказала Джедди, – колют тебя у талии, и тело у тебя немеет ниже талии. А выше-то талии оно почему не немеет?
Мусорщики
Чтобы попасть в этот мир, представьте себе, что вы идете по Вайн-Элли. Все вокруг облепили наркоманы и алкаши и глазеют на вас. Если вы не из этого района или даже у вас просто не местное выражение лица, вы попали. Лица и тела выныривают из темных дворов. Красные огоньки сигарет болтаются в воздухе, как городские светляки. Будто и не воскресный день, а ночь, настоящая ночь.
Дворы смердят. От мусорных контейнеров разит дерьмом. Под ногами хрустит разбитое стекло. Слышатся невнятные слова, произнесенные на иностранном языке: на вандальском. Вас пожирают глазами. Хищники ждут. Не споткнитесь. Не напускайте на себя важность. Подобострастие тоже отбросьте. Вообще постарайтесь ничем не обнаруживать себя. Не показывайте, что прилично учились в школе. А то ведь ваше «удовлетворительно» по математике написано у вас на лбу, и все отлично видят, что у вас было «хорошо» по географии. Лучше всего остановиться и завязать шнурки или повернуться, пройти несколько шагов по переулку в обратном направлении, сказать: «Блядь», будто вы про что-то забыли, затем еще раз повернуться и продолжить свой путь. Такие штуки обычно усыпляют их бдительность. Они начинают думать, что вы и не подозреваете, что они тут. А если вы не знаете об их существовании, значит, вы не боитесь. А если вы не боитесь, им не с чем работать. Страх – вот их сырье для переработки.
Вы у вандалов, мужчин и женщин. Посмотрите-ка на жилища. Металлические ставни на окнах пустых домов. В других домах горят тусклые шестидесятиваттные лампочки. Будь вы собакой, вы бы услышали жужжание дешевой лампочки, смешанное с урчанием старого зловонного холодильника. Гармоники нужды. Хитрые интеркомы у подъездов выдраны из стен, и их свисающие провода подобны кишкам, выпущенным из очередного благодетеля, а сигнальные системы лишь фиксируют убытки.
Как только пацану Зигги Каннингхема оттяпало пару пальцев на руке трехсотфунтовой дверью, интеркомам в округе настал конец. Чувству безопасности, которое дает запертая дверь, тоже настал конец. Задергивай не задергивай занавески, все равно не то что косячок скрутить, а и ящик спокойно не посмотреть, и под «Флойд» не расслабиться. Когда пацан Зигги Каннингхема вернулся из больницы, не в состоянии сосчитать до десяти на пальцах, он погрузился в мир цифр, который кончался на восьми с половиной. Правда, потом его математическая мысль в своем развитии приняла более абстрактные формы. Вот Зигги со своей компанией пропойц-бормотушников и убил весь четверг на то, чтобы надругаться над каждой доступной им дверью. Разломанные куски они отдавали поиграть своим детям. Старшие раздраконили все, что было из алюминия, и устроили свалку. Младшим достались деревянные части, и они соорудили костер. Дверей им показалось мало, и они добавили в костер добра из пустых квартир. Пламя было видно в Барджедди.
Шагайте дальше, и вы выйдете на маленькую площадь. Вас обступят дома, где все квартиры в этом духе. Одни сожжены, другие просто брошены. Но есть и такие, где еще горит свет, жужжат лампы. Вот они – точки, составляющие кривую бедности, ее подъемы и спады. Про то, что происходит за каждым окном, можно написать книгу. Но сегодня ночью для нас представляет интерес только одна квартира.
Посмотрите прямо перед собой. Вы увидите двор, образованный двумя домами. Первый этаж – одна квартира справа, одна квартира слева. Окна закрывают металлические жалюзи. На металле – золотой обманкой – отсветы уличных фонарей. Один угол отогнут – на фоне сплошного золота выделяется черный треугольник. По краям жалюзи толстый слой копоти. Сверху копоти значительно больше – жалюзи пытались поджечь дети вслед за тем, как сожгли двери с кодовыми замками. Иногда кусков дверей и пожитков из пустых квартир бывает мало. Детишки, а?! Думаю, весь этот вандализм – подсознательная реакция на ужасное положение, попытка разобрать на части, уничтожить, стереть в пыль ненавистное им место. То место, где они живут.
Из-под входной двери той квартиры на первом этаже, которая слева, льется поток воды, и растекается лужами, и изливается на улицу. В соответствующем окружении это было бы здорово. Ночью звук льющейся воды, наверное, успокаивает. Но здесь плеск заглушают привычные крики, да еще от фургона с мороженым доносится: «Зеленые рукава, Зеленые рукава»,[7] что должно обозначать трубочки, и чипсы, и булочки. Здесь это знак жратвы, блаженного чавканья и экстаза. У торговцев свой маршрут в этом районе. В районе – тошном торчке, высасывающем соки из более благополучных кварталов города.
На втором этаже свет виден только слева. На лоджии сушится белье. Лоджия, лоджия… в моей берлоджии. Вещь необходимая для женщины, которая любит проводить время на свежем воздухе.
На третьем этаже свет справа. Я даже не знаю, как зовут тех, кто здесь живет. Когда-то каждый в квартале был лично известен, но теперь всюду притаились чужаки. Прямо жуть. Паранойя какая-то.
На последнем этаже свет только в одном месте. Слева. Тут-то и живет Кэролайн. Тут она и Бобби были счастливы, пока не появилась Стейси Грейси. Оказывается, и в таких местах еще можно быть счастливым. Приличная респектабельная жизнь – и ты счастлив, хотя такой жизнью и выламываешься из иных существующих культур. Мне всегда смешно, когда какой-нибудь политик или иной благодетель начинает базлать про рабочий класс. Кто таков, этот рабочий класс? Что-то он мне никогда не попадался. Да и нету на самом деле никакого рабочего класса. Это миф. Существует лишь общая мешанина, мириады подклассов и субкультур. Их объединяет только общность территорий, на которых они живут и которые похожи на другие такие же территории, будь то в пределах одной страны или даже по всему миру. И все эти составители фраз и речей ничего лучшего не придумали, как обозвать целую массу различных культур рабочим классом.
Но довольно об этом. Нам надо показать вам квартиру Кэролайн.
Поднимитесь на последний этаж, и вы будете приятно удивлены. На стене со стороны двора виднеются репродукции картин Ван Гога. Каждая в рамке, этакая неожиданная галерея искусств. Все в узорах. Вход в квартиру отделан сосной, горшки с цветами на стенах и на полу. Наверное, это другой район, другой дом. Но нет. Это тот же самый дом. Тот дом, где живет Кэролайн.
Вот вам типичное воскресенье на Келлок-авеню.
Теперь вернемся к нашему рассказу. Кэролайн дома и занимается уборкой. Вот гостиная с лоджией, лоджия выходит на описанное выше безобразие. Вот декоративная арка «Артекс», ведущая в кухню, – в восьмидесятые годы необходимая предпосылка для жизни каждой молодой пары. Но главное украшение жилища Кэролайн – массивный мраморный камин, отодвигающий арку на второй план. Из-за камина арка уже не горделивый символ достатка, а просто мрачная белая загогулина между гостиной и кухней. Камин улыбается всем. От него по всей комнате исходят волны тепла, его огонь – вершина комфорта. Камин порождает мечты и обращает в пепел кошмары. Он явно рассчитан на интерьер пошикарнее и занимает как минимум треть стены. Телевизор орет так, что только в перерыве между песнями или проповедями можно услышать гудение пламени и потрескивание угольков. Идет трансляция «Хвалебных песен» из церкви Святой Терезы в Поссиле.
Господи, соедини нас, Господи, соедини нас неразрывными у-у-у-зами.
В комнату входит Кэролайн. Давненько она не была такой красивой. С тех пор как Бобби сделал ей ручкой, она стала заниматься собой, чтобы сохранить остатки самоуважения. Но на душе у нее дерьмово, эмоции скачут вверх-вниз, как бутылка из-под «Айрон Брю», брошенная в неспокойное море, может быть даже в пролив между Бертонпортом и островом Аран. Кэролайн берет пару длинных «боксерских» трусов из кучи барахла у камина (когда-то барахло принадлежало Бобби). Часть шмотья аккуратно разрезана, часть – разодрана в лоскуты, часть осталась нетронутой. Валяются обрывки фотографий.
Кэролайн держит трусы большим и указательным пальцами. Клочок фотографии падает с каминной полки, которая расположена почти на уровне глаз. На фотографии – Бобби. Его поганая улыбка скользит по воздуху и приземляется на мрамор. Кэролайн, нагнувшись, глядит на клочок фотографии и усмехается своим воспоминаниям. Вот она и Бобби танцуют в «Шаркс Габ». «Любить тебя – это здорово». Донна Саммер. Да, и крэк был отличный. Просто замечательный. Такого уже не будет.
Кэролайн бросает трусы в огонь. Какую-то секунду пламя их не трогает, а потом сразу – вушшш! – трусы загораются и съеживаются. Украшающие их кролики вырываются на свободу и мечутся по углям в ярко-белом пламени. Кролики пищат, и шипят, и пытаются выпрыгнуть на холодный мрамор камина. Но огонь поджаривает их, и им не вырваться. Их опаленные уши темнеют и сворачиваются. Кэролайн отчетливо слышит, как лопаются их хвостики. Она не любит, когда чувства заносят ее так далеко, и начинает петь в унисон с телевизором:
– Господи, соедини нас, Господи, соедини нас неразрывными у-у-у-зами.
Но и пение не приносит Кэролайн облегчения. Сразу вспоминается, как переиначивал слова Бобби, когда они с ним вместе бывали в церкви, и как дамы рядом с ним сразу начинали неодобрительно шушукаться и уходили.
– Господи, можешь сковать нас оковами, Господи, можешь сковать нас оковами, как ареста-а-а-нтов. Господи, можешь сковать нас оковами, мы протеста-а-анты!
По квартире разбросаны большие кухонные ножи. Кэролайн собирает их. Что это на них, кровь или просто красные отблески пламени? Трудно сказать. Кэролайн ужасно не нравится металлический звук при соприкосновении ножей с чем-нибудь твердым, щелканье а-ля Эдвард Ручки-Ножницы. Словно ногтями по стеклу.