Кое-что про Старую Мэри 9 страница

– Венди, Венди, ты убила меня, это ты во всем виновата! Я выклюю тебе глаза, это ты меня убила!

Венди только глянула на мертвый кусок хлеба и сразу бросилась вон из комнаты, крича:

– Мама, мама, Пеппер хочет выклевать мне глаза!

К тому времени, как Венди вернулась в гостиную вместе с матушкой, Донна успела убрать все вещественные доказательства и скромно сидела на диване в одиночестве. Как только матушка вышла, диван залился смехом. В смехе слышались интонации Джедди.

Матушка повела Венди к доктору проверить, все ли у нее хорошо с головой, а то ей привиделся призрак дохлого попугая. У Венди была небольшая температура, и Макмаллен прописал ей жаропонижающее. Но с тех пор (пока Венди не обрела некоторую независимость и силу, объявив себя лесбиянкой) все Девочки знали, что достаточно незаметно подкрасться к ней сзади и прошептать ей на ухо: «Ты убила попугая. Это из-за тебя умер Пеппер », чтобы Венди обратилась в рыдающую неврастеничку.

Пока в ее жизни не наступил лесбиянский этап, Венди года этак три самоуглублялась, регулярно совершая пешие прогулки по городу с высоко поднятой головой и прямой спиной – ну просто ходячее воплощение презрения к окружающим. Правда, она намеревалась создать совсем другой образ. Ей важно было показать всем, что можно появляться на людях и не иметь с ними никаких сношений. Она пряталась в себя, как в раковину, – верный путь в ужасное королевство агорафобии.

Ближе к концу этого трехлетнего периода в нашем районе появились маляры. Они красили заборы и выкрикивали непристойности вслед проходящим девушкам.

В тот день они крикнули Венди:

– Эй, белобрысая, покажи бороду!

Венди выдала им полный набор нехороших слов, которыми пятнадцатилетние девчонки овладевают в школе на уроках английского. Маляров это не утихомирило. И тогда произошло нечто странное. Венди стала ходить мимо них все чаще и чаще, не обращая ни малейшего внимания на оскорбления. Ее агорафобия, словно парящее судно, возносила Венди над грязью, и похабщина только слегка щекотала – легко было притвориться, что ты ее не замечаешь. К моменту окончания работы маляров Венди взяла за обыкновение проходить мимо них раз по сорок на дню, не выказывая никакой видимой реакции на их слова. Донна считает, что, поскольку Венди приучала себя не реагировать на мужчин, она приняла свое душевное состояние за отвращение к ним. Лесбиянский этап начался сразу же вслед за тем, как маляры отчалили.

Вендиной подружкой была бабища в готическом духе. Говоря точнее, в духе готической жути. Готической, потому что сама она была настоящее чудище, а жути, потому что именно это чувство она всем и внушала. Звали ее Клаг. Толстая, будто выброшенный на берег кит, она физически подавляла Венди. Ведь Венди была такая слабая, что не смогла бы спихнуть и кошку с обеденного стола. Они вместе прогуливались по городу – Клаг вся в черном, и асфальт прогибается под ее тушей. Она была такая жирная, что в складках у нее на животе можно было бы спрятать телефонную книгу. Кожа у нее была белая, за исключением тех мест, где имелись скопища действующих вулканических прыщей. При одной мысли о том, как они занимаются сексом, становилось плохо. И разумеется, Венди целовалась со своей Жирной Сестрой Невесты Франкенштейна на главной улице, прямо у супермаркета «АСДА». Можно было подумать, что это повергнет в омерзение весь город. А вот и нет. В том смысле, что сами гомосексуальные отношения ни у кого не вызвали отвращения, потому что большинство думало, что Клаг – парень. Другое дело, что все плевались, как это Венди, такая хорошенькая девочка, может целоваться с этой отбракованной на съемках клипа пародией на Мита Лоуфа.

Как только Венди увлеклась религией, она мигом покончила со всеми лесбиянскими делами. Раз и навсегда. Однако Клаг не теряла надежды ее вернуть и с этой целью, углядев Венди в каком-нибудь пабе, вламывалась туда и переворачивала столики. Однажды в пятницу она заявилась в «Мемори Лейн», встала рядом с Венди и принялась наблюдать, как все эти молодые жеребцы ухаживают за ней. Постояв так немного, Клаг достала из сумки полную бутылку бормотухи и разбила себе об голову. Вино хлынуло потоком, словно кровь. Но Клаг показалось этого мало, и она принялась вдавливать в кожу головы осколок за осколком. Вот тут уже трудновато было определить, где кончается вино и начинается кровь. Само собой, Клаг забрали в больницу, где ее принялись лечить, и благодаря лекарствам она быстренько догнала вес до ста тридцати с лишним кило. Плакало по ней другое заведение – более закрытого типа – там ей было бы безопаснее. А так она стала неуправляемым спутником Венди, – и этот спутник удерживали на орбите какие-то злые гравитационные силы. Все вокруг нее рушилось, и вернуть Венди стало для Клаг единственной целью в жизни. Никто не знал, сколько Клаг лет – ей подошла бы любая цифра от девятнадцати до тридцати пяти. Для Клаг, для лесбиянки, закончились гулянки. Ее последняя отчаянная попытка вернуть любовь Венди была такая: Клаг взобралась на балкон пятого этажа одного из домов на Монкленд-лейн, взгромоздилась на самый край и объявила миру, что сейчас прыгнет.

– Если Венди не вернется ко мне, я прыгаю. Венди!!!

Но Венди, которая только-только открыла для себя прелести мужчин, была недоступна для лесбийской любви и хотела избавиться от Клаг. Сестры знали о ее чувствах. Лучше бы Клаг умерла.

Был удушливый летний безветренный день. Девочки отправили Джедди зажечь нужное число свечей, а сами тихонько пропели проклятие. При взгляде на собравшуюся толпу Клаг так и захотелось прыгнуть. Внезапный порыв ветра – и она зашаталась. Толпа шарахнулась в сторону. Клаг только-только удалось восстановить равновесие, как прилетела черная ворона и уселась ей прямо на голову. Вот тут-то Клаг опрокинулась и полетела вниз, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, пока ее падение не оборвалось могучим ударом о землю. Толпа бросилась к ней с ахами и охами. Чтобы собрать людей вместе, нет ничего лучше покойника. Когда люди оказались рядом, Клаг еще дышала.

– Вызовите кто-нибудь «скорую»!

Принимая во внимание ее вес и силу, с которой она столкнулась с землей, Клаг должна была умереть. Механический импульс равен массе, помноженной на скорость падения. В случае Клаг х скорость = до хрена. Но она дышала.

Доктора сказали, что она выжила благодаря жировым отложениям. Вот только она превратилась в растение. В большое такое растение.

Мужчину, которого для себя открыла Венди, звали Джонси. Они поженились и произвели на свет ребенка. Или в такой последовательности: Венди забеременела, они поженились, Венди родила. Джонси был таксист. Со своей птичкой он тусовался где-то у Редбридж-Флетс. Одна из матушкиных подружек увидела их, и зашла к матушке, и все ей рассказала.

– Алиса, твоя Венди вышла замуж за типа, которого зовут Джонси?

– Ну да.

– У него на буксире какая-то девчонка. Уже с год, как я вижу их в нашем переулке.

Это была последняя капля. Матушка и так недолюбливала Джонси. Ко всем прочим гадостям, он был еще и протестант. Что бы там ни говорили в Коутбридже, пребывание в лоне протестантов было не совсем в вашу пользу. Так что матушка отправилась к Венди и поставила ее перед фактом.

– Мне надо тебе кое-что сказать, Венди. Только сядь.

– Это насчет Джонси? Я знаю, это насчет него. Что случилось? Лучше не говори.

– Положи-ка мне на тост пару кусочков омлета.

Венди сделала тост с омлетом, и они его съели, и матушка рассказала ей все про Джонси и его метрессу из Редбридж-Флетс.

– Сволочь, – сказала Венди. – Я знала: тут что-то не так.

Когда Джонси вечером вернулся домой, первое, что он увидел, была «Дамашняя робота» Кена. Ее надели ему на голову. Нежность обратилась в насилие. Потом он увидел звезды. А вот Венди он увидел в следующий раз очень нескоро. Но в конце концов они опять стали совокупляться и разъединяться, как нормальная парочка.

Это матушка была отчасти повинна в том, что Венди вышла за Джонси. Когда она забеременела, а Джонси все-таки был ей не очень по душе, матушка уговорила ее выйти за него замуж, хоть он и протестант. Тем более что Джонси был хорош собой. А у нас в семье исповедовали старую максиму: выходить надо за красивого мужика. Матушка напомнила об этом Венди, и это перевесило чашу весов в пользу пышной свадьбы, хоть плод уже и был в чреве невесты.

– Всегда надо выходить за красивого. Хоть будет на кого посмотреть, когда ты без денег и злая.

Вообще удивительно, как Венди сумела чего-то достичь в жизни. Психологически она была самая слабая из Девочек. Но она сделала свою жизнь сама из того, что ей было дано, и я даже думаю, что путь к успеху – это единственный путь, который нам следует выбирать. У Венди все получилось, и она стала учительницей.

Всего за год своего пребывания в школе Святого Патрика Венди доказала, что она прекрасный учитель. Дети ее любили, а вот учителя – нет. Учителя думали, что Венди слишком много позволяет ученикам на занятиях, вот и вся причина любви к ней. Ничего более далекого от истины и не придумаешь. Когда Венди вела урок, детишки прямо глаз с нее не спускали, ловя каждое ее слово, каждое движение. Однако учителя – завистливая кодла – склонны были считать, что ее увольнение – это вопрос времени.

– Вот подождите, наступят экзамены и ее погонят в три шеи.

Но экзамены наступили и прошли, а у класса Венди результаты оказались лучше, чем у любого другого класса в Ланаркшире. Тогда учителя принялись ждать родительского дня.

– Уж родители-то сразу прищучат эту соплячку с ее надменной улыбкой и торчащими, как после удара током, волосами.

Но и родители ее полюбили. Тут-то коллеги Венди взъелись на нее по-настоящему.

К Рождеству школа поставила «Оливера». Колоссальная была постановка, хорошо разрекламированная. Венди было поручено снять спектакль на видео, и она вкалывала по полной с двумя камерами сразу. Одна камера – широкоугольная, стационарная – ко всему прочему еще записывала и звук, а второй камерой Венди снимала с рук, что давало возможность сделать приличный монтаж и даже включить панорамные планы. Спектакль шел неделю, и у Венди была готова уже половина материала, и она знала, что все получается здорово.

И вот как-то раз, когда Венди шла по школьному коридору, директриса сочла нужным ее остановить и ознакомить с основами законодательства об авторском праве.

– Боюсь, из этого всего может выйти какое-нибудь нарушение авторского права, так что мы должны немедленно прекратить съемки.

Первой, кто полез к Венди с вопросами в учительской, была мисс Бойл:

– Что там новенького про «Оливера»?

– О, ничего особенного. – Тут Венди для пущего драматического эффекта сделала паузу. – За исключением того, что я больше не занимаюсь съемками.

– Это все авторское право, – сказала мисс Грин.

Стало тихо. Но Венди уже достаточно натерпелась от этих людей, слишком много всего скопилось в ней и сформировало в итоге некий нарыв. Укольчики, подначки, пиночки громоздились-копились да и прорвались.

– Закон об авторском праве здесь ни при чем. Это личное.

– Ну это уж распали меня, крошка. Приветик, паранойя, – сказала мисс Грин, опустив газету. Глаза ее смеялись.

– Я вам должна кое-что сообщить, мисс Грин, – спокойно сказала Венди. – Я не потерплю оскорблений ни от кого. Если это ваших рук дело, почему бы вам не узнать меня с другой стороны. Я хорошенько надеру вам задницу.

– Ну, это не разговор, – сказали «Новости культуры».

– Может, в рамках вашей слюняво-сентиментальной культуры такой разговор и неуместен, мисс Грин, но в рамках моей – более чем уместен. И вот еще что: при правильном применении слюнявая сентиментальность – это единственное, что еще может снискать вам уважение.

Мисс Грин затрясла головой и выпустила газету из рук.

– Но разве не факт, что вы сама теперь часть этой слюнявой культуры, Венди?

Имя «Венди» она произнесла с той законченностью, которая характерна для ребенка в решающий момент. Не хватало только позы «руки в боки». Венди слегка наклонилась над столом. Остальные учителя так и отшатнулись. Они видели, что все идет не туда и не так. Они слышали кое-что насчет Венди и сестер и догадывались, что с ними лучше не связываться. Верь или не верь слухам, но кто его знает.

– Я должна вам кое-что сообщить, – прорычала Венди. – Я не часть этой культуры. Я всего лишь посетитель.

Мисс Грин испустила долгий вздох, как будто Венди сама не ведает, что говорит. Как будто Венди не постичь глубины слов мисс Грин, такие они умные и научно обоснованные.

Венди подалась еще немного вперед:

– Можете сколько угодно думать, что вы вправе пинать меня как тряпичную куклу и даже выкинуть вон. Но есть одна штука, которая вас остановит. Если вы только попробуете, я сверну вам шею.

«Мировые новости» хрюкнули и смолкли. Мисс Смит поднялась, налила себе чаю и уселась обратно. Что касается мисс Грин, то она решила испробовать на Венди методику «загони ее в угол».

В качестве подготовки мисс Грин отбросила газету в сторону и сплела пальцы.

– Наши вышестоящие руководители могут сделать вам втык когда им заблагорассудится. Это может вас оскорблять, но это входит в их должностные обязанности. Вам платят за то, чтобы вы принимали это как должное.

– Моим начальникам платят за то, чтобы они руководили школой. Мне платят за то, чтобы я передавала свои знания детям. И позвольте сказать вам вот что: если кто-нибудь нападет на меня, я всегда дам достойный отпор, можете не сомневаться. Такова моя натура, такова моя реакция. Я никогда не нападаю первой.

– Ой, правда? – Мисс Грин отодвинула газету еще дальше. Видно было, что вот сейчас-то она зайдет с козырной карты. – А как насчет птицефабрики и тамошних работяг, этих мужланов-хулиганов? Как насчет их грязных оскорблений? Что вы тогда сделали?

Мисс Грин откинулась на спинку стула, дотянулась до газеты и вцепилась в нее. Казалось, она едва удерживается от смеха. Она поймала Венди, переспорила ее.

Только у Венди и на это нашлось что ответить.

– Ну что же, – сказала она, – по правде говоря, если бы это была физическая угроза, я бы сразу двинула в челюсть и приняла бой. Неважно, выиграла бы я или нет. Но поскольку все это было на словах, я просто посоветовала им отойти и заняться своей работой.

– Так вы готовы рисковать своей финансовой безопасностью ради гордости?

Венди в ответ засмеялась. Это потрясло мисс Грин.

– Нет, нет, – сказала Венди с интонациями мисс Грин. – Нет, вы ничего не поняли, мисс Грин. Я просто следую своим принципам, в результате чего моя гордость остается неприкосновенной.

– Вам еще учиться и учиться, – сказал «Кроссворд».

– Мисс Грин, если бы мне здесь не понравилось, я бы купила себе футболку, съела свою порцию и тихо поехала домой на автобусе.

– Послушайте, – проворчал «Репортаж с матча по боксу», – если вы не перестанете ни в грош не ставить своих начальников, то они пустят в ход тяжелые орудия и вы так и так подчинитесь.

Мисс Грин была уверена, что уж сейчас-то Венди повержена.

– Вы хотите сказать, что если кто-то в кабаке просит меня выйти подраться, и я выхожу и укладываю его на асфальт, а он в ответ собирается привести старшую сестру, то мне полагается спокойно стоять и ждать, пока меня вырубят?

– А что вы намерены делать, если ясно, что ваш противник гораздо сильнее вас?

– То, что всегда. Я буду драться до потери сознания. Вот такой у меня подход, мисс Грин. И если бы немного больше людей следовало своим принципам, такие, как вы, давно бы поджали хвост.

– Значит, вы потеряете работу.

– Зато сохраню разум.

– Ну что ж, мне почти все ясно, – сказал «Еженедельник домашнего мастера».

– Значит, что-то все-таки не ясно?

– Истинно говорю вам, с таким подходом вы долго не удержитесь на преподавательской работе.

– Ой, правда? Приговор вынесен. Теперь скажите, ваша честь, сколько, вы полагаете, это «долго»?

– Даю вам два года, – сказала мисс Грин через губу, тиская газету.

На последнее представление «Оливера» были приглашены все местные шишки. Мэры, пэры, священники – словом, вся компашка. В своем вступительном слове перед спектаклем мисс Грин сказала, что очень гордится детьми, и со слезами умиления на глазах покинула сцену, не обратив внимания, что в последнем ряду сидят все шестеро моих сестер, матушка и бабушка. Когда занавес поднялся, сверхъестественные силы сразу взяли в оборот всю труппу. Дети стали петь песенки, одна непристойнее другой. Начали с лорда-мэра и его жены, потом перешли на директрису, потом на учителей вообще. Углубляться здесь в текст было бы чересчур, скажу только, что трудно себе представить, как много слов рифмуется с «писей», «сракой», «сиськами» и т. п. Половина аудитории застыла в смертельном оскорблении, другая же половина покатывалась со смеху: ничего подобного они в жизни своей не видали. Мисс Грин и остальные учителя бросились было на сцену, только невидимая сила не дала им шагу ступить. По лицам же детей было видно, что они бы и рады прекратить, да не могут.

Вся эта история попала в местные газеты, а министерство образования объявило, что проводит расследование.

Две недели спустя мисс Грин уволили. Она сопротивлялась, но не очень. Что касается Венди, то она продолжала покорять вершину за вершиной, купила себе квартиру в фешенебельном районе Глазго и стала жить-поживать да добра наживать. Благодарю всех за внимание.

Венди

Тук-тук-тук! – слышится от двери. Никто из сестер не шевелится.

– Не заперто! – кричит Джедди.

– Входите! – подает голос Донна.

Это может быть кто угодно, а у них в холодильнике голова. Надо быть немножко поосторожнее.

В гостиную врывается Венди, лучась радостью жизни. Ее светлые волосы стоят дыбом, словно перепугавшись голубизны ее глаз. У них у всех голубые глаза, у моих сестер-то, или зеленовато-голубые. В этой голубизне есть что-то мистическое – в зависимости от настроения ее оттенок меняется. Старая Мэри говорит, что это голубизна Донегола.

– Это цвет неба над Донеголом. Или бурного моря. Или неба в бурю. Или пролива в штиль вдали от берега, – любит повторять она.

Донна и Джедди по-прежнему пялятся друг на друга. Венди выходит на середину комнаты и раскрывает объятия. Но ответных объятий нет.

– Привет же, сестры! – произносит Венди.

Но сестры не отвечают. Венди опускает руки. Ага! Так вот в чем вся штука. Донна опять в своем репертуаре. Сценка называется «Я странное уникальное существо, одно на миллион ». Вот уж эгоцентристка.

– Замечательно. Весь вечер на манеже Донна и ее вытаращенные глаза, – говорит Венди.

Джедди отмечает про себя поддержку Венди и усмехается Донне. Но та даже не дрогнет. Ни на дюйм.

– Гляди! Гляди! – говорит Джедди Донне.

Даже Венди понимает, в чем дело.

– Мистика для бедных, – вздыхает она.

Для Венди это неплохо. Остроты – не ее стихия. Она слишком рациональная, чересчур приземленная, излишне прагматичная. Но сегодня она явилась сюда потому, что этот вечер – редкая возможность выйти за рамки, сойти с привычной колеи училки начальных классов, стать самой собой. Обрести свободу, наконец.

Венди смотрит на Донну. Джедди корчит Донне гримасы. И Донна все же оживает, перекашивает рот и облизывает губы. Затем она резко поворачивается к Венди:

– Мистика для бедных? Да я седьмая дочь седьмой дочери, если хотите знать!

– У меня для тебя новость, Донна, – нас всего шестеро!

Венди подбоченивается и подается вперед, чтобы ее слова дошли по назначению, но Донна крепка в своей вере, что она, Донна, особенная и что у нее есть дар. И кто такая Венди, чтобы пудрить Донне мозги, пусть даже Донна и не седьмая дочь?

– Матушка, похоже, сделала аборт, – произносит Донна.

– Ой! Господь тебя простит за эти слова, – с отвращением отворачивается Венди. Даже Джедди становится неприятно.

– Донна!! – вот и все, что Джедди может сказать, растягивая гласные для вящего эффекта.

Донна опять выпучивает глаза.

– А вот глаза-то у меня всегда такие, – говорит она.

Но Венди уже не слушает ее, Венди у лоджии, делает руку козырьком и прикладывает к стеклу, стараясь разглядеть что-то в заоконной тьме, где чернота подсвечивается желтым и красным.

– Там какие-то подозрительного вида мальчишки у машин.

Джедди передразнивает Венди, стараясь в точности передать ее культурный голос: «Там какие-то подозрительного вида мальчишки у машин».

– А какого еще вида мальчишки тут могут быть? – произносит Донна.

Венди, прикусив губу, смотрит, как пятна бейсболок проплывают внизу. Шары уличных ламп похожи на оранжевые китайские фонарики, исчезающие в ночной мгле. В темноте слышатся какие-то смешки и хохотки, и какая-то юная парочка вроде бы целуется.

Точно, мальчишка и девчонка целуются, Венди это отлично видно. У нее за спиной Донна и Джедди продолжают свой спор, и их голоса напоминают жужжание пчел в летний зной. Мальчишка и девчонка внизу расцепляют объятия и расходятся, каждый в свою сторону, но лица их по-прежнему повернуты друг к другу – они пятятся назад. Они посылают друг другу воздушные поцелуи и никак не могут распрощаться – еще только секундочку, и еще, и еще. Никто не хочет повернуться первым и выйти из-под фонарей.

Венди возносит маленькую молитву всем своим богам и желает этому мальчишке и этой девчонке (между ними уже футов сто, но они по-прежнему пятятся, не отрывая глаз друг от друга), чтобы у них все было иначе. Чтобы у них получилось то, что не удалось другим. Чтобы жизнь у них сложилась счастливо. Вот они, лидеры будущего. Вдали от родного дома. Вдали от Донегола, где они никогда не были и о котором, быть может, и не слыхивали. Но они такие же ирландцы. Это из-за их матерей, и отцов, и бабушек с дедушками они сейчас здесь, под оранжевыми фонарями, где разве что небытие бережет и лелеет их.

Как только влюбленные скрываются во мраке, на сцену выступает компашка из трех не то четырех отставших от каравана. Бутылку с пойлом они вырывают друг у друга из рук. Шаг – глоток. Глоток – шаг. Они подходят близко к машине Венди (явно не просто так) и слегка задевают ее, словно пробегающие мимо собаки. Машина сверкает, и их тени скользят по металлу, как привидения. Венди готова поклясться, что, когда они проходят мимо, машину бросает в дрожь. Ведь ее пружины и амортизаторы были так сильно напряжены, ведь вся она так и сжалась в ожидании удара по многослойному лобовому стеклу, машина-то. Могли и гвоздем по крылу, могли и ногой по двери – вдруг пружина соскочит и замок откроется. Венди уже хочется отогнать машину на стоянку, где автомобили стоят бампер к бамперу и где она затеряется среди БМВ и иных четырехколесных средств передвижения, на которых мамочки отвозят своих детишек в школу, продираясь сквозь фешенебельные джунгли Вест-Энда.

На обратном пути из школы все эти «фрилендеры» благодаря своему чутью находят верный путь домой среди кустарников, узких улиц и табличек с пугающими ценами на квартиры. В некоторых из этих квартир притаились самые безжалостные среди всех них люди: телепродюсеры. Тут дамам просто не обойтись без внедорожников. Ведь мозги в головах у продюсеров совсем не плоские – пересеченная местность, да и только. И реальная опасность подстерегает на каждом шагу. Просто дело тут не в телесных повреждениях. Господи, неужели им нравится торчать во всех этих элитных кафе-барах или где там еще они тусуются? Рюмочки, девочки, смешочки, каждый пожирает глазами ягодицы соседей: не слишком ли они свешиваются с края стула? На хрен мне нужна такая жизнь. Если бы я был машиной Венди, я бы уж лучше остался здесь. В уличной преступности и самозащите хотя бы есть что-то настоящее. Имеет значение только твой талант к насилию. Если ты не полный трус – прорвешься.

Джедди пихает Венди кулаком в плечо, и мысли Венди возвращаются в гостиную.

– Я говорю, ты, по слухам, купила машину? Это она внизу стоит?

– «Форд-фокус».

– Это ее рекламируют эти вонючие извращенцы? Которые все в сером. Будто прямо из дурки. Выделываются, словно балерины с геморроем.

– Джеральдина, это люди с тонким вкусом. Творческие люди, – просвещает сестру Венди.

– Ой-ой-ой! Донна! Творческие они!

– Вы двое можете смеяться, если хотите, – говорит Венди, – только в этой машине применены такие передовые решения, что даже двигателя не слышно.

Донна прикладывает к уху руку, словно прислушивается к звуку мотора.

– Может, там и двигателя-то никакого нет. – Джедди глупо улыбается Донне.

Но Венди не такая дурочка. Она ведь учительница, не кто-нибудь там. А у учителей имеется полный набор соответствующих выражений. Они им нужны по работе.

– Совсем как у тебя, Джеральдина, – роняет Венди.

Джедди чувствует, что ее оскорбили, но не понимает, в чем суть. Такой умственный скачок ей недоступен. Ну или там умственный прыжок.

Только сейчас Венди замечает мраморный камин.

– О, вот это по-тря-сающе.

Она подходит поближе и проводит по камину пальцами. Слышно, как ногти скребут по мрамору. Ногти у Венди покрыты черным лаком. Во всем остальном она выглядит как учительница, но ногти – просто из ряда вон. У педагога не должно быть таких ногтей, а то детишки обкакаются со страху. Дети и вправду пугаются. Они даже прозвали ее Когтеточка. Сама-то Венди не знает, но ученики называют ее именно так. Как учительницу они ее любят, но у каждого учителя должно быть прозвище. И это прозвище должно быть уничижительным. Ну там, Джонни Гмык, Цап-Царапыч, Мисс Горилла. Венди достаточно положить свои длинные пальцы на чью-нибудь тетрадь, как ребенок уже трясется от страха. «Извините, мисс, мне нужно в туалет».

Венди нагибается и обозревает топку. У ее ног куча растерзанного шмотья и порванных фотографий.

– Здесь-то она и расчленила Стейси Грейси, – сообщает Донна.

Любопытство Венди растет как на дрожжах, и она начинает тщательно осматривать гостиную, желая узнать побольше насчет того, что было, что происходит и что еще случится. На глаза ей попадается новый ковер.

– Ага, и ковер тоже новый?

– Разумеется. Старый-то ей пришлось выкинуть, – говорит Донна.

Венди кивает в ответ и вспоминает, что матушка ей уже все рассказала.

– Ну да, мама говорила.

Джедди не очень радует, что Венди в таких отношениях с матушкой. Джедди ее ревнует с малых лет. Матушки – они всегда любят своих младших больше, чем старших. Это естественно. Венди и Донна ближе матушке, чем все остальные. Ну хорошо; у мам всегда особое отношение к нескольким первым детям. Вот наша матушка вовсе со мной сейчас не разговаривает. Когда я был совсем маленький, она разговаривала. Но с течением времени она говорила со мной все меньше и меньше, а теперь и вообще едва отзывается, будто меня никогда и не было. Однако я отвлекся. Речь-то не обо мне. Речь идет о том, что они все сделали со Стейси Грейси. Так вот, ревность Джедди вызвана тем, что она из середины. Она не получила ни той части материнской любви, которая отличает первых детей, ни той порции любви, которая припасена для самых младших. Их-то матушки всегда окружают заботой, для них младшие дети всегда остаются маленькими. Наша матушка до сих пор обращается с Донной и Венди так, будто они не вышли из дошкольного возраста.

– Опять вы двое чесали языками? Что это у вас с матушкой за секреты?

– Чесали языками? – спрашивает Венди. – Чесали? Гм. Мы просто беседовали. Мы не чешем языками, как ты выразилась.

Чтобы Джедди было обиднее, Венди произносит всю эту тираду, направляясь к лоджии. Каждый ее шаг все более принижает достоинство Джедди.

Джедди сверлит глазами спину Венди.

– Ой, простите! Я сегодня забыла свой словарь дома, – фыркает она.

Но Венди не обращает на нее никакого внимания. Даже Донна не смеется. Вообще-то Джедди и Донна всегда вместе. Они противницы Венди во многом. Но когда дело касается их отношений с матушкой, Донна и Венди заодно. Две самые младшие сестры. Джедди признает свое поражение ковырянием в носу и разглядыванием козявок.

Теперь Венди говорит, глядя в окно. Ее слова долетают до сестер подобно обрывкам тумана. Часть их остается на стекле в виде влажной дымки.

– Все придут? – спрашивает она.

– Все, до единой, – отвечает Донна.

В ее голосе Джедди чудится связующая их нить. Она кидает свои козявки в огонь и смотрит, как пламя поглощает их.

– Ты свой «форд-фокус» в кредит взяла? В долги, наверное, влезла, – спрашивает Джедди.

Венди не клюет. Джедди делает Донне знаки бровями. В ответ Донна тоже поднимает брови. Они снова вместе, и Джедди еще раз закидывает удочку:

– Пригони машину ко мне, чтобы я на нее посмотрела.

– Ненавижу эти квартиры, – говорит Венди. – Позвони, чтобы тебя впустили. Позвони, чтобы ты меня впустила. Нажми на кнопку, жди лифта. Нажми на кнопку, когда выходишь на этаже. Нажми на кнопку и жди ответа. К чему все это, когда все равно перешагиваешь через пьяниц и наркоманов, чтобы добраться до всех этих кнопок?

Венди в хорошей форме. Джедди обижается.

– Мы не можем позволить себе большую хорошую квартиру в центре Глазго.

– Вообще-то в Вест-Энде.

– Как говорит матушка, не забывай родное говно! – торжествует Джедди.

Джедди смотрит на Донну. Та отвечает улыбкой. Венди ждет, пока Джедди повернется к ней, и чеканит:

– Мама? Разве она так выражается?

– Ну да. Не забывай, кто тебе жопу вытирал, говорит матушка.

Наши рекомендации